...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
XII
МСТИТЕЛЬНЫЙ ДУХ
Я не хотел высаживаться наугад. Что-то позвало нас сюда, и я был намерен выяснить, что именно, прежде чем спускаться на планету вслепую. Вокс-сигналы, которые мы пытались отправить сквозь облачный покров, остались без ответа, равно как и психические послания — и мои, и Ашур-Кая. Мы провели два дня и две ночи, подыскивая место для высадки. Даже мой сон ничем не мог нам помочь — он больше не повторился.
Два дня. И нам еще повезло, что мы сумели справиться так быстро. Единственным нашим способом оставались разведывательные полеты на катерах и истребителях над континентами планеты, поскольку атмосфера была слишком плотной, чтобы полагаться на результаты сканирования. Вначале мы не могли обнаружить ничего, кроме нависающих штормовых туч и мертвых, замороженных скал. Казалось, этот мир застыл в единственном моменте — где облака не двигались, а кислотный дождь не растворял покрытую льдом землю. Снег шипел и плавился, но почти сразу же замерзал вновь, и ничего не изменялось.
Мы были новым элементом в этом сверхъестественном уравнении, и на нас дождь, несомненно, оказывал воздействие. Наши истребители возвращались после каждого вылета, заново истерзанные кислотными штормами. Нашим катерам приходилось еще хуже.
После одной из таких вылазок я встретил Угривиана на причальной палубе, когда он карабкался вниз по лестнице из кабины «Кинжала просперийского солнца». Сервиторы и рабочие ангара трудились вокруг нас в бормочущем шторме.
— Этот мир — могила, колдун, — сказал он.
Я опасался, что он прав. Мы искали хотя бы что-нибудь: поселение, город, сбитый корабль, что угодно, что могло бы оказаться источником астропатического зова. Даже если мы опускались под покров облаков, наши приборы работали ненамного лучше. Этот измученный мир превращал в хаос каждый скан ауспекса.
Наконец, мы нашли его. Один из пилотируемых сервиторами истребителей вернулся на «Тлалок», доставив зернистые пикты упавшего корабля, наполовину занесенного снегом на дне глубокой пропасти. Качество изображения было настолько низким, что не позволяло определить ничего — ни что это может быть за корабль, ни сколько он пробыл здесь.
— Чтобы вы могли представить себе масштаб — в этом каньоне поместился бы город с населением в девять или десять миллионов людей, — Ашур-Кай произнес эти слова, когда мы собрались вокруг центрального гололитического стола на командной палубе, пытаясь вытащить побольше деталей из размытых изображений.
Телемахон присоединился к нам, наблюдая без всякого интереса. Фальк и его братья продолжали хранить молчание, запертые в своем убежище.
— Я поведу катер, — предложил Телемахон.
«Ты не можешь доверять ему», — передал Ашур-Кай.
«Теперь он мой. Я доверяю ему не меньше, чем тебе. И закончим на этом».
«Хорошо же. Я останусь на мостике и буду готов открыть проход в случае необходимости. Впрочем, не могу ничего гарантировать. Психический контакт будет в лучшем случае непредсказуемым. Этот мир — слишком беспокойное место».
Все знали, что им следует делать. Я отправил их заниматься делами, договорившись встретиться с Телемахоном и Леором в ангаре через час.
***
Нефертари отказалась отпускать меня, не потребовав — в последний и окончательный раз — чтобы я позволил ей присоединиться. Она перехватила меня в одном из залов собраний правого борта, мягко спланировав с высокого готического потолка, скрывавшегося во тьме — единственый свет здесь исходил от укрытых пыльной пеленой звезд за смотровыми окнами.
Сочленения ее брони мягко заурчали, когда она приземлилась — столь элегантно, как человек мог бы сойти с последней ступеньки лестницы. Как она заполучила эти свои крылья — само по себе достойно рассказа, ибо, пускай она умело обращалась с ними, но не была с ними рождена.
Ее близость принесла с собой благословенную тишину разума, который я не мог с легкостью прочесть, и я дорожил ей за это. Внутри ее головы царило молчание, холодное и необыкновенное — вместо того изменчивого, невнятного шума эмоций и воспоминаний, каким был переполнен разум живых. Еще хуже был тоскливый шепот пустоты в душах каждого из моих воинов Рубрики. Само присутствие Нефертари успокаивало меня, как это всегда и бывало.
— Воскарта, — приветствовала она меня словом, которое на языке ее родичей означало «господин» — впрочем, она ни разу не использовала это слово с улыбкой. — Я иду с тобой.
— Не в этот раз.
— Я — твоя стражница крови.
— Там нет ничего, способного мне навредить, Нефертари. Моя кровь не нуждается в защите.
— А если ты ошибаешься?
— Тогда я уничтожу всё и вся, что поджидает в засаде, — я положил ладонь на обтянутый кожей футляр с картами таро, цепью прикованный к моему бедру. Она не кивнула, ибо кивать свойственно людям, но я ощутил, что она сдалась.
— Настает время перемен, — сказала она, и слова отозвались холодом вдоль моего позвоночника. Сама не зная того, она эхом вторила недавнему предостережению Вихрь.
— Что же переменилось?
— Я наблюдала. Наблюдала за волчицей, за твоими новыми братьями. За тобой. Зачем мы на самом деле здесь, Хайон? Что привело нас к самому краю Могилы Рождения?
— Надо полагать, это риторический вопрос.
Она наклонила голову, чтобы поймать мой взгляд. Нефертари была обладательницей самых что ни на есть поразительных черных глаз. Несмотря на их чуждый разрез — или, возможно, благодаря ему, — эти глаза всегда выражали больше, чем она позволяла себе высказать в словах. Ашур-Кай как-то говорил мне, что я лишь воображаю таинственность — исключительно потому, что не могу с легкостью прочесть разум ксено-девы. Он всегда сомневался в силе тех уз, что связывали меня с моей стражницей крови.
— Риторический, — ее голос звучал, точно клинок, покидающий ножны. — Не знаю этого слова.
— Оно означает: задавать вопрос, когда ответ без того известен, ради доказательства своей точки зрения.
Она прошлась туда-сюда, проводя пальцами в перчатке вдоль стены. Заостренные ногти, венчавшие каждый палец, были сотворены из биолюминисцентных, живых темно-алых кристаллов. Звук от их соприкосновения с металлом был похож на далекий визг.
— Нет. Вопрос был не риторический. Я желаю знать, зачем мы здесь.
— Чтобы помочь Фальку.
— И почему же это так много для тебя значит? Ты ищешь то же, что пытается отыскать и он? Флагман Архипредателя?
— Он назывался «Мстительный дух». Вся команда «Тлалока», вместе взятая, едва составит десятую часть того, что нужно для боевого корабля класса «Глориана».
Нефертари насмешливо улыбнулась этому имени.
— Значит, именно он лежит на дне этого каньона?
— Я не знаю, Нефертари.
Вихрь подобралась ближе к эльдарской деве. Нефертари запустила пальцы в мех волчицы, быстро прошептав что-то на своем змеином языке. Они были моими ближайшими спутницами, и всё же мне становилось не по себе от их новообретенной близости.
— Ты мне лжешь, Искандар, — негромко произнесла она. — Не о том, что тебе известно, но о том, почему мы здесь, и о том, чего хочешь сам. Ты хочешь этот корабль.
— Я говорил тебе: у меня нет возможности укомплектовать его экипажем.
Ее черные, такие черные глаза встретились с моими.
— О нет, возможность у тебя есть — ибо есть нечто, чем не владеет ни один другой командир. У тебя есть Итзара.
Мое молчание говорило само за себя. Мое сердце было для нее подобно открытой книге, и ей не нужно было ничего другого, чтобы видеть истину. Я не отводил взгляда от Нефертари. Она так же неподвижно глядела на меня.
— Вихрь и я способны ощутить перемену внутри тебя, — сказала она, — даже если ты сам еще не ощущаешь ее. В невежестве своем мой народ породил Младшую Богиню, именуемую Той, Что Жаждет. Своим первым криком рождения она сожгла нашу империю. Своим первым вздохом она поглотила наши души. И она по-прежнему жаждет их, присасываясь к нашим сущностям из теней. Потому я жертвую Богине чужие души, выпивая их боль, дабы облегчить мою собственную. Их вопли становятся пением. Задыхающийся хрип их последних вдохов становится колыбельными, что позволяют мне спать. Таков рок моего народа, который преследует меня до сих пор, даже в моем изгнании. Я понимаю, что значит — быть одинокой, Хайон, и я чую тот же запах в других. Ты так немыслимо одинок. Это убивает тебя.
— Я не один. У меня есть Ашур-Кай и Леор. Есть Телемахон. И есть Вихрь.
— Твой бывший наставник-альбинос. Дурак, скорбный разумом, кто следует за тобой, даже не понимая, зачем. Выродок, порабощенный тобою с помощью колдовства. И демон в обличье зверя, что едва не убил тебя.
Тишина вновь повисла меж нами.
— У меня есть ты, — сказал я наконец.
Это заставило ее улыбнуться. Она была к тому времени на столетия старше — старше, чем я или всякий из моих братьев, — и всё же, казалось, она едва лишь преодолела рубеж своей нечеловеческой юности.
— У тебя есть я, — признала она, — но давай не притворяться, будто бы этого достаточно. Ты — не человек, пусть даже сердцевина у тебя человеческая. Ты — оружие, созданное, дабы действовать в связке с братским оружием. Такова связь, которую ты был рожден ощущать, и без нее ты меньше, чем был. Такова нужда, из которой ты принял здесь Огненного Кулака и Угривиана. Поэтому же ты спас Фалька и его людей. Твое сердце отравлено и ты одинок, и всё же ты был рожден для восторга братства. И вот, в конце концов, ты сражаешься. Ты чувствуешь пробуждение честолюбия и стремишься к величайшему кораблю из всех. В конечном счете, ты сражаешься с одиночеством, что угрожало тебе так долго. Но будет ли этого достаточно?
Я завороженно слушал ее слова. Вихрь делилась со мной своим инстинктивным пониманием этих перемен, но ясное и терпеливое объяснение Нефертари покорило меня. Она скользнула ближе плавным, текучим движением; ее пальцы сгибались и разгибались, щелкая кристальными когтями.
— Будет ли этого достаточно? — повторила она. — Ты был рожден для братства, но всякое оружие нуждается в том, чтобы его направляли, не правда ли? Нет больше никого, кто вел бы тебя, Хайон. Ни Императора, указующего со своего трона и возглашающего своим сынам покорить звезды во имя Его. Ни Одноглазого Короля, проницающего темнейшие глубины Моря Душ и влекущего тебя за собою в бездну проклятия.
— Я не служу никому, кроме себя.
— Какая глупая и грубая гордость. Я говорю о единстве — а ты боишься, что я говорю о рабстве. Единство, воскарта. Быть частью чего-то большего, выйти за пределы себя. Без прежних твоих владык, которые направляли твой путь, ты должен быть свободен.
— И я свободен.
Она приблизилась еще. Слишком близко. Коснись меня кто-то другой так, как сделала она в этот миг, я убил бы за причиненное неудобство. Но она принадлежала мне, моя Нефертари, так что я дозволил ей привилегию — скользнуть по моей щеке когтистыми пальцами, обтянутыми перчаткой.
Не путайте близость с чувственностью. В этом мгновении не было ничего от похоти. Только бесхитростная, тесная связь.
— Будь ты свободен, — прошептала она, — тебе больше не снились бы волки.
Кровь моя похолодела от этих слов. Лишенная всякой возможности читать разум, она по-прежнему проговаривала вслух мои собственные мысли.
— Знаешь ли ты, что ты такое, воскарта?
Я признался, что не знаю.
— Ты — воин без войны, ученик без учителя и учитель без учеников. Ты довольствуешься существованием, как таковым, а существование без удовольствия неотличимо от умирания. Если ты остаешься бездеятельным, если позволяешь галактике всё сильней и сильнее давить на тебя, нисколько не пытаясь дать этому отпор... тогда ты неотличим от Мехари, Джедора и прочих мертвецов, идущих в твоей тени. И хуже того, ты со временем станешь неотличим от Итзары, которую так любишь и оплакиваешь.
Мои зубы сжались. Оба сердца забились тяжелее.
— Ничуть не отличим от нее, — Нефертари улыбнулась. — Той, что дрейфует в емкости с живительной влагой, всматриваясь в могильный мрак своего отсека мертвыми глазами, не ведающими никакой надежды. У нее были причины стать Анамнезис. Останься она по-прежнему смертной, ее ожидали бы лишь бессмысленная жизнь и ранняя смерть. Но чем оправдаешься ты, заперев в подобном стазисе себя самого?
Я сомневался в тот миг, что мой голос меня не выдаст. Она улыбнулась моей заминке.
— Ты сбросил цепи, что сковывали тебя. Ты отринул замысел Императора для тебя и для всех твоих братьев. Что ты приобрел взамен, Хайон? Что за радость в подобной жизни? Как ты распорядился свободой, которую оплатил пламенем и кровью?
— Я...
— Тише. Напоследок я скажу еще одно. — Она неотрывно глядела мне в глаза. — Ты меняешься, но не всё изменится с тобой вместе. Настанет день, когда тебе придется убить Ашур-Кая. Я обещаю это тебе. Вы вместе ступили на этот путь, но только ты один дойдешь до конца.
— Ты ошибаешься. Он — ближайший из моих братьев.
— Пока что — да, но это пока что. У тебя есть мое слово. Увидим, чем всё обернется. — Улыбка сошла с лица Нефертари. Она слизнула каплю моего пота с кончика когтя. — Мерзкий мон-кей, — тихо сказала она. Последний короткий взгляд — вот и всё, что мне досталось на прощание, прежде чем она отвернулась и снова взмыла в воздух.
Как только она исчезла, моя волчица смерила меня взглядом белых зловещих глаз. Почувствовал ли я еще одну нотацию в этом нечеловеческом взгляде? Или просто веселость? Я двинулся прочь, не сказав ни слова. Моя волчица последовала за мной, как следовала всегда.
***
В ночь, когда я ступил на поверхность Аас'киарала, где жгучий дождь смывал кобальтовую краску с моей брони, я то и дело обращался мыслями к Леору и Телемахону. Многое изменилось. Я не раз замечал это на корабле с тех пор, как Леор и его воины взошли на борт — было нечто в том, как смех и лязг цепных топоров отдавался эхом в обычно пустых и молчаливых коридорах корабля; но здесь, на поверхности планеты, мы были одни. Изоляция обострила мое восприятие, позволяя мне почувствовать разницу между прошлым порядком вещей и тем, во что он превратился сейчас. Здесь изменения были куда заметнее.
«Идем», — передал я им обоим, первым сходя с причального трапа. Телемахон подчинился в раздраженном молчании, но Пожиратель Миров был менее дружелюбен.
— Я же говорил тебе, прекрати это делать, — проворчал Леор, ступая за мной в снег. — Выметайся из моей головы.
Я даже не осознавал, что делаю это — просто приказывал им, как будто они были воинами Рубрики. Но они, в отличие от моих рубрикатов, не следовали в похоронном молчании, соизмеряя свои монотонные движения с моими. Леор шел слева, не попадая в ритм моих шагов; его тяжелый топор в опущенной руке волочился следом за ним по снегу. Телемахон ступал легче и осторожнее, положив руки на оголовья мечей, лежащих в ножнах.
Непривычнее всего было то, что я слышал по воксу их дыхание.
Некоторое время Леор терпел мой взгляд, затем снова заворчал.
— Говори уже, о чем думаешь, Хайон. Или смотри куда-нибудь еще.
— Нет-нет, ничего, — заверил я его. — Просто вы... живые.
Сперва мне показалось, что он рассмеется, приняв мои слова за бессмысленную сентиментальность. Что он не поймет или же ему не будет до этого дела. Но вместо этого Леор не сводил меня взгляд несколько долгих секунд, а потом кивнул. Всего лишь кивок. Не больше, не меньше. Несмотря на всё, через что нам еще предстояло вместе пройти в грядущие годы, не думаю, что когда-либо ценил его присутствие рядом так же глубоко, как в этот момент. Сила простого братского понимания. Я расслышал влажный звук из-под шлема Телемахона — то, что осталось от его губ, растянулось в болезненной улыбке — но его насмешку легко было игнорировать.
Снег хрустел под нашими сапогами, шипел под поцелуями кислотного дождя, растворяясь и тут же замерзая вновь. Этот мир и вправду был заморожен по времени, заперт в мгновении, прошедшем годы или столетия назад. Темпоральные искажения — нередкое явление в мирах Ока, но от этого места моя кожа покрывалась мурашками. Аас'киарал был разбит насмерть, но все же продолжал жить. Что произойдет, если время когда-нибудь вновь коснется этой планеты? Разлетится ли она на части в вихре астероидов, наконец сдавшись своей катастрофе?
Я не тратил время на то, чтобы сканировать заснеженный пейзаж перед нами ручным ауспексом. Он не показал бы ничего, кроме сотни разных замерзших химический соединений, или вовсе ничего узнаваемого — как обычно и случалось в безумной окружающей среде всех демонических миров Ока. Я давно уже перестал полагаться на подобное сканирование. Законы физики здесь не отличались постоянством, подчиняясь лишь прихотям тех сознаний, что формировали миры Ока согласно собственным желаниям. Аас'киарал казался неуправляемой планетой, сферой, утратившей направляющий ее разум.
Мы не могли связаться с «Тлалоком». Вокс-связь нарушалась атмосферными помехами, и на мою связь с Ашур-Каем тоже нельзя было полагаться. Вскоре после того, как мы приземлились, я почувствовал разъединение, какое обычно случается на больших расстояниях. Его больше не было в моем разуме.
Мы продолжали шагать сквозь дождь и наконец начали спускаться в провал. К тому времени, как мы одолели половину склона, кислота отмыла нашу броню до тускло-металлического цвета. Вихрь появлялась из теней и снова исчезала в них; черная шерсть намокла от жгучего дождя, но, казалось, буря ничуть не вредила ей. Молнии, во множестве вспыхивающие над провалом, рождали более чем достаточно теней, чтобы она могла сливаться с ними и проявляться в другом месте. Время от времени она использовала наши собственные тени — вытянутые силуэты на заледеневших камнях.
Внизу, погрузившись в океан серого тумана, заполнявшего глубины каньона, лежал корабль. Ашур-Кай был точен в своих формулировках — каньон способен был вместить город-улей и все его десять миллионов душ. Размеры этой пропасти до сих пор заставляют мою кровь стыть в жилах, когда я вспоминаю о ней, — так же, как и зрелище самых высоких шпилей вдоль хребта опустившегося на дно корабля, упрямо вздымающихся над туманом.
Я знал тогда, еще прежде, чем ступил на борт корабля, — прежде, чем полностью разглядел его, — знал, на что я смотрю. Эти башни, пронзающие туман... Их расположение и расстояние между ними... Размер корабля невозможно было скрыть, пусть даже мы были почти ослеплены туманом и находились в нескольких километрах над ним.
Леор пришел к аналогичному выводу в тот же момент. Он выругался на награкали, ставя под вопрос чистоту моего происхождения.
— Ты был прав, — добавил он в конце оскорбляющего мою мать пассажа. — Эта штука размером с... — он запнулся. — Что-то огромное, короче.
Телемахон негромко рассмеялся.
— Твой примарх гордился бы тобой, Огненный Кулак, узнай он, что твой интеллект сравнялся с его собственным.
Пожиратель Миров не удостоил его ответом. Я восхитился его выдержке, хотя и не исключал, что он попросту не придумал столь же ядовитую реплику.
Леор оказался чуть выше меня, когда мы принялись спускаться по почти отвесной стене каньона, выламывая упоры для рук и ног в источенной снегом скале. Каменная крошка простучала по моему шлему — Леор ударом ноги выбил очередное углубление в замерзшем камне.
— Представляю, каково жить здесь, в этой дыре, — передал он по воксу.
Даже на небольшом расстоянии возникали помехи связи. Этот мир не щадил наше оборудование.
Я спрыгнул вниз, на пологий скальный склон, глубоко вбивая шипы на подошвах. Телемахон уже ждал там. Леор всё еще оставался на три десятка метров выше.
— Слишком долго мы тут возимся, — добавил он. — Надо было взять прыжковые ранцы.
На «Тлалоке» не было прыжковых ранцев. Во всяком случае, действующих. Сказав об этом Леору, я заслужил новый набор ругательств. На сей раз он не удосужился упомянуть мою мать — женщину, которую я, по правде говоря, едва помнил. У нее были темные глаза и глубокого кофейного оттенка кожа, такая же, как у меня и Итзары. Ее звали... Эйюри. Да.
Эйюри.
Она умерла на Просперо, когда пришли Волки.
Леор наконец одолел спуск и спрыгнул на склон рядом со мной. Разбитый корабль всё еще оставался в нескольких километрах внизу, укрытый тенью каньона и клубящимся туманом.
«Иди, — передал я Вихрь. — Скажи мне, если найдешь что-нибудь живое».
«Хозяин», — отозвалась волчица и прыгнула во тьму.
Я посмотрел наверх — на облака, затянувшие небеса серым ядовитым покровом. Капли кислотного дождя разбивались брызгами о линзы моего шлема, но не в силах были растворить ни одну часть моей брони, кроме разве что краски. Не говоря ни слова, я продолжил спуск по следующему склону, выламывая упоры в скале.
Глубже и глубже мы шли, всё дальше во тьму. Спустя час мы заметили, что вокруг больше не падают капли дождя. Мы почти достигли тумана.
Спускаясь, я размышлял над присутствием среди нас Пожирателя Миров. В привычках Леора было встречать всё, что попадалось на его пути, с топором и подергивающейся усмешкой. Он, судя по всему, считал, что тщательное составление планов не отличается от пустого беспокойства, а беспокойство для него значило недостаток силы духа. И, насколько я успел понять, он придерживался самоуверенного убеждения, будто смерть — это нечто, что случается только с другими воинами.
— Есть новости от твоей волчицы? — спросил он по воксу.
— Пока что — ничего.
— Странными же созданиями ты себя окружаешь, — не отставал Леор. — Девчонка-ксенос. Адская волчица. Этот невыносимый альбинос. А теперь еще и этот предатель с мечами. Кстати, что такое ты с ним сделал?
Я ощутил вспышку раздражения Телемахона — о нем говорили так, словно его здесь не было.
Леор продолжал — как будто я уже ответил — перечисляя причины, по которым я никогда не мог доверять Телемахону, и утверждая, что я должен был убить его и избавить себя от проблем. Я не обращал внимания на его рассуждения.
«Вихрь? — отправил я импульс вниз, к останкам корабля. — Вихрь?»
Ничего. Совершенно ничего.
— Осторожнее, — сказал я остальным. — Мне кажется, здесь что-то не так.
Это заставило Леора рассмеяться:
— Прямо невероятно, как это тебя удивляет, колдун.
Как легко он смеялся. Я всякий раз вздрагивал, услышав его смех — так вздрагивает трус при звуке выстрелов.
***
Я узнал имя корабля в ту же секунду, когда ступил на его разбитую броню. Ощущение сознания, присутствующего где-то рядом, наконец охватило меня. Чтобы подтвердить этот промельк шестого чувства, мне было достаточно опустить ладонь на железную кожу корабля.
«Мстительный дух». Имя и суть отдавались эхом по корпусу, безмолвно, безжизненно. Машинный дух корабля — то, что осталось от него, — чье дыхание резонировало в металлических костях.
Итак, корабль не был мертв. Лишенный энергии, почти замолчавший — но не мертвый. Он не разбился, не рухнул сбитым на планету. Мы обходили его поверхность, звеня подошвами по древнему металлу, и нигде не видели свидетельств фатальных повреждений. Боевой корабль тянулся на несколько километров, от остывших двигателей до носового тарана, и окутывающий всё туман превращал наши утверждения в догадки, но всё же корабль выглядел так, словно он вовсе не разбивался здесь. Ни видимых повреждений корпуса, ни поваленных башен укреплений...
— Осмелюсь высказать непопулярное предложение, — произнес Телемахон, пока мы мерили шагами поверхность корпуса. Тени башен поднимались в тумане перед нами, точно маячащий на горизонте город.
— Продолжай.
— Что, если корабль не разбился? Что, если он даже не на дне каньона? Возможно, он просто дрейфует здесь?
Мне приходили те же мысли. Корабль был полностью отключен. Никоим образом он не мог бы удерживать свою позицию в атмосфере без двигателей, противостоящих силе притяжения. Если корабль висел здесь, точно в космосе, это значило бы, что он неподвластен гравитации разбитой планеты.
Но невозможность этой идеи вовсе не мешала ей быть реальностью. Учитывая произвольную, меняющуюся природу Аас'киарала и его затянутой пылью звездной системы, я доверял собственным глазам, а не закономерностям физики. Непредсказуемая гравитация планеты настолько не подчинялась законам природы, что я даже не способен был указать местоположение планеты в пространстве. Это была Империя Ока — вполне возможно было, что здесь, глубоко в коре мира, застывшего во времени в момент своей гибели, гравитация не существовала так же, как и ход времени.
— Абаддон, — выдохнул я в восхищении. — Из всех мест, где можно было укрыться...
Леор встал рядом со мной, глядя на ряд башен, вздымающихся сквозь туман.
— Нам нужно попасть внутрь.
— Хайон, — сказал Телемахон позади нас.
Я не ответил ни одному из них. Я всё еще мысленно прокручивал возможности. Абаддон увел «Мстительный дух» за Огненный Прилив и Сияющие Миры, в непроницаемые глубины Элевсинской Завесы, и оставил отключенный корабль под поверхностью этой разбитой планеты. От дерзости этого плана у меня перехватывало дыхание. Не стоило и удивляться, что корабль не могли найти так долго.
— Хайон, — на сей раз меня окликнул Леор.
— Подождите, пожалуйста.
Моя ладонь, прижатая к корпусу, дрожала от эха прошлого, дразня мой разум запахом дыма, громом болтерных выстрелов, отголосками орудий корабля, стреляющих в небесах над Террой.
— Хайон!
Я поднял руку с металлической поверхности.
— В чем дело?
Леор указал дулом болтера. Проследив за жестом, я заметил сервочереп, парящий невдалеке, покачиваясь в тумане. Несколько мгновений я просто смотрел на него, сомневаясь, стоит ли доверять своим глазам. Сервочереп продолжал приближаться, чуть раскачиваясь.
Легчайшим психическим выражением воли я притянул его по воздуху и заставил опуститься на мою ладонь с глухим стуком. Настоящий человеческий череп, оборудованный небольшим антигравитационным генератором, позволявшим ему летать; обе глазницы были заполнены пикт-рекордерами, сенсорными иглами и фокусирующими линзами.
Хромированный позвоночник извивался в непристойной пародии на жизнь, хлеща по моей руке, когда я сжал череп в пальцах. Его механические глаза защелкали и зажужжали, фокусируясь на лицевой пластине моего шлема.
— Приветствую, — сказал я ему.
Череп ответил встревоженной очередью двоичного кода из крошечных вокс-динамиков, вмонтированных на месте верхних резцов. Суставчатый позвоночник заизвивался сильнее, сворачиваясь и разворачиваясь, точно змея.
Хотел бы я знать, кто смотрел на нас его глазами. Если предположить, что внутри корабля вообще был хоть кто-то живой.
— Я — Искандар Хайон, командующий боевым отрядом Ка'Шерхан. Я пришел вместе с Леорвином Укрисом из Пятнадцати Клыков и Телемахоном Лирасом из Третьего легиона. С нами — Фальк из Дурага каль Эсмеджак. Мы ищем Эзекиля Абаддона.
Череп продолжал дергаться в моей хватке.
— Дай мне глянуть, — сказал Леор.
Я бросил ему аугметированный череп, ожидая, что он поймает его. Вместо этого, пока череп трепыхался в воздухе, пытаясь выровняться на своем слабом антиграве, Леор отбросил его прочь взмахом топора. Осколки кости и металла простучали по погруженному в тень корпусу.
Несколько секунд я смотрел на своего брата.
— Еще одна славная победа, — произнес я наконец.
Леор хмыкнул — возможно, это даже был смех.
— Это что, шутка, Хайон? Осторожнее, а то я и впрямь поверю, что в твоей броне есть живая душа.
Прежде, чем я успел ответить, он постучал зазубренным топором по корпусу под ногами:
— Ну, пойдем внутрь?
— На этом корабле несколько тысяч входных люков, — заметил Телемахон. — Не обязательно резать...
Леор включил топор. Острые зубья врезались в металл, разбрасывая искры.
***
Несмотря на то, что касание времени едва ощущалось на этом мире, «Мстительный дух» был подвержен влиянию Ока. Туман скрывал внешние чудовищные изменения, но внутри невозможно было не замечать леденящую угрозу, исходящую от флагмана.
Многие коридоры корабля превратились в причудливый лабиринт из выбеленной кости. Серые гроздья матовых кристаллов понимались из сочленений и трещин в костяных стенах. Весь корабль производил такое впечатление, будто мы путешествовали по трупу некоего гигантского зверя, умершего столетия назад.
Остатки энергии еще текли сквозь корабль, проявляясь в лампах над головой и консолях на стенах. Первые время от времени вспыхивали; экраны вторых были затянуты рябью помех. Главные генераторы были неподвижны и безжизненны — это легко было понять по тишине. Слабые импульсы энергии были ограничены лишь горсткой систем.
Порой нам встречались парящие сервочерепа. Всякий раз я приветствовал их, повторяя наши имена и нашу цель на «Мстительном духе», надеясь, что тот, кто контролировал их, заметит нас сквозь линзы их глаз. Как правило, черепа сканировали или записывали нас, а затем спешили улететь прочь на своих дребезжащих антигравитационных двигателях.
Леор позволял большинству из них убраться, хотя и подстрелил три черепа, заявив, что если Абаддона волнует, что мы ломаем его игрушки, так пусть Первый капитан явится и скажет это нам в лицо. Сложно было поспорить с такой прямой логикой.
Вихрь всё это время хранила молчание. Потянувшись к ней один раз, я ощутил ее злость на мое присутствие. Где бы она ни была, она охотилась в одиночку.
Металл помнит всё. Под воздействием течений Ока воспоминания проступали из корпуса корабля, проявляясь эхом его команды — всех, кто умер на борту флагмана за десятилетия его службы в Великом Крестовом походе. Призраками они были, изваянными из стекла. Кристалльные лица смотрели с костяных стен, каждое — с выражением отвратительной гармонии. Лица — изображенные с такой тщательностью, какой не смог бы достичь ни один скульптор — были масками с закрытыми глазами и распахнутыми ртами. Подойдя достаточно близко, можно было разглядеть тонкие линии рельефа на их губах. Приблизившись вплотную, можно было различить поры на коже.
— Даже их призраки кричат, — заметил Леор.
— Не глупи, — пристыдил его Телемахон. — Присмотрись внимательнее.
Мечник был прав. Ни один лик не был отмечен напряженными морщинами вокруг глаз, страдальческим выражением, которого стоило бы ожидать от кричащего лица. Эти мужчины и женщины умерли в мучениях, но их отражения не кричали.
— Они поют, — сказал Телемахон.
Пальцами в перчатке я провел по одному из лиц, почти ожидая, что сейчас его глаза откроются и песня зазвучит из стеклянного рта. Эти статуи хранили жизнь — некое ее подобие. Смутное присутствие ощущалось за их закрытыми глазами, не так уж отличающееся от слабой жизни моих воинов Рубрики. Но всё же — не совсем такое.
Касаясь стеклянного языка и закрытых стеклянных глаз, я понял, почему это ощущение казалось столь знакомым. Это было то мгновенно разливающееся бессилие, что испытывает душа, покидающая свежий труп — в сводящие с ума секунды до того, как Боги утянут ее в варп.
— От этих штук у меня мурашки по коже, — проворчал Леор. — Клянусь, они двигаются, когда на них не смотришь.
— Я не стал бы исключать такую возможность, — ответил я.
Я вновь дотронулся до одного из них, уперевшись кончиками пальцев в стеклянный лоб.
«Я — Хайон». Бессловесное послание, сконцентрированная суть моей личности.
«Я жив, — беззвучно пропел он в ответ — мелодия, сотканная из шепчущих воплей. — Я кричал, когда корабль горел. Я кричал, когда огонь плавил мою плоть, и она стекала с костей. И теперь я пою».
Я отнял руку. Как завораживающи были эти умиротворенные лица — могильные памятники столь мучительных смертей. На Просперо у нас был похожий обычай: ваять изысканные погребальные маски для наших падших правителей. Неважно, как они умирали — мы хоронили их в облике золотого спокойствия.
Следующим я коснулся протянутых пальцев руки, растущей из сустава в костяной стене.
«Я — Хайон», — сказал я.
«Я жив. Я вдохнул пламя, удушавшее меня. С каждым глотком воздуха я втягивал огонь. Кровь заполнила мои горящие легкие. И теперь я пою».
Не больше. Этого было достаточно. Я убрал руку.
Обернувшись на внезапный треск стекла, я увидел, как Леор бездумно ударяет по кристальным рукам, тянущимся из костяных стен. Под его бронированной перчаткой они разлетались на осколки.
— Прекрати, — сказал я. Каждый разбитый кристалл заставлял мои виски вспыхивать горячей гудящей болью.
— Что? Это почему? — он ударил по еще одной протянутой руке, расколов ее пополам. Кристалльная культя осталась торчать из стены, а ладонь и запястье рассыпались по костяной палубе звенящими осколками. На мгновение жар в моей голове превратился в пламя.
— Они обладают психическим резонансом. Ты заставляешь их петь, и в этой песне нет ничего приятного.
Леор остановился.
— Ты их слышишь?
— Да. И радуйся, что ты — нет.
Мы достигли очередного перекрестка. Леор указал топором налево:
— Средний продольный коридор в той стороне.
— Мы не идем на мостик.
Он всё еще смотрел вниз, на коридор, ведущий к главным переходам корабля.
— Нам нужно на командную палубу, — сказал он.
— Мы будем там. Но сначала я пойду в эту сторону.
— Почему?
Я направил Саэрн в противоположный коридор. Целый лес серых кристаллических конечностей неподвижно тянулся из стен, пола и потолка. Мне даже не нужно было касаться их, чтобы слышать их шепот. От их совокупного количества их слабый психический резонанс усиливался настолько, что у меня ныли зубы.
— Согласен, — ответил Леор, — это выглядит многообещающе.
Мы двинулись в ту сторону, со всей осторожностью стараясь не касаться кристалльных рук.
Там, где стены по-прежнему оставались темным железом и чистой сталью, повреждения выделялись особенно отчетливо. Этот корабль сражался в небесах над Террой, его в последние часы Осады штурмовали бесчисленные отряды элитных воинов Императора. Их наследие было выписано на холодном металле выщербинами болтерных выстрелов и полосами гари от лазерных ожогов.
— Ты никого не чувствуешь? — спросил Леор.
— Мне не помешало бы немного прояснить контекст этого вопроса.
— Чувствуешь. Ощущаешь, ну, магией.
Магия. Снова...
— Машинный дух корабля погружен в летаргическую кому. Здесь есть жизнь, но я не могу с уверенностью указать ее источник. Возможно, это не более чем здешние кристалльные призраки, или же сознание самой планеты, просачивающееся в скелет корабля. Кажется, будто живое здесь всё — но это смутное, искаженное ощущение.
Леор выругался, сбив локтем еще несколько протянутых пальцев. Я поморщился, но промолчал.
Мы шли дальше. Леор нервно дергался каждые пару шагов, сжимая кулаки и скрипя зубами. Я слышал по воксу его постоянный шепот.
— Всё эти кристаллы, — сказал он, заметив мой взгляд. Его зубы снова сомкнулись, скрипнув, точно фарфоровые. — Я потому их и разбивал. Они заставляют Гвозди жалить.
Боль окружала его, словно нимб. Он был увенчан незримой короной страдания, и нерожденные демоны — слишком слабые, чтобы обрести форму, — ласкали его броню, когда он проходил мимо. Еще, умоляли они, отчаянно нуждаясь в пище, выпрашивая топливо, что позволило бы им существовать.
Что до Телемахона, то я сомневался, что большинство Нерожденных хотя бы ощущали его присутствие. Он почти не испытывал эмоций с тех пор, как я напрочь очистил его нервы и мозг от ощущений. Глазами Вихрь я видел его множество раз после этого изменения, и пламя его души было слабым и едва заметным, когда он был вдали от меня. Он стоял неподвижно в своих покоях, почти столь же безжизненный, как воин Рубрики, размеренно дыша и глядя в одну точку — наедине с теми мыслями, что оставались в его разуме. Только рядом со мной способность чувствовать возвращалась к нему. Это искушение надежно обеспечивало его верность. Он ненавидел меня так же сильно, как и нуждался во мне.
Под холодными сводами «Мстительного духа» время двигалось странно. Внутренний экран моего шлема отсчитывал секунды, тянущиеся мучительно медленно, тогда как Леор доложил, что его хронометр идет в обратную сторону. Не раз я замечал, как кристалльные призраки мертвой команды двигались, когда я отводил от них глаза. Не все из них были людьми — многие принадлежали к Легионам Астартес, возрожденные эхом на корабле, где когда-то погибли. Кустодес в изощренно украшенной броне и покрытые боевыми шрамами Имперские Кулаки тянулись из стен, с потолков, из настилов палубы... Все они пели безмолвные погребальные песни об огне и ярости. Некоторые были вооружены копьями, другие несли абордажные щиты — но большинство сжимали в руках болтеры; в руках, которые никогда больше не поднимут оружия.
Один из них — отражение легионера из Имперских Кулаков, в глухом шлеме, изваянное из серого стекла — разлетелся зазубренными осколками, стоило мне приблизиться. Короткий разряд боли отозвался у меня в висках, но я услышал, как Леор вздохнул — кажется, с облегчением. Импланты в его черепе яростно впивались в мозг, когда мы приближались к стеклянным призракам, и ослабили свою хватку, когда один из них разбился.
Сейчас, думая о «Мстительном духе», я вспоминаю, во что мы превратили его — после стольких тысячелетий жизни на его борту и бесчисленных войн. Всё было совсем иначе в ту ночь, когда мы трое впервые ступали по его обесточенным залам. Пусть даже все системы корабля были отключены, а машинный дух истощен до предела, густая тьма вокруг казалась давящей, а не пустынной. Легенды утверждали, что корабль был покинут — но мы чувствовали, что он был спрятан и ждал. Он не был ни пустым, ни безжизненным.
Я не могу сказать вам, сколько времени мы шли в этой выжидающей тьме. Час. Три. Десять. Время утратило значение там, в ту ночь. Я помню, как мы прошли через энергетический узел — зал, где отключенные запасные генераторы щерились на нас из теней, точно злобные спящие горгульи. Именно после этого зала, когда мы снова погрузились в лабиринт коридоров, синусоида графика на краю моего внутреннего дисплея взметнулась и упала, отслеживая новый звук. Шаги, тяжелые и медленные. Керамит, соприкасающийся с костяной палубой.
— Хайон, — предупредил Леор, поднимая руку и давая знак остановиться.
— Я слышу.
Перекрестья прицела немедленно сошлись на незнакомце, стоило ему выйти из-за поворота перед нами. Он носил потрепанную, лишившуюся цвета броню, собранную по частям с воинов всех Девяти легионов; длинная грива спутанных, грязных черных волос падала на его черты, наполовину скрывая лицо. Даже отсюда я видел золото в его взгляде. Неестественное, нечеловеческое золото, металлический блеск в радужках. В руках он нес болтер — такой же простой и покрытый выщербинами, как и его доспехи. Он не целился в нас — небрежно держал оружие опущенным. Затрещал вокс: системы его брони настраивались на наш общий канал.
— Буду благодарен, если вы прекратите разбивать мои сервочерепа.
Звучный голос, хриплый, но без нарочитой добавленной для эффекта грубости. Голос, в котором звучала улыбка.
— Я — Искандар Хайон, а это...
— Я знаю, кто вы. Я знал это еще до того, как ты принялся повторять ваши имена каждому сервочерепу, который обнаруживал вас.
— Мы назвали тебе свои имена, родич. А что насчет твоего?
Легионер Сынов Хоруса наклонил голову, прежде чем ответить.
— В чем все-таки был смысл уничтожать эти сервочерепа?
— Я решил, что это привлечет чье-нибудь внимание, — сказал Леор.
— С прямой логикой нелегко спорить. Постарайтесь не разбить ничего больше, пока вы на борту. В самом деле, братья, не стоит забывать об учтивости; иначе у нас не останется ничего.
Казалось, теперь он почти не обращает на нас внимания, опустив взгляд на ауспекс, встроенный в наруч. Я слышал, как прибор отсчитывает размеренный, похожий на удары сердца, пульс эхолокации.
— Вы трое пришли одни?
— Да, — ответил я.
— Где Фальк? Угривиан? Ашур-Кай?
— На моем корабле, на орбите... Кто ты? Назовись.
— Когда-то я был на тысячах гололитов по всему Империуму. Теперь вы утверждаете, что меня не узнают даже воины Легионов Астартес. — Мы молчали в ответ; он мрачно усмехнулся. — Как пали великие, — добавил он.
Воин запустил пальцы в волосы, отбрасывая их назад и открывая бледное, покрытое шрамами лицо, не позволяющее определить возраст. Ему могло быть тридцать лет или три тысячи. Война отметила его черты сетью старых порезов и оспинами ожогов. Битвы оставили след там, где не справился возраст.
Глаза — безумное, блестящее золото — смотрели на нас, не мигая. В них мелькало веселье, согревая холодный металлический взгляд.
Именно так я узнал его. Он не носил больше массивные черные доспехи Юстаэринцев, и волосы его не были подобраны вверх по обычаю подземных банд Хтонии. Он был изможденной тенью того непобедимого воина, кто когда-то красовался на гололитах, сообщающих о победе, и в имперских пропагандистских передачах, — но я узнал его, стоило встретиться с ним взглядом и различить его сухое, безжалостное веселье. Я видел этот взгляд прежде. Я видел его на Терре, когда Дворец пылал вокруг нас.
Он смотрел на нас троих, не отводя взгляда, молча, как и мы. Наконец, Леор нарушил равновесие — уничтожив при этом все возможности дипломатии.
— Брось оружие, капитан Абаддон. Мы пришли забрать твой корабль.
скачать в формате .doc