Но для повествования важная.
Расколотое отражение. Глава VIII
Он позволил затхлому, неподвижному воздуху проникнуть в свои легкие; тьма обняла его, словно полночная возлюбленная. На языке он ощущал вкус металла и мяса, пыли и времени. Когда-то Ла Фенис был местом волшебства, но, лишенный дыхания жизни, которое поддерживало эту магию, театр походил на пустую раковину, без малейшего проблеска былой радости. Люций изо всех сил старался вызвать в памяти восхитительную анархию, которая когда-то наполняла это место, непревзойденное насилие, безумное чувственное единение, захлестывавшие паркет и зрительские ложи торжеством неприкрашенных животных инстинктов.
Но его воспоминания о тех событиях казались серыми и тусклыми, словно слабое эхо, вместо великолепного мига пробуждения, который он хотел вспомнить. Сцена была разбита и запятнана кровью, стены – изгвазданы липкими пятнами дурнопахнущей жидкости и увешаны гниющими гроздьями органов, которым нечего было делать вне человеческого тела. Певчие птицы, чьи трели неслись из позолоченных клеток, исчезли, золотые огни рамп угасли, и разъятые на части, разлагающиеся трупы, которые он ожидал найти, не были видны.
Кто забрал их и зачем?
Многочисленные варианты ответа пришли сами собой – ради удовольствия, для анатомических опытов, в качестве трофеев – но, похоже, тут было что-то другое. Люций не заметил никаких следов, говоривших о том, что тела вытаскивали наружу, он видел только пятна, очерчивавшие места, где раньше лежали трупы – казалось, их иссушило в пыль что-то в этом помещении, что-то, что черпало силу в присутствии такого количества мертвецов.
Люций направился дальше, сквозь отзывающуюся эхом необъятность заброшенного театра, его шаги с безошибочной точностью несли его к центру зала. Прямо над ним располагалось Гнездо Феникса, и он бросил настороженный взгляд вверх, чувствуя, как кожа у него на затылке натягивается от ощущения опасности. Он чувствовал направленный на него злобный взгляд, хотя все органы чувств свидетельствовали о том, что он здесь один, и вокруг никого нет.
Его взгляд устремился к единственному пятну света в Ла Фенис, и Люций ничуть не удивился, обнаружив, что портрет лорда Фулгрима не имел ничего общего с великолепным произведением искусства, перед которым проходило великое перерождение Легиона. Так, как это было в его сне, портрет казался безвкусной, вялой пустышкой. Простые смертные с их прозаическими, скучными чувствами, возможно, сочли бы его шедевром, но для воина Детей Императора это был лишь безжизненный холст.
По крайней мере, Люций так считал… пока не посмотрел в глаза портрета.
Он словно заглянул в бездну, которая в ответ поглядела на него; Люций видел ужасное страдание, бездонный колодец смертной муки и терзаний, от которых у него перехватило дыхание. Его рот открылся в бессловесном вздохе наслаждения, которое он испытал, ощутив столь изысканную боль. Что же за существо могло испытывать такое отчаяние? Ни один смертный, ни один из Адептус Астартес не могли погрузиться в такие немыслимые глубины бедствий.
Лишь это создание смогло познать такой ужас.
Люций посмотрел в эти глаза и в одно биение сердца осознал природу существа, заключенного внутри золотой тюрьмы
- Фулгрим, - выдохнул он. – Мой повелитель….
Глаза умоляли его, и все его тело пронизала лихорадочная дрожь от исступленного восторга знания, которым он теперь обладал. Его сердце бешено колотилось в груди, его словно уносило головокружительным вихрем, пока он старался справиться с пониманием того, какая огромная ложь завладела Детьми Императора.
Охваченный слабостью от возбуждения, Люций ринулся к выходу, им владело одно желание – бежать отсюда, он едва различал предметы вокруг себя. То, что он узнал, было чудовищно, огромно, это знание заполняло его, словно вспышка сверхновой, его убийственный свет, от которого не было спасения, заставлял дрожать все его конечности, по венам словно бежал электрический ток.
Шатаясь, как пьяный, он остановился в дверях театра и упал на колени, стараясь снова взять под контроль собственное тело. Люций моргал, стараясь избавиться от пляшущих перед глазами отблесков света и цветных пятен, пока мир вокруг него не стал более реальным, более четким – и в этой четкости он во всем цвете увидел представившуюся ему возможность.
Один, во всей галактике, он знал то, что кроме него не было ведомо никому.
Но даже сейчас Люций понимал, что он ничего не сможет сделать в одиночку.
Как ни досадно это признать, он нуждался в помощи.
- Наш тайный орден, - прошептал он. – Я должен предупредить Братство Феникса.