"Коготь Хоруса" - глава 18

[Brother Jeffar]

XVIII
КОПЬЕ

Впервые я увидел Город Гимнов в ту ночь, когда мы омрачили небеса над ним. Многие в Девяти Легионах говорят об этой битве так, словно были там, рассказывая о том, как доблестно они сражались, пусть и не были готовы встретить превосходящих их числом врагов. В этих рассказах они пытаются оклеветать нас, как если бы нас можно было уязвить их намеками на то, что мы утратили честь и забыли о ней. Некоторые из этих историй даже утверждают, что в той битве мы носили черное, как будто уже тогда были Черным легионом не только в сердцах, но и по названию.

Всё это — неправда. Когда другие отряды говорят подобное, они повторяют лживые измышления, рожденные гордостью и завистью. Многие из командиров хотели бы иметь право заявлять, что они принимали участие в одной из битв, определивших судьбу Девяти Легионов, а те, кто действительно был там, выискивают любые причины, чтобы оправдать свое поражение. И всё же истории остаются, отбрасывая завистливую тень на происхождение Черного легиона. Грубая сила — настаивают наши противники — победила в этой битве. И в самом деле, как можно наиболее изящно оправдать свое падение, если не притвориться, что поражение было неизбежно?

Быстро, жестоко, чисто. Вот как это было. Несмотря на всю силу «Мстительного духа», его залы вмещали лишь горстку воинов. Даже на орбите на одного нашего бойца приходилось двадцать вражеских.

Тогда как же мы победили? Ответ прост. Мы победили благодаря дерзости нападения и благодаря верности друг к другу. Мы победили, перерезав врагу горло.

***
Планета называлась Гармония. Было ли это искаженным вариантом изначального эльдарского имени или же очередным тщеславным заблуждением Третьего легиона, остается для меня тайной по сей день. Невзирая на то, что Дети Императора были разбиты на Скалатраксе, Город Гимнов служил пристанищем многим отрядам Третьего легиона и их союзникам. Населенный мир, с богатыми рудой спутниками, на которые по очереди притязали враждующие города-государства Механикум. Эта система была не более мирной, чем любое другое место в Оке. Десятки воинских отрядов называли ее домом.

Всё, что мы знали о планировке города — это описание, полученное от Телемахона. У нас не было ни гололитов с тактическими схемами, ни актуальной информации о защитных системах. Одно из последних моих ясных воспоминаний перед тем, как мы двинулись в поход — мой недавно освобожденный брат в серебряной маске, качающий головой в ответ на один из многочисленных вопросов Абаддона.

— Телепортация так же ненадежна, как и повсюду в Оке, — этот факт никого не удивил. — Атака на планету возможна только с помощью дроп-подов.

Абаддон покачал головой:

— Это нам не понадобится. Мы выиграем эту битву, ни разу не ступив на саму планету.

Я едва ли могу вспомнить хоть что-то о путешествии к Гармонии. На меня — по просьбе Абаддона — возложен был нелегкий долг, и я не мог обращать внимание на что-либо за его пределами. Я начал исполнять свою задачу прежде, чем когитационные машины Анамнезис были полностью установлены на «Мстительном духе», и Абаддон, по крайней мере, не остался равнодушным к тому, что он поручал мне это тяжелое задание, не позволяя даже узнать о судьбе Итзары.

— Ты увидишь ее, когда мы достигнем Города Гимнов, — пообещал он мне. — Она победит и будет править — или же будет поглощена и станет служить. Но, так или иначе, ты увидишь ее, когда очнешься.

Его слова были слабым утешением. Как бы то ни было, я полностью посвятил себя исполнению его задания.

Я стоял на коленях в центре стратегиума, направив вовне свое шестое чувство — ночь за ночью и день за днем. Каждой йотой своего существа я сосредоточен был на том, чтобы цепляться за холодное присутствие снаружи корабля, удерживая его в моей в психической хватке и волоча за собой через беспокойные течения Ока. Представьте, что вам нужно тащить труп через океан густой жидкости. Представьте это выматывающее плавание, эти стиснутые уставшие руки, грозящие разжаться, если отвлечься всего на мгновение.

Такова была моя задача. Пока «Мстительный дух» плыл сквозь Великий Океан, я тянул чудовищный мертвый груз вслед за нами.

Я даже почти не отдавал себе отчета в проходящем времени. Позже братья поведали мне, что наш путь занял несколько месяцев, но я не в силах вспомнить ничего, кроме вызывающих головную боль смутных видений и бесконечного шепота Проклятых и Нерожденных. Время утратило всякий смысл. Иногда мне казалось, будто я только что приступил к своей задаче, в другой же раз я с трудом мог припомнить хоть что-то из своей жизни, кроме этого абсолютного сосредоточения, необходимого, чтобы выполнить просьбу Абаддона. Я помню, как обливался потом от усилий, которые требовались от меня. Помню усилия — и мало что еще. В этом отношении, пожалуй, мою стершуюся память следует счесть благословением. Я не делал ничего, только концентрировался, потел, ругался и терпел боль — и так несколько месяцев подряд.

Нефертари — и никто другой — кормила меня питательной пастой и подносила воду к моим губам. Именно она разминала мои затекшие мускулы, предотвращая судороги и не позволяя мне иссохнуть. Я ни разу не поблагодарил ее — ибо не знал, что она была там. Она и Вихрь следили за мной, пока я стоял на коленях в медитативном трансе; моя стражница крови отлучалась только для того, чтобы отдохнуть у себя в Гнезде, а волчица и вовсе не отходила от меня.

Я вернул Телемахону отнятое у него, прежде чем взяться за свою задачу. Позже мечник признавался мне, что за время пути он не раз приходил посмотреть на меня, раздумывая, стоит ли нанести удар или всё же сдержаться. В его изложении эти колебания выглядели так, будто он пощадил меня, но я не настолько глуп. Он боялся Вихрь и Нефертари тогда — так же, как боялся их всегда с тех пор. Напасть на меня значило бы испытать на себе жестокость их когтей.

Всё это напряжение тогда оставалось незамеченным для меня. Я только стоял на коленях, безмолвно, погрузившись в сосредоточение, увлекая бесконечный груз холодной стали и мертвого железа сквозь пустоту за нами.

Наконец, я услышал голос. Низкий, глубокий голос, проникающий через бурлящее давление моей концентрации. Он произнес мое имя.

— Хайон.

Я ощутил руку, лежащую на моем плече. Братское прикосновение, твердое и благодарное. Оно вернуло меня назад, ко мне самому — медленно, так бесконечно медленно.

Яркий свет на просторном командном мостике «Мстительного духа» обжег глаза, точно кислота. Вернулись звуки — лавина монотонных реплик сервиторов и выкриков команды корабля. Мне понадобилась почти целая минута, прежде чем я смог разглядеть экран окулуса, где поворачивалась перед нами прекрасная планета с красной землей и черными морями. Ее одинокий континент нес на себе единственный созданный руками человека огромный шрам, видимый с орбиты — массу черного и серого, которая могла быть только Городом Гимнов.

— Воды, — слово вырвалось из моего иссушенного горла ломким хрипом. — Воды.

Нефертари поднесла к моим губам воду в жестяной чашке. Металлический привкус химических фильтров и застарелой плесени прокатился по моему языку освежающим потоком. Никогда прежде я не пробовал ничего слаще.

Постепенно реальность возвращались к моим перенапряженным чувствам. Корабль вокруг меня содрогался: я очнулся, когда битва уже началась.

— Итзара? — спросил я у своей стражницы крови. — Машинный дух... — я едва мог говорить. Пересохшее горло отказывалось повиноваться. — Она не?..

— Она жива, — Нефертари прижала холодные пальцы к моему лбу. Ее кожа лучилась здоровьем — она недавно питалась, а черные волосы были на ладонь длиннее, чем тогда, когда я вошел в транс. С тех пор прошли месяцы. Я с некоторым трудом осознавал этот факт.

— Она победила?

— Она жива, — повторила эльдарка.

— Хайон. — Абаддон вернул порядок моим спутанным мыслям одним своим присутствием.

Он стоял неподалеку — прошлое, вернувшееся к жизни рядом со мной. Не было больше разрозненного набора брони паломника в аду — его заменил измятый и потрескавшийся доспех, выкрашенный в черный цвет Юстаэринцев. Вооружен он был простым силовым мечом и ничем больше. Я ожидал, что его волосы будут подняты и убраны в привычный высокий, богато украшенный узел, но они по-прежнему падали на лицо спутанным занавесом.

— Ты готов, брат мой?

Я не был уверен, что ответить на этот вопрос. Мной всё еще владела чудовищная медлительность: словно бы внутренние механизмы моего разума с трудом проворачивались в загустевшем масле. Усилием воли я обратил взгляд слезящихся глаз на окулус. Всё происходило слишком быстро, и я не успевал следить за событиями. Звучали приказы на языках, которые я понимал, но их значение ускользало от меня.

Чужой флот окружал нас, загонял, пытался блокировать — фрегаты сопровождения вырывались вперед, обгоняя свои крейсера в нетерпеливых атаках. Огонь бортовых орудий бесцельно бился о несокрушимые щиты «Мстительного духа».

Я видел Тза'ка, выполняющего свои обязанности надзирателя на новой командной палубе. Бывшая команда «Тлалока» — слуги и рабы — выкрикивали доклады и следили за приборами, производя впечатление контролируемой, упорядоченной спешки. Я чувствовал их жгучее нетерпение, их голод, и видел, как воздух вокруг них сгущается в вызревающих аурах. Опыт успокаивал их там, где они могли бы впасть в панику. Все они работали — делали то, что им приказано и что они были обучены делать.

— Ультио, — произнес Абаддон, перекрывая шум на мостике. — Говори.

— Пустотные щиты держатся, — прозвучал голос Анамнезис, отдаваясь эхом под высоким сводом.

— Будь готова. Мы скоро метнем копье.

— Абаддон, — немедля отозвалась она, и голос ее не просто нес эмоции — он был переполнен ими. Казалось, она настолько жаждет битвы, что вот-вот засмеется. — Позволь мне убить их. Позволь мне сорвать железо с костей их кораблей и задушить их в холоде космоса.

— Скоро, Ультио, скоро. — В его голосе звучала приязнь. Возможно, ему нравились ее жестокие ответы. — Держи щиты, пока мы переходим на низкую орбиту. Запускай орудия.

— Выполняю.

Когда она подтвердила его приказ, я наконец разглядел ее. Анамнезис не была заперта и запечатана за дверями, под стражей, глубоко в сердце корабля, как это было на «Тлалоке». Ее резервуар стоял в центре стратегиума, открывая ей полный обзор на мостик и экипаж. Вспомогательные когнитивные капсулы, хранящие ее могучий интеллект, были закреплены вдоль стен командной палубы и разбросаны по потолку, точно улей беспокойно гудящих жуков. Многие из них заняли места старых военных знамен, что свешивались с балок до пробуждения «Мстительного духа».

На центральном помосте, где когда-то отдавал приказы Хорус Луперкаль, теперь парила Анамнезис в своей бронированной скорлупе, и хищный оскал искажал ее черты. Ее пальцы скрючивались, точно когти, в холодной aqua vitriolo, отражая ту же жажду крови, которую я чувствовал в ее психических эманациях. Я никогда не видел ее настолько живой — за все десятилетия, прошедшие с ее заточения. Она не выглядела человеком — не с этим безумным выражением яростного голода — но была совершенно точно живой. Что изменилось в ней, когда она слилась с машинным духом этой императицы среди боевых кораблей?

Ультио, назвал ее Абаддон. На высоком готике — «месть».

«Анамнезис», — передал я ей. Мой мысленный голос с трудом повиновался мне после долгого неиспользования.

«Хайон, — откликнулась она. Я слышал ее раздражение, как слышал и ее мысли, целиком поглощенные удовольствием от охоты на меньшую добычу. — Эти паразиты ползают по моей коже, царапают мою плоть ничтожными уколами плазмы и лазеров».

«Я никогда не слышал, чтобы ты говорила так. Кто ты?»

Ответ обрушился оглушающей чувства волной идентичности. «Я — Анамнезис. Я — Итзара Хайон, сестра Искандара Хайона. Я — «Мстительный дух». Я — Ультио».

Облегчение смешалось со жгучим недоумением. Я нестерпимо хотел задать ей сотни вопросов, но времени не было. Времени совсем не оставалось.

— Пора, брат мой, — сказал Абаддон. — Бросай копье.

Копье. Мой долг.

Я собрал все свои силы в последний раз, сосредоточившись на огромной тяжести там, в пустоте космоса. Сперва я сорвал покров эфира, скрывавший копье от посторонних взоров. Орудия вражеского флота немедленно обратились на него.

— Быстрее, Хайон. Быстрее.

— Ты. Не. Помогаешь.

— Бросай копье!

Я сжал его отчаянной хваткой, чувствуя каждый холодный угол прикосновением своего разума. А затем, собрав каждую йоту концентрации, что осталась у меня, я швырнул копье в мир, называемый Гармонией.

Тьма сомкнулась вокруг меня в это мгновение. Чувства покинули меня. Память исчезла вместе с ними.

Другие позже рассказывали, что я поднялся на ноги, простирая руки со скрюченными в когти пальцами, и закричал, обращаясь к городу, который собирался убить. Я не могу сказать, правда ли это, ибо я не помню ничего — только восторженное, оглушающее облегчение, когда копье оставило мою психическую хватку. Бывает так, что осознаёшь вес своей ноши только тогда, когда она наконец падает с твоей спины.

«Мстительный дух» содрогнулся, как содрогнулась и Анамнезис в своем резервуаре. Реальность вернулась ко мне как раз вовремя, чтобы я мог увидеть, как копье прорезает вражеский флот — слишком быстро, чтобы их неповоротливые орудия могли успеть за ним — и вспыхивает пламенем в атмосфере Гармонии.

Абаддон оставался со мной рядом, помогая мне подняться. Меня охватила тошнота, с которой не могла справиться даже моя улучшенная физиология. С трудом держась на ногах после приложенных психических усилий, я наблюдал, как гамбит Абаддона разыгрывался перед нашими глазами.

***
Город Гимнов был готов отражать атаки, бастионы его укреплений нацеливали в небеса ряды турелей и пушек. Но отражать вторжение — одно дело; противостоять катастрофе — совсем другое. Невзирая на всю мою слабость, я не мог не поддаться желанию проследить за падением копья, видя его через мысли обреченных жителей на поверхности.

Свет дня померк над Городом Гимнов. Глядя широко раскрытыми, обращенными вверх глазами рабочих, слуг, рабов для удовольствий и воинов Третьего легиона, я видел, как орудия укреплений вспыхивают бессильной яростью и как вырастает тень на месте солнца. Полные воплей гимны, звучащие с башен вокс-трансляции, утонули в металлическом грохоте оборонительных батарей, полыхающих в темнеющем небе. Черная тень, поглотившая солнце, горела в падении — сначала от трения атмосферы, затем от яростного огня орудий Города Гимнов.

Удар грома расколол небо, когда падающее копье перешло звуковой барьер. Оно уже не падало по прямой — оно вращалось, рушась вниз, его корпус истекал черным дымом, а его центральные укрепления полыхали огнем.

Меньше минуты прошло от того, как копье вошло в атмосферу Гармонии, до секунды, когда оно ударилось об землю. Достаточно, чтобы население могло увидеть смерть, падающую на них. Недостаточно, чтобы успеть что-нибудь сделать.

Оно обрушилось на землю с силой топора Бога Войны. Все глаза, сквозь которые я смотрел, мгновенно ослепли. Все чувства, которые я разделял, померкли и застыли. С орбиты мы видели лишь расползающееся облако густого черного дыма, расцветающее над городом. Наши сенсоры зафиксировали тектонические возмущения, отдающиеся толчками даже на противоположной стороне планеты. Сама Гармония содрогалась в муках.

Когда я думаю об этом сейчас, я по-прежнему испытываю чувство потери, которое испытал при падением копья. «Тлалок» представлял собой почти два километра длины и восемь мегатонн древнего, облаченного в железо гнева. Когда-то прежде он плыл меж звездами во имя Пятнадцатого легиона, с экипажем в двадцать пять тысяч верных душ. Я протащил его опустевший труп через Око Ужаса, как и просил меня Абаддон. А затем я швырнул его точно в сердце крепости Третьего легиона.

На мостике «Мстительного духа» поднялся радостный вопль тысячи глоток — я, не успев прийти в себя, чуть не оглох. Я рискнул своей сестрой и пожертвовал своим кораблем. И теперь они все ликовали. На мгновение я подумал, не сошел ли я с ума.

— Это вам за Луперкалиос! — Фальк с грохотом скрестил свои молоты в торжествующем жесте. — Подавитесь теперь пеплом!

Абаддон отвернулся от клубящегося над развалинами дыма, затягивающего окулус. Его негромкие слова отчетливо прозвучали после ликующих криков — дыхание спокойствия после урагана звуков.

— Ультио, возвращаемся на высокую орбиту.

— Выполняю.

— Сейчас крысы побегут с тонущего корабля. Сломаем им хребет, пока они удирают.

Корабль содрогнулся, и его двигатели взревели громче и жарче. Анамнезис тоже зашевелилась, поднимаясь в своем резервуаре выше, сжав зубы, повелевая кораблю подняться вместе с ней. Я всё еще с трудом мог поверить в то, что видел. Ее присутствие здесь, перед столь многими. То, что она столь несомненно была жива — в облике и речи.

— Хайон, Телемахон — в абордажные капсулы.

Я слышал слова Абаддона, но даже не двинулся, чтобы выполнить приказ. Слишком многое происходило на мостике, требующее осмысления. Высоко над ступенчатой палубой окулус демонстрировал тридцать версий внешнего вида «Мстительного духа», каждую — с разного ракурса. Наши пустотные щиты мерцали калейдоскопическими вспышками под бессильным огнем вражеского флота.

— Они начинают меня раздражать, Ультио, — рассеянно заметил Абаддон. — Начинай убивать их.

— Выполняю.

Быть на борту корабля класса «Глориана», когда он открывает огонь — опыт, несравнимый ни с чем. Все достижения человеческого разума в области звездоплавания воплощаются здесь, в безжалостном натиске на слух и равновесие. Никакие глушители не могут скрыть невероятную канонаду орудийных батарей размером с город, извергающих залпы в черноту. Никакие гравитационные стабилизаторы не способны полностью справиться с громовыми раскатами, сотрясающими металлические кости корабля.

На мерцающих тактических гололитах, развернутых в воздухе над панелями управления, вспыхивали и гасли руны. В окулусе одна за другой сменялись картины того, как фрегаты и эсминцы превращались в пылающие остовы и падали, кувыркаясь, в атмосферу Гармонии.

Анамнезис вскрикивала при каждом залпе. Каждый выстрел ее орудий вызывал новый вопль, доносящийся из динамиков вокса; я не смог бы сказать, что звучало первым — ее крики или огонь орудий. Они были неразделимы. Ее пальцы изгибались подобно когтям, и взгляд был устремлен куда-то вдаль из резервуара. Сомневаюсь, что она вообще видела нас сейчас. Ее зрение было связано со сканерами и системами корабля. Она видела окружающий космос и корабли, которые уничтожала с каждым движением пальцев.

Но мы не были неуязвимы. Пустотные щиты покрывались кратерами выбоин, которые превращались в разрывы, а затем — в зияющие раны. Вражеские крейсера окружали нас, выходя на встречный курс и рискуя получить залп наших бортовых батарей только ради того, чтобы успеть выстрелить самим. Более осторожные — или, возможно, более трусливые — корабли держались позади и выцеливали нас издалека дальбойными орудиями. Я чувствовал разочарование Анамнезис, очевидное в нарастающем давлении ее меняющейся ауры. Она хотела сменить курс и броситься в погоню за паразитами, которые царапали ее, обжигали ее железную кожу издали.

— Держимся носом к руинам города, — приказал Абаддон. Он обращался больше к Анамнезис, чем к мутантам, служащим командой корабля. Казалось, ее симбиоз с командой нового корабля стал слабее, чем прежде. Теперь Анамнезис куда меньше полагалась на их когтистые руки на панелях управления.

— Выполняю, — ее голос в динамиках звучал жестко. Раздраженно — ей отказали в удовольствии.

Я не мог удержаться, чтобы еще раз не потянуться мыслью вовне, отыскивая разумы тех, кто еще сохранял сознание на поверхности планеты. Сцена, представшая передо мной, потрясала до глубины души. Центра широкой равнины, где стоял Город Гимнов, попросту не существовало больше. Кипящий вихрь жидкого огня и разрушения растекался во все стороны от места падения «Тлалока». Всё и повсюду обратилось в прах, в пепел и пламя.

Падения единственного рокритового небоскреба достаточно, чтобы средних размеров город задохнулся в облаке пыли. Представьте же — попробуйте представить себе — как выглядит целый огромный город, уничтоженный двухкилометровым кораблем, брошенным с орбиты, и несущим тысячи тонн взрывчатых веществ и тактических боеголовок прямо в сердце города. Я удивлюсь, если вам удастся это вообразить. Обжигающий воздух был таким плотным, что им можно было захлебнуться.

Там, где когда-то возвышался Город Гимнов, прославленный в пространстве Ока своими вопящими песнопениями, что разносились над изломанными башнями — криками мучительного экстаза бесчисленных жертв Третьего легиона — этих башен больше не было. Единственной песней, слышной теперь, был оглушительный грохот разверзающейся земли, стонущей от тектонических сдвигов, что расходились во все стороны от колоссального кратера на месте того, что было политическим и стратегическим центром города. Пыль, пепел и перегретый пар уже рвались к небесам и начинали неизбежно распространяться над континентом. Рана, которую я нанес Гармонии, отбрасывала тень, подобную той, что причинил метеорит, уничтоживший древних ящеров старой Земли после того, как их правление длилось беспрерывно миллионы лет.

Но, какими бы ужасными не были, вне сомнений, физические разрушения, во много раз страшнее была метафизическая травма, которую я нанес планете в тот день. Уничтожив население Гармонии, я создал тысячи демонов, рожденных в последние мгновения беспомощного ужаса и обжигающей боли, и теперь через восприятие этих злобных существ я способен был ступать по оплавленным камням того, что было прежде Городом Гимнов.

Повсюду вокруг я чувствовал порождения грубых эмоций и измученного духа: существа, полные страданий, ужаса и меланхолического наслаждения. Сквозь мглу мимо меня проплывали смутные силуэты. Большинство были слишком искажены, чтобы хотя бы относительно походить на людей. Некоторые, казалось, спотыкались и пошатывались — возможно, они уже насытились кошмаром, породившим их. Большинство других, сгорбившись, пригибались к земле, пока щебень и песок со стуком стекали по их бронированным шкурам — они пожирали обугленные останки миллионов рабов, слуг, союзников и господ мертвого города и выпивали их всё еще вопящие души.

Казалось, будто вскрыли гигантский нарыв, и теперь скверна свободно растекалась по истерзанной земле.

Голос Абаддона вернул меня обратно к реальности.

— И каково же это — убить целый мир одним ударом, а, брат?

Я выдавил слабую улыбку:

— Утомительно.

Его золотые глаза точно поглощали свет. Так умирают звезды, поглощая лучи, что когда-то дарили галактике.

— К абордажным капсулам, Хайон. Уже почти пора.

Я по-прежнему не повиновался. Сейчас первые корабли поднимались с поверхности. Они шли без всякого строя и порядка, убегая со своей обреченной планеты. Я задержался на мостике, глядя, как мы открыли огонь по ним, повергая некоторые в пламени на землю, позволяя другим пройти нетронутыми. Если и были какие-то причины, согласно которым на цели обрушивались удары наших орудий, эта система была вне моего понимания.

Абаддон словно почувствовал — или угадал — мои замедленные мысли; он ответил, кивнув в сторону Анамнезис на ее постаменте — символе власти и чести.

— Я отпускаю корабль с поводка, — пояснил он. — Позволяю нашей богине космоса убивать по собственному выбору. Видишь, как она ликует?

Не сдерживаемая ничем, с орудиями «Глорианы», повинующимися каждому ее вздоху, Анамнезис обрела смертоносный баланс, которого недоставало ей в ядре «Тлалока». Она была самим кораблем, воплощением «Мстительного духа», и это видно было по каждому ее напряженному мускулу, по каждому движению рук, рассекающих aqua vitriolo. Она не была поглощена машинным духом флагмана. Она приняла его надменную жестокость, сделала частью себя. Абаддон был прав. Она ликовала.

Она была беспощадна к бегущим вражеским кораблям, раскалывая их на части смертельными ударами дальнобойных пушек снова, и снова, и снова — далеко за пределами математической точности, необходимой для того, чтобы просто повредить или уничтожить их. Она разоряла их. Упивалась разрушением.

Абаддон позволял это. Поощрял.

Только сейчас я увидел Саргона. Он словно бы проявился из тени Абаддона, указывая своей булавой на окулус. Его юное лицо оставалось полностью умиротворенным даже здесь, где многие другие вынуждены были переходить на крик, чтобы их услышали за общим шумом. Саргон, как всегда, воплощал спокойствие в сердце бури. Эту его особенность мне еще много раз предстояло отметить в будущем.

Абаддон заметил жест Несущего Слово и кивнул. Он повторил движение, нацелив на окулус свой простой солдатский меч, отмечая один корабль среди рядов убегающих.

— Вот он.

Согласуясь с его выбором, отмечающие корабль руны на тактическом гололите запульсировали тускло-красным. Я вчитывался в водопад данных — ауспекс-сканеры сконцентрировались на новой цели.

«Пульхритудинос». Крейсер класса «Луна», схема конструкции «Алкион». Третий легион. Создан в орбитальных доках над Священным Марсом.

— Пусть остальные бегут, — приказал Абаддон.

Анамнезис резко развернулась внутри резервуара, всё еще хищно сжимая пальцы.

— Но...

— Пусть они бегут, — повторил Абаддон. — Ты довольно поиграла со своей добычей, Ультио. Сосредоточься на «Пульхритудиносе». Это — причина, по которой мы здесь.

— Я могу убить его, — злость и ярость окрашивали голос этой новой Анамнезис. — Я могу обрушить его на землю, разбитый, пылающий...

— Ты получила приказ, Ультио.

Казалось, что она намерена сопротивляться, что предпочтет утолить собственную жажду битвы вместо того, чтобы послушаться своего нового командира. Но она уступила. Ее мышцы расслабились, и она громко выдохнула в динамики корабля.

— Выполняю. Расчет вектора смены курса.

Команда принялась воплощать приказы в реальность, а Абаддон снова повернулся ко мне:

— Пора, Хайон. Мне нужно, чтобы ты был готов, если мы надеемся, что это может сработать.

Впервые за последнее — очень долгое — время я отсалютовал вышестоящему офицеру, ударив кулаком в грудь напротив сердца.

***
За многие тысячи лет, которые я провел, сражаясь и выживая в войнах, раздирающих нашу галактику, я давно уже привык к бесстрастию битвы. Битва может горячить кровь, в особенности если противостоять ненавистному врагу, но прилив адреналина — не то же самое, что беспорядочные страсти. Эмоции приемлемы. Отсутствие контроля — нет.

Одна из величайших сил Черного легиона заключается в том, что война не имеет для нас мистической тайны. Мы сражаемся, потому что у нас есть нечто, ради чего стоит сражаться, а не потому, что мы бьемся в лихорадочном соревновании за обещание неосязаемой славы перед ликами Богов.

Война для нас — повседневность. Работа. Мы обнажили ее до самых костей и не нашли в ней ничего, чего стоило бы бояться, и ничего, что стоило бы прославлять: это просто наша задача, и мы должны выполнять ее с беспощадной сосредоточенностью ветеранов. Воинская доблесть в Черном легионе не измеряется тем, сколько черепов мы собрали или сколько миров трепещут при звуках нашего имени. Наша гордость — хладнокровная четкость, безжалостная эффективность, победа в каждой битве, где только возможно, невзирая на цену.

Разумеется, мгновения личного триумфа и горячащей кровь славы бывают и у нас — будучи воинами-сверхлюдьми, мы всё же созданы из людей и потому подвластны обрывкам людских эмоций, оставшимся у нас, — но все они вторичны рядом с целями легиона. Мы не жертвуем эмоциями и чувствами — мы подчиняем их главной цели. Легион — это всё. Только победа имеет значение. Именно так, благодаря верности и единству, мы служим нашему легиону и Воителю, а не Пантеону.

А после битвы? Пусть Четверо Богов дарят силы кому угодно по своему выбору. Пусть Империум демонизирует тех среди нас, кого они хотят проклясть на этот раз. Это — заботы слабых духом.

Во всяком случае, таков наш идеал. Я солгал бы, если бы сказал, что каждый командир Черного легиона всегда пребывает выше подобного. Как и в любой фракции или завоевательной армии, у нас есть стандарт, которому не каждый способен соответствовать. Порой даже Эзекарион не соответствует этим требованиям. Я сам не раз собирал черепа после доставшихся тяжелой ценой битв, или утрачивал всякое терпение и выкрикивал свое имя и титулы в лицо врагам, дабы устрашить их.

Даже Абаддон сворачивал с нашего пути за тысячи лет. Обретение откровения, как он любит говорить, это процесс.

Штурм «Пульхритудиноса» сделал нас теми, кто мы есть — еще прежде, чем мы формально облачились в черный цвет легиона. Абаддон презрел все мысли о чести или славе. Он ударил с превосходящей силой, чтобы достичь единственной цели. Не задерживаясь в небесах над Гармонией, превращая вражеский флот в металлолом и стирая в пыль каждый город. Не транслируя угрозы по воксу, требуя у ослабленных противников сдаться на его милость. Он рассеял ряды врагов, а затем ударил прямо в горло. Победа прежде всего.

Так много времени прошло с тех пор, как я сражался ради чего-то еще, кроме выживания. Это — сильнее всего остального — отпечаталось в моей памяти в тот день. У меня вновь были братья. У нас были приказы и план нападения. У нас была общая цель.

Что до самой битвы, скажу вам одно: она была простой до грубости, хотя и более яростной, чем мы могли ожидать. Абордажные сражения всегда жестоки — одна сторона дерется, загнанная в угол, другая — почти полностью отрезанная от подкреплений. Худшие из бесчинств войны, которые мне довелось видеть, происходили именно в абордажных схватках.

Едва успев прийти в себя после транса, ослабев после применения психических сил и всё еще не вполне понимая, что произошло за последние месяцы с Анамнезис, я проследовал к абордажным капсулам, приказав взводу воинов Рубрики оставаться рядом. Телемахон, Нефертари и Вихрь ждали меня. Мое место было рядом с ними, в первой волне.

В том, что последовало дальше, я нахожу мало радости. Ложь не принесет блага никому в этот поздний час, и я пообещал говорить правду, и потому так я и сделаю. Итак, вот — правда. Вот — то, как было рожден Черный легион, омытый кровью, ценой, которую я никогда не смогу простить.

скачать в формате .doc

@темы: пафос, Их нравы, изображение гранёного стакана, истории с другого берега