Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
СВЯЗАННАЯ КРОВЬЮ
Тяжелые двери-переборки Гнезда оставались запертыми, сдерживая сочившийся изнутри запах — такой густой, что его почти можно было видеть. Висящая в воздухе едкая вонь мяса, которое забыли, оставив гнить, была настолько сильной, что у простого смертного заслезились бы глаза. За запертыми дверями царила полная темнота.
Впрочем, сам я не видел и не чуял ничего. Ощутить все это позволяли органы чувств моей волчицы.
Вихрь зарычала, приветствуя эту наполненную зловонием пустоту. Грубый звук нарушил тишину, прорвавшись между ее изогнутых клыков — сухих, без капли слюны. Но приветствие — насколько оно было таковым — бесследно растворилось в искусственной ночи.
Запертые двери Гнезда не были преградой для волчицы. Чтобы преодолеть их, ей достаточно было лишь скрыться в тенях с одной стороны железных переборок — и появиться в темноте с другой стороны.
«Зачем ты это делаешь?» — спросил я ее. В той мере, в какой родственные ей сущности могли овладеть самим понятием пола, Вихрь обладала зримыми признаками пола женского. Но это, скорее, было отражением тела, которое она занимала, чем осознанным решением.
«Я иду к ней,— ответила волчица, — потому что могу». С этими словами она начала подниматься.
Это место не всегда называли Гнездом. Так назвала его Нефертари. Оно изменилось — как изменилось многое с ее появлением. Прежде, чем представительница чуждой расы присоединилась к нам, это помещение было шахтой транспортного лифта — достаточно большого, чтобы перемещать между палубами боевую технику и крупные партии боеприпасов. Но после появления Нефертари команда «Тлалока» быстро поняла, что теперь лучше использовать другие лифты. Этот оставался неподвижным, холодный и заброшенный; энергия, питавшая его системы, бесследно покинула их.
Мы с Вихрь привыкли разделять между собою мысли и чувства - таково было одно из основных преимуществ нашей связи, но сейчас я ощущал беспокоящее давление, исходящее от ее разума — она явно пыталась скрыть от меня свои устремления. Тогда я понял: она и прежде бывала здесь одна, без меня. Возможно, не единожды.
«Более дюжины раз», — ответила она.
«Я не знал об этом».
«В моем существовании есть не только наши узы, хозяин».
Вихрь посмотрела вверх. Полукилометровый туннель тянулся над нею, по всей своей высоте выходя к бойницам вдоль спинного хребта корабля. Старые кабели и готические барельефы заставляли шахту походить на ажурный скелетный остов, уходящие вверх ребристые стены были покрыты отметинами тысяч переходных туннелей, распахнутых, как черные глаза. Такой же вид открывался, когда она глядела вниз. Шахта спускалась намного дальше во тьму. Она проникла в Гнездо поблизости от его вершины.
Тот способ видеть, каким пользовалась Вихрь, был схож ни с подсвеченным красным изображением, которое давали прицельные линзы брони Астартес, ни с блеклым спектром человеческого зрения. Она видела души — мерцающие светочи, а остальное представало смутными очертаниями в пустоте.
«Нефертари», — без слов позвала она в темноту, хотя связанная со мной кровью была глуха к безмолвной речи.
Множество открытых дверей-переборок, ведущих из большого туннеля в другие части корабля, говорили о том, что Нефертари может быть где угодно — она считала, что весь «Тлалок» станет ее игровой площадкой, но Вихрь знала, где искать.
Волчица сорвалась с места, перепрыгнув с платформы в туннель. В одно мгновение она летела сквозь черноту вездесущей тени. А в следующее - уже возникла из темноты сотней метров выше, скребнув когтями по холодному металлу верхней платформы. Вновь и вновь исчезая в тенях, Вихрь продолжила подъем.
Через пять минут она обнаружила первые следы крови. Спустя еще три — наткнулась на первое тело.
«Зачем ты ходишь к ней?»— спросил я волчицу.
Ответ прозвучал с легким презрением:
«А ты не догадываешься?»
Она коротко принюхалась к трупу. Это не было недавнее убийство. Старый труп, одна из брошенных игрушек Нефертари, прикованный к стене, подвешенный за ноги. Его последние мгновения, наполненные болью, запечатлелись в искаженных чертах серовато-бледного лица. Он был еще жив, когда связанная кровью вырвала его зубы и вырезала на его плоти руны на своем языке. Тогда он еще был живым мужчиной, а не мертвым телом.
С точки зрения Вихрь мертвец не отличался от цепей, которые сковывали его, или стены, на которой он висел. Он был лишен души — и потому неинтересен. Когда я слишком долго смотрел глазами волчицы, это часто вызывало тяжкую, тошнотворную головную боль, ввинчивавшуюся мне в череп. Сейчас я чувствовал ее приближение.
Выше висело еще больше тел. У Нефертари была привычка подвешивать на цепях сразу несколько жертв, чтобы их крики резонировали по темной галерее вниз, отражаясь от железных костей «Тлалока». Она называла это «своей музыкой».
Конечно, ей не надо было карабкаться вверх-вниз, как поступала бы человеческая команда. Она могла подвешивать своих жертв выше или ниже по всей высоте туннеля и рвать их на части на досуге, не нуждаясь в таких скучных вещах, как опоры или рукояти, чтобы держаться за них.
Некоторые тела явно были человеческими, другие — навек застряли в зыбком равновесии между изначальной принадлежностью к роду людскому и чем-то, во что варп намеревался превратить их. Шесть из них — Вихрь миновала их с проблеском чуть большего любопытства, чем все прочие — были воинами Легионов Астартес. Пленники, захваченные в прошлых набегах, и отданные ей на съедение.
Один из них пялился на мою волчицу глазами, подернутыми пленкой серой гнили. Вихрь нырнула в ближайшую тень, даже не остановившись, чтобы обнюхать труп.
Наконец она бесшумно выпрыгнула из тьмы на верху лифтовой шахты и приземлилась в само Гнездо. Большое куполообразное помещение было ограждено и запечатано внешними щитами, находившими друг на друга, словно чешуя. Эта плотная чешуйчатая броня полностью закрывала вид на Око снаружи. Если здесь и был свет — то лишь тот, которому позволяла проникать сюда сама Нефертари. Но этим вечером в помещении царила полная темнота.
Вихрь рыскала по залу, простирая свои чувства то вправо, то влево по столам, которые в действительности использовались как дыбы, к которым привязывали жертв, и стенам помещения, которое на деле было тюрьмой. Она глядела вверх на горгулий и гротески, которые цеплялись за колонны, и, злобно прищурясь, смотрели вниз, беззвучно рыча и осуждающе хмурясь. Орда темных каменных изваяний, недовольных присутствием волчицы.
Она не видела Нефертари. Не чуяла ее запах. Не ощущала ее присутствия. Все вокруг заполнял запах гниющей плоти и крови, но Вихрь услышала прерывистое, как у раненого животного, дыхание где-то рядом. С этого и следовало начать. Волчица двинулась вперед, выслеживая, разыскивая.
«Осторожнее».
«Ты сам не знаешь, что говоришь, хозяин. Она никогда не причинит мне вреда».
Душа теплилась на одном из столов перед ней — мерцающая белая аура, пронизанная яркими прожилками страха. Там был прикован человек — жалкий и слабый, задыхающийся, умолявший о помощи. От него разило кровью, потом и стыдом, его аура мерцала от непрекращающихся мучений, оплетавших ее, как кровеносные сосуды. На нем были остатки формы, которую носили работники с палубы инжинариума.
Вихрь пересекла помещение, наблюдая, как человек дрожит от холодного воздуха. Тот заходился в бессловесном зове, протягивая то, что осталось от его руки, и волчица обнюхала открытые раны человека. Внутреннее кровотечение. Разрывы органов. Кем бы он ни был, сейчас израненный человек вряд ли мог на что-то сгодиться.
Тварь медленно двинулась по кругу; волчица инстинктивно опровергала теперь собственные заверения, ибо вступила в охотничьи угодья другого хищника.
Нефертари была рядом. Нити чувственной связи тянулись между разрушенной болью аурой пленника и ее собственной пылающей душой, сокрытой в глубине зала. Они дрожали, как паутина, едва подсвеченные пламенем души умирающего.
Вихрь направилась дальше, по следу душ, соединенных страданием. Она лавировала между столами, свисающие цепи скользили по ее спине и плечам, играющим мускулами.
На полу лежало перо. Она обнюхала его — перо не было ни черным, ни серым; оно имело пыльный, темно-серый оттенок, нечто среднее между этими цветами.
В серой мгле впереди светилась душа. Огонек был слабым, едва теплился. Я понял, почему волчица не учуяла связанную кровью сразу. Нефертари умирала.
От ее вида кровь застыла у меня в жилах. Нефертари лежала ничком, ее голова была развернута, так что виском она упиралась в пол. Казалось, ее швырнули на землю и оставили умирать — грудой безжизненных членов, окруженной ореолом разметавшихся темных волос.
Волчица приблизилась — и все чувства Вихрь наполнил иномирный резкий запах чужой плоти. Смрад тронутого морозом металла от ее неестественно-белой кожи накладывался на богатый, пряный аромат горячей нечеловеческой крови. Я почувствовал, как с клыков волчицы болезненно-медленно потянулась горькая слюна. Близость к любому живому существу вызывала у Вихрь голод.
Лежащая дернулась, подняла голову. Ее странная, нечеловеческая сущность особенно явно была запечатлена в заостренных ушах, темных крыльях и раскосых глазах, но и все прочее в ней вызывало ощущение тревожащей неправильности, которая всегда заметна в несовершенстве чуждых форм жизни. Это проявлялось даже ее манере двигаться: движения Нефертари были слишком текучими, от ее зловещей грации у меня по коже бежали мурашки.
Глаза связанной кровью были черными, как безоблачная ночь, но своим нечеловеческим восприятием Вихрь видела, что в остекленевшем взгляде Нефертари едва тлеет угасающий огонь ее души. Одно из ее крыльев слегка колебалось со звуком, напоминавшим шорох перелистываемой страницы.
— Ты, — мертвенно-синеватые губы Нефертари изогнулись в вялой пародии на эмоцию. Ее голос походил на шелест извлекаемого из ножен клинка.
Вихрь не могла ответить вслух. Челюсти волчицы не были предназначены для речи смертных.
С зубов Нефертари капала кровь, когда она медленно приподнялась на подгибающихся ногах. Ее крылья вздрогнули, она сложила их за спиной. Между ними ощущалась близость, которой я никак не мог ожидать. Из всех существ на борту корабля эти двое, несомненно, должны были бы питать друг к другу наибольшее отвращение. Я никогда доселе не чувствовал ничего, кроме осторожного равнодушия между ними — моими сестрами, моими приближенными служительницами.
Волчица бесшумно, крадучись приблизилась. Как только ее клыкастая пасть коснулась плеча Нефертари, та протянула дрожащие пальцы и обхватила шею зверя.
— Я жажду… — прошептала она. — Ни одна из этих никчемных жизней не имеет значения. Их души слабы, их боль бессмысленна. Сколько бы я ни убивала, жажда не утихает. Но мы можем убить Ашур-Кая. Ты и я, Вихрь. Мы могли бы убить Ашур-Кая. Хайон бы нас простил.
Теперь она зарылась лбом в мех волчицы. Они стояли достаточно близко, чтобы пользоваться безмолвной речью — даже учитывая притупленные чувства Нефертари.
«Нет, — безмолвный ответ Вихрь прозвучал чем-то средним между собачьим ворчанием и медвежьим рыком. — Белый Провидец нужен хозяину».
— Он простит меня.
«Да, — согласилась Вихрь, и я ощутил раздражение волчицы; ей не нравилось, что я пользуюсь ее чувствами в этот сокровенный момент, — Хайон простит тебе все, что угодно. Но от этого убийство Белого Провидца не станет меньшей глупостью».
Некоторое время Нефертари молчала, обнимая волчицу. Я чувствовал… А что я, собственно, чувствовал? Их союз, сопричастность их друг другу казались мне бессмыслицей, но они действительно существовали и были самыми настоящими.
— Где Хайон?
«Он был с тем, кого зовут Огненный Кулак. А теперь он собирается присоединиться к нам».
— Он запер меня здесь.
«Он вынужден был запереть тебя, после того голода, что овладел тобой в последний раз».
Они снова умолкли. На сей раз молчание не просто висело в воздухе, оно царило, заполнив собой все, на протяжении целых минут. Ни одна из них не нарушала тишину. Эта честь принадлежала мне.
Воздух взорвался брызгами ослепительного света, сопровождаемого громоподобным порывом ветра. В этой буре слышались рыдания неупокоенных душ. Я чувствовал, с каким отчаянием невидимые руки тянутся из ревущего вихря, цепляются за кожу Нефертари и ее волосы в безумном, всепоглощающем желании. О, как они вожделели. Нерожденные дети Младшего Из Богов всегда желали ее.
Они смолкли одновременно, с таким же оглушительным звуком, как тот, что возвестил их приближение.
— Нефертари, — произнес я, вложив в это слово и приветствие, и извинение.
Мгновение я созерцал себя глазами Вихрь: возвышающийся, как башня, силуэт, увенчанный нимбом жгучего золотого света. Угрожающая головная боль за моими глазами расцвела, превратившись в нечто обжигающее и отвратительное.
Дева-ксенос приветствовала меня лишь холодным пристальным взглядом.
— С тобой все благополучно? — спросил я, потому что надо было что-то сказать.
— Я жажду, — прошипела она, выпустив из объятий шею волчицы, и поднимаясь во весь рост на подгибающихся ногах.
— Знаю. Мы идем к Галлиуму. Вдали от ядра твои страдания станут легче. Ашур-Каю следовало выпустить тебя, чтобы ты могла поохотиться и испить, когда мы вернулись.
— Я жажду, — повторила она. Любопытно, слышала ли она меня?
Я сделал шаг к ней. Гребни на моем шлеме, кобальтовые, располосованные начищенной бронзой, отбросили причудливую тень на темный металлический пол.
— Нефертари…
— Я жажду, — теперь она скорее шептала, чем шипела.
— Я дам тебе кого-нибудь из команды. А еще мы захватили в плен несколько Детей Императора.
Она выплюнула исполненный презрения отказ:
— Они не нужны мне. Бессмысленная боль ничего не стоящих душ. Здесь, так глубоко в Могиле Рождения... Мне надо больше, Хайон. Отдай мне Ашур-Кая.
— Я не могу.
— Можешь, — она оскалила зубы, но то была не улыбка. — Можешь, но не сделаешь этого. Ты отверг меня.
— Называй это как хочешь, — ответил я. — Вихрь, отойди от нее.
Их тайная близость оставила у меня чувство странной неловкости. Волчица повиновалась, мягко отступив в мою сторону, но с явной неохотой — и за это я какое-то мгновение ненавидел их обеих.
На этот раз Нефертари умирала. Я видел это так же ясно, как связанная кровью — чувствовала. Ее сердце билось неровно, болезненно, словно пойманное в ловушку. Я слышал, как оно сбивается с ритма, мерцая в ее груди бешеным стаккато. То, что она испытывала, уже не было ни просто болью, ни даже агонией. Это была смертная мУка, она пропитала ее плоть и кости, пульсируя в сердце. Ее крылья выглядели так, словно из них целыми днями выпадали перья, и к ним липли мухи. Вены под прозрачной кожей походили на черные разломы на оскверненном мраморе. Раскосые глаза, обычно такие живые и острые, теперь глядели остекленелым, отсутствующим взором.
Она не могла умереть без моего разрешения. Но она могла страдать настолько сильно, что я позволил бы ей умереть — во имя остатков милосердия, еще обитавших в моем сердце.
Больно было видеть, как она слабеет. Близость шторма была для нее проклятием; Младший Из Богов был рядом, и это вытягивало жизнь из ее тела, час за часом. Око было худшим местом, где мог скрыться кто-то из ее породы — но и лучшим, потому что никто из ее родичей по доброй воле не последовал бы за нею. А у нее были сотни причин, чтобы скрываться от них.
Такова была моя Нефертари, дитя проклятого рода. Ее расе больше не было места в галактике.
Она распахнула крылья, собираясь подпрыгнуть и взлететь, присоединившись к сидящим наверху горгульям.
— Нет, — произнес я. Пальцы моей протянутой вперед руки сжались с негромким урчанием сервоприводов. Когда телекинетическая пустота сомкнулась вокруг ее лодыжек и запястий, прижимая к земле, дева-ксенос забилась и протестующе вскрикнула.
Удерживать ее тело было детской забавой. Куда более трудной задачей была манипуляция ее разумом. Полное отсутствие у Нефертари псионических способностей означало, что, возможно, придется отказаться от осторожности в пользу грубой силы — а она была одним из немногих существ в галактике, кому я не желал причинять больше страданий, чем это необоходимо. К тому же, мы были связаны кровью. Я был обязан ей жизнью бесчисленное количество раз.
Я отрешился от обоих отвлекающих факторов — пристального обвиняющего взгляда Вихрь и криков Нефертари, сфокусировавшись на бесконечно осторожных манипуляциях внутри ее разума. Вдоль позвоночника побежала струйка пота, раздражая и отвлекая меня еще сильнее. Столь тонкое приложение сил давалось мне нелегко. Мои способности располагали к более грубому образу действий.
Я потянулся моим шестым чувствовом сквозь ее мысли, наполненные бессильным гневом, пробился сквозь ярость и скрытую под нею боль, миновал ее чувства и память, стремясь к тому скрытому, что управляло работой ее нечеловеческого мозга.
И… вот оно: нити биоэлектрической энергии, связывающие сознание с движением мышц. Их были тысячи, они соединяли мозг со всем остальным телом. Было бы так легко разорвать эту связь резким мысленным ударом. Вместо этого я начал осторожно перебирать их невидимыми пальцами. Нажать здесь, отпустить там.
Биение ее сердца замедлилось. Глаза закрылись. Она осела на пол — марионетка с перерезанными нитями и отказавшимися повиноваться конечностями — а я медленно и с облегчением опустил руку.
Но эта искусственно вызванное оцепенение не могло продолжаться долго. Я должен был утолить ее жажду. Она нуждалась в боли, питалась страданием. Другие должны были истекать кровью, дабы она жила. Ничто иное не могло предотвратить исход ее души из тела в пустоту.
Поистине нет более жалкой, более проклятой Богами расы, чем эльдары.
— Пусть поест, когда придет в себя, — вслух произнес я. Вихрь, не моргая, наблюдала за мной. Она никогда не моргала. — Я прикажу воинам Рубрики привести тридцать рабов к входу в кормовые отсеки корабля и оставить их там связанными.
«Это все шторм. Он очень крепко привязывает к могиле рождения Младшего-из-Богов».
Я бросил быстрый взгляд вверх, на щиты, скрывавшие пространство снаружи. Но я мог слышать это: крики потерянных душ, когда корабль разрезал их, стремясь к месту назначения. А еще я мог чувствовать их, ощущать едва ли не физически, потому что на некоторые опасности невозможно просто не обращать внимания. Шторм, через который мы шли, был чем-то вроде кошмара из древних мифов. Бог, уничтоживший ее расу, вытягивал из нее жизнь, призывая к себе душу, которая должна была принадлежать ему.
«Ты рискнул совершать варп-переход? — настойчиво спросила Вихрь. — Здесь? Сейчас? Среди этого шторма?»
Я взглянул на волчицу, которая крадучись описывала круги по помещению. Она была крупнее большинства обычных волков — это отличало ее от них, как и многое другое. Она могла бы целиком проглотить ребенка.
«Вряд ли я надумаю отпереть Гнездо, чтобы она получила возможность сбежать, — ответил я. — Больше я этого не повторю. В последний раз мне потребовалось три дня, чтобы прекратить убийства. Но зачем ты ходишь сюда? Что это за тайные дела у вас двоих?»
«Ты настолько слеп к нуждам тех немногих, что тебе преданы?»
Очевидно, да. «Что ж, просвети меня.»
«Я — единственное живое существо на этом корабле, чья боль никогда не сможет поддержать ее существование. Когда она жаждет, моя близость не усиливает ее страданий. А она — единственное смертное создание, которое мне запрещено убивать. Когда я испытываю голод, ее близость не искушает меня».
Мне стало любопытно, сколько в этих словах было от волка в сердце Вихрь, а сколько — от демона в ее разуме. Она говорила так, словно речь шла о звере из ее стаи.
Она ощутила это любопытство благодаря соединявшей нас связи, и с коротким рычанием щелкнула челюстями.
«Не дразни меня. Твоя кровь, должно быть, очень хороша на вкус, колдун».
«Но этого вкуса, моя милая волчица, ты никогда не узнаешь».
скачать в формате .doc
@темы: пафос, изображение гранёного стакана, истории с другого берега