внезапно переводы

[thunderhawk]

Скоро будет целая книжка про Черный Легион (пока в процессе). А пока что - трейлер/тизер/приквел/ в общем, рассказик.

Название: Уничтожение
Переводчик:  Альре Сноу
Бета:  myowlet,  Brother Jeffar
Оригинал: "Extinction" by Aaron Dembski-Bowden
Размер: 4368 слов в оригинале, 3837 слов в переводе
Краткое содержание: Легион Сынов Хоруса заканчивается. Всё плохо. Фирменная безысходность от АДБ прилагается. Но зато есть немного Абаддона (=

Легионы умирают из-за предательства. Они умирают в огне и безнадежности.
Но прежде всего — они умирают со стыдом.


Каллен Гаракс, сержант, тактический взвод Гаракса, 59-я рота Сынов Хоруса. Его броня покрыта ожогами и трещинами, краска цвета океанских волн давно сожжена и сменилась серым цветом металла. С левой стороны шлема с негромким жужжанием фокусируются усилители изображения, чудом не пострадавшие при падении.
Его люди — то, что осталось от его людей — разбросано вокруг. Медес разорван на части, его руки и ноги валяются среди обломков. Владак, проткнутый насквозь и обезглавленный куском металлолома, еще дергается в луже крови, впитывающейся в песок. Дайон и Ферей были ближе всех к генератору, подключенному к оружейным турелям, когда их секция стены обрушилась под атакой бомбардировщика. Каллен на мгновение вспоминает, как оба воина пылали, окутанные химическим огнем, когда ударная волна сбила их с ног. В их обгоревших останках с трудом можно заметить что-то человеческое. Он сомневается, что они были живы, когда рухнули на землю.
Повсюду поднимается дым, хотя ветер немного развеивает его. Он не может пошевелиться. Не чувствует свою левую ногу. Зазубренные обломки покрывают землю везде, куда ни глянь; один особенно острый осколок пропорол бедро, пригвоздив его к обожженной земле. Он оглядывается на пылающую крепость: ее оставшиеся турели еще стреляют по атакующим укрепления бомбардировщикам, но одна из стен разрушена полностью, открывая дорогу врагу. Враги уже пересекают пустыню — поднимающая пыль орда, наполовину скрытая грязным дымом от колес их мотоциклов и ревущих двигателей. Грязное серебро на тусклом, оскверненном синем: Повелители Ночи в своем беспорядочном единстве.
Он сохраняет спокойствие, говоря по воксу, требуя поддержку Титанов — которая, как он знает, не придет, несмотря на все обещания принцепса. Их предали, оставили умирать здесь, под пушками Восьмого легиона.
Каллен переводит взгляд на пласталевую балку, вонзившуюся в плоть его ноги, и пробует потянуть ее. Даже несмотря на обезболивающие, непрестанно поступающие в кровь, скрежет металла о кость заставляет его бледные губы растянуться в оскале.
— Тагх горугаадж керез, — повторяет он на диалекте Хтонии. — Тагх горугаадж керез.
Вой раздается ближе — механический, на полную мощь. Вой двигателей, все ближе и ближе.
— Велиаша шар шех мерессаль ма? — спрашивает по воксу голос на языке, на котором он не говорит. Он знает, как звучит нострамский, язык бессолнечного мира, но сам не говорит на нем.
Отравленное небо этого мира закрывает чья-то тень. Это не один из его братьев. Он не протягивает руку, чтобы помочь ему подняться. Вместо этого он опускает болтер, целясь ему в лицо.
Каллен смотрит в дуло оружия, черное, как пустота между мирами. Косится влево, туда, где среди обломков лежит его болтер. Слишком далеко. С его отнявшейся ногой он мог бы быть за полмира отсюда.
Он расстегивает крепления шлема и стягивает его, чувствуя ветер пустыни на своем окровавленном лице. Он хочет, чтобы убийца видел его улыбку.

Сован Хайрал, технодесантник, приписан к 101-й роте Сынов Хоруса. Вокруг него горит капитанский мостик, тяжелый дым застилает глаза, и никакая вентиляция не в силах преобразовать этот дым во что-нибудь, чем можно дышать. В попытках компенсировать его зрительные линзы переключаются между режимами: инфракрасный спектр не показывает ничего, кроме болезненно-ярких пятен жара; сенсоры движения отслеживают членов команды, спотыкающихся и задыхающихся на палубе или скорчившихся в своих креслах.
Корабль, умирающий вокруг него — эсминец «Гевелиус», не последний среди кораблей Сынов Хоруса. Как и многие другие суда легиона, он был при Терре, когда Тронный мир горел в огне. Последнее, что Хайрал успел заметить на экране ауспекса — мигающие руны, обозначающие флот Гвардии Смерти, превосходящий их по количеству и мощи; они приближались на расстояние выстрела, загоняя корабли Сынов Хоруса в тупик, из которого не было выхода. Гвардия Смерти намеревалась прикончить их лично и непосредственно. Что ж, через несколько минут их желание исполнится.
Прочный керамит брони служит Хайралу щитом от жара пламени, пожирающего всё вокруг него. На внутреннем экране высвечивается температура, достаточная, чтобы плавить плоть и отделять мышцы от костей. Безостановочно воют сирены — им не нужно переводить дыхание среди удушающего дыма.
Он обрушивается на контрольный трон, отшвыривая в сторону обмякший будущий труп задыхающегося капитана «Гевелиуса». Сквозь дым он набирает код на консоли, вмонтированной в подлокотник. Корабельный вокс оживает с отвратительным влажным щелчком. По всему кораблю плавятся контакты — рассыпаются, гниют и горят.
— Всему экипажу, — говорит он сквозь решетку шлема. — Всему экипажу — покинуть корабль.

Небучар Деш, капитан 30-й роты Сынов Хоруса. Он выдыхает отдающий медным привкусом воздух из легких, чувствуя, как кровавая слюна стекает с зубов. Одно из его сердец остановилось — остывающий мертвый груз в груди. Второе лихорадочно стучит, точно языческий военный барабан, перенатруженное, сбивающееся с ритма. Его лицо горит огнем от боли — раны от плети полосами покрывают плоть. Последний удар лишил его одного глаза. Предпоследний — располосовал горло до хрящей.
Он поднимает меч — только для того, чтобы плеть ударила снова, стремительной змеей обвиваясь вокруг его кулака и рукояти. Резкий рывок выдергивает оружие из его руки. Обезоруженный, полуслепой, задыхающийся, Деш падает на одно колено.
— За Воителя, — бессильный шепот вырывается из его рассеченного горла.
Противник отвечает рыком — настолько громким, что оставшийся глаз Деша едва не вываливается из глазницы. Звуковая волна ударяет в него с физической силой, кроша и сгибая его броню с лязгом и грохотом. Он выдерживает напор ветра на протяжении трех неверных ударов сердца — а потом теряет равновесие, и ветер сбивает его с ног, швыряет на посадочную платформу под скрип керамита по ржавому железу.
Он пытается подняться, но на его затылок опускается чей-то сапог, впечатывая его изуродованное лицо в железную палубу. Он чувствует, как зубы крошатся в его рту, заполненном густой, едкой слюной.
— За...
Его призыв обрывается бессловесным всхлипом, когда клинок с нежностью погружается в его позвоночник.

Зарьен Шарак, один из братьев 86-й роты Сынов Хоруса. Искатель, пилигрим, провидец — он разыскивает Нерожденных, предоставляя свою плоть демонам, подобно статуе из мяса и костей, ожидающей, когда ей придадут новую форму. Он преследует их, доказывает им свою ценность, принося в жертву кровь и души, всегда в поисках сильнейшего, кто мог бы объединиться с ним в его собственной коже.
Он не может вспомнить, сколько времени пробыл на этой планете, или как долго Пожиратели Миров охотятся за ним. Он здесь не для того, чтобы бежать, он здесь, чтобы остановиться и встретить их. Сейчас они преследуют его, смеясь и завывая там, на склоне горы. Шарак слышит их безумное слюнявое бормотание и не обращает внимания на их смех, рвущийся с покрытых пеной губ. Его мышцы охвачены болью; последний демон, обитавший в его плоти, был изгнан семь ночей назад, оставив его измученным и истощенным в поисках следующего. Скоро, знает он. Скоро.
Его закованная в перчатку рука хватается за выступ скалы наверху. Он успевает улыбнуться на кратчайший миг, когда выстрелы болтеров разносят в пыль камень рядом с ним — а затем бросает свое тело вверх, уходя с линии огня Пожирателей Миров.
Святилище ждет его — и он знал, что оно будет ждать — хотя это место совсем не похоже на то, на то, что он воображал. Одна-единственная статуя, источенная неумолимым временем, превращенная в нечто сгорбленное, бесформенное, неясное. Возможно, когда-то это был эльдар — в эпоху, когда вся здешняя область пространства была под властью этих болезненных и слабых ксеносов.
«Ты нашел меня», — раздается голос в его разуме.
Шарак покрывается потом от этого безмолвного звука. Он оборачивается, но не видит ничего, кроме полуразрушенной статуи и бесконечной стеклянной пустыни повсюду, куда хватает глаз.
«Шарак, — зовет голос. — Твои враги приближаются. Покончим с ними вместе? Ты и я?»
Шарак — не глупец. Он продавал свою плоть в качестве оружия и духам, и демонам, но он знает секреты, неведомые большинству его братьев. Дисциплина — вот что требуется, чтобы сохранять контроль. Даже сильнейшие из Нерожденных бессильны против мощи огражденной, запертой человеческой души. Они могут вселиться в его плоть, но никогда не смогут подчинить его суть.
Этот демон силен. За последние месяцы он требовал от него многое, и здесь, на краю пропасти, он предлагает всё, что нужно Шараку, чтобы спасти свою жизнь. Но он — не глупец. Осторожность и предусмотрительность — вот его заветные слова при сделках с потусторонними созданиями. Слишком часто он видел, как его братья превращались в населенные демоническим разумом выжженные оболочки, из которых были стерты все следы их собственных личностей.
Пожиратели Миров воют внизу — не как волки; как одержимые. В этом вое нет ничего звериного, и именно потому он звучит так отвратительно, так угрожающе. Завывания зверя — естественная вещь. Вопли фанатиков — это ярость и мучительное веселье одновременно, рожденные из злобы и искаженной веры. Он снова поворачивается к искривленной каменной колонне.
«Ты следовал за моим голосом сотню дней и ночей. Ты сделал своими врагами равно братьев и прочих родичей, как я и просил. И теперь ты стоишь перед камнем, в котором когда-то грешники высекли мое изображение. Ты доказал свою ценность в каждом аспекте, который я просил доказать. Ты достоин этого союза. А что теперь, Шарак? Что теперь?»
— Я готов, — говорит Шарак.
Он обнажает горло в символическом жесте и стягивает с себя шлем. Он слышит лязг и грохот керамита по камням. Пожиратели Миров почти настигли его.
Всякий раз Объединение ощущается иначе. Однажды оно было подобно удару молота в солнечное сплетение, словно демон, извиваясь, проник в его тело сквозь невидимую дыру. В другой раз это было взрывом обостренных чувств — он видел тени потерянных душ, движущиеся на границе зрения, и слышал шепот ветра на бесконечно далеких мирах. Сейчас на него обрушивается волна жара, окутывает жжением кожу. Сперва он чувствует Объединение на физическом уровне, и приветствует разрушение своей плоти, даже истекая кровью и задыхаясь. Боль пронизывает его до самых костей, превращая их в свинцовый груз, заставляя его упасть на колени. Затем превращаются его глаза — затвердевают в глазницах, прикипают к кости. Он стучит по ним, царапает, пытается вытащить... они — камни в его черепе, обрамленные иглами, торчащими из лица.
Эта сила опьяняет своим напором. Никакие боевые наркотики, никакие стимуляторы не могут даже сравниться с энергией, наполняющей его мышцы. Он принимается срывать с себя броню, не нуждаясь больше в ее защите. Керамит отслаивается кусками, освобождая хитиновые гребни под ним.
Шарак не обращает внимания на боль, концентрируясь, пытаясь успокоить свои бешено бьющиеся сердца. Контроль. Контроль. Это всего лишь боль. Она не убьет его. Ее можно преодолеть. Это...
Это больно. Больнее, чем все агонии всех прошлых Объединений. Боль проникает в самую его суть, за пределы плоти, пробегая по его ноющим костям, поражая куда глубже – в нечто сокровенное и бесконечно уязвимое.
«Вот и урок, — говорит голос. — Не всякую боль можно обуздать».
Шарак поворачивается с криком, его рот заполнен кинжально-острыми зубами. Его челюсть почти не слушается его. Его голос прерывается, готовый сорваться крик замирает, превращаясь в чужой смех.
«И не всех врагов можно одолеть».
Страх — впервые за всю свою жизнь он чувствует страх — затапливает его организм волной адреналина.

Эрекан Йурик, капитан взвода Вайтанских Налетчиков. Залпы лазерных винтовок свистят мимо него, ионизируя воздух, который он вдыхает, и оставляя обожженные пятна на его броне. Он не обращает внимания на случайные выстрелы, стреляя в людей в ответ и чувствуя отдачу болтера в своей руке. Турбины за его плечами — тяжелые, изломанные куски железа, больше не выдыхающие пламя. Они только дребезжат и стучат, истекая дымом и прометием.
У его ног брат Зорон проклинает и благодарит его — одновременно. Йурик тащит Зорона, ухватившись за его генератор его доспеха, метр за метром вверх по трапу бомбардировщика. Оба они оставляют след жидкостей на ребристом металле: Зорон истекает кровью из обрубков ног; за Йуриком тянется след машинного масла и топлива, стреляные гильзы со звоном падают на металлический трап к его ногам. Трюм бомбардировщика забит спешно загруженными ящиками и множеством раненых воинов.
— Шерсан, — передает он по воксу. — Давай.
— Есть, капитан, — приходит подтверждение, искаженное щелчками. На мгновение Йурик улыбается, невзирая на вражеский огонь. Капитан. Отголосок той эпохи, когда легион еще не утратил структуру; тех времен, когда на их не преследовали, точно псов, те, кого они подвели.
Трап со скрежетом начинает подниматься. Бомбардировщик вздрагивает, отрываясь от земли в облаке выхлопа двигателей и клубящейся пыли. Йурик отпускает Зорона, швыряет свой пустой болтер внутрь трюма и бежит.
— Нет, — его поверженный брат пытается предупредить его, шипя от боли. — Эрекан. Не надо.
Йурик не отвечает. Он спрыгивает с поднимающегося трапа, с глухим ударом приземляясь на каменистую землю, и камни крошатся под его подошвами. Оружие, сжатое в его кулаках, завывает в унисон, наполняясь энергией: молнии пляшут по дрожащему серебряному лезвию изогнутого топора, а плазменный пистолет пульсирует разогревающейся энергетической спиралью. Струи газа вырываются из стабилизаторов, сбрасывая давление. Он хочет стрелять. Йурик знает этот пистолет и знает его желания. Он хочет стрелять.
Люди уже наступают на него. Он встречает их в сердце пылающей крепости, пока эвакуирующиеся корабли поднимаются в серое небо. Первой идет женщина — ее лицо покрыто узором свежих шрамов, призывая богов, которых она едва ли понимает. За ней бегут двое мужчин, вооруженные подобранными где-то обломками металла; их увечья отличаются от изуродованной плоти женщины своим расположением, но не целью. За тремя лидерами следует толпа; они вопят и распевают ритуальные гимны, убивая друг друга ради возможности добраться до него. Вера придает им смелости, но фанатизм лишил их чувства самосохранения.
Йурик убивает их врукопашную, сберегая мощный заряд пистолета для тех, кто, несомненно, придет следом. Топор не останавливается ни на секунду, удар за ударом рассекает человеческий сброд. Его зрительные линзы забрызганы кровь, и кровь шипит на силовом поле лезвия. Эти жизни не имеют значения.
— Кахотеп, — он выдыхает имя в вокс-микрофоны шлема. — Покажись.
Ответ приходит с психическим импульсом отстраненного веселья:
+И с какой бы стати мне это делать?+
Йурик разбивает ударом ноги грудную клетку последнего из оставшихся людей и переходит на бег прежде, чем тело успевает упасть. Еще одна тень закрывает небо, когда над головой проносится бомбардировщик, с оглушительным ревом моторов исчезая в бушующем шторме. Дождь обрушивается шипящим потоком — словно из сочувствия к погибающей крепости. Но он не в силах потушить пожары.
Задыхаясь, Йурик спрашивает по воксу:
— Кто еще в строю?
Руны, имена и подтверждающие сигналы мелькают на его внутреннем экране, сопровождаемые хором голосов. Крепости осталось стоять меньше часа, а половина из его людей все еще не покинули ее разрушенные стены.
Он пересекает внутренний двор, перепрыгивая через тела своих мертвых братьев в зеленой броне, направляясь одному из последних еще целых строений. Защитные турели теперь молчат — они уничтожены так же, как и укрепления. Корабли Тысячи Сынов, мрачно темнеющие среди дождевых струй, парят над изломанными пласталевыми стенами. Их танки с грохотом въезжают в дыры, пробитые в баррикадах крепости. С ними маршируют фаланги ходячих мертвецов, направляемые незримыми руками.
— Кахотеп, — повторяет он. — Где ты?
+Ближе, чем ты думаешь, Йурик.+
Еще одна тень омрачает небо, на этот раз — отброшенная хищным кораблем в цветах потускневшего индиго и истертого золота; он не убегает прочь, охваченный стыдом, но триумфально снижается. Йурик бросается под ненадежную защиту обвалившейся стены, движением зрачков активируя руны на зрительных линзах.
— Мне нужна артиллерийская поддержка в южном дворе. У нас что-нибудь еще осталось?
Ответы не обнадеживают. Но, во всяком случае, больше его людей успеют убраться отсюда. Это единственное, что имеет значение.
Воздух около корабля Тысячи Сынов дрожит от жара его двигателей, когда он кружит над двором. Его прожекторы взрезают темноту, шаря по оскверненной земле.
+Куда же ты подевался, Сын Хоруса? Я думал, ты хотел встретиться со мной. Неужели я ошибся?+
Когти-шасси корабля вцепляются в землю, сминая тела под своим весом. Моторы затихают, и трап за пилотской кабиной начинает опускаться — точно пасть, открывающаяся, чтобы изрыгнуть воинов на поле битвы.
Йурик смотрит, как големы Рубрики идут вперед. Перекрестье его прицела перепрыгивает с одного врага на другого, отмечая разрозненные признаки жизни, по которым можно предположить что угодно и нельзя заключить ничего. Эти воины живы или мертвы? И то, и другое, вероятно. Или же — ни то, ни другое.
— Вайтан, ко мне.
В ответ вспыхивает три руны. Сойдет. Этого достаточно.
Он пытается запустить прыжковый ранец, но турбины только вздрагивают и плюются искрами. Он прикован к земле, а значит, придется делать это традиционным путем. Если ему не помешают, трех секунд хватит, чтобы преодолеть расстояние. Четыре или пять, если они успеют выстрелить не один раз — что очень вероятно.
Тайрен атакует сверху, приземляясь ногами вперед прямо в фалангу ходячих мертвецов. Пыльный керамит раскалывается от удара, и два движущихся в подобии жизни доспеха в синем и золотом Тысячи Сынов падают в грязь, не издав даже звука.
Йурик начинает бежать, стоит только Тайрену приземлиться. Несмотря на все свои (признаться, многочисленные и разнообразные) недостатки, он не трус. Болтеры големов Рубрики извергают огонь в его сторону, как только он показывается в их поле зрения. Пусть смерть и лишила их свободной воли, целиться они не разучились. Каждое попадание сотрясает его тело с силой удара конским копытом, разбрызгивая в сторону осколки керамита и заставляя его спотыкаться, едва не падая, проклиная невозможность взлететь. Температурные датчики тревожно мигают — его броня начинает гореть колдовским синим огнем.
Первого он приканчивает, отрубив ему голову, начисто снеся изукрашенный шлем. Из обрубка шеи вырывается облако праха и запах могил, которые лучше оставить нетронутыми. Вместе с прахом доносится едва слышный вздох облегчения. Йурик не видит, как падает обезглавленное тело; он уже движется дальше, вслед за своим топором.
Тайрен сражается сразу с двумя, с легкостью уворачиваясь от их точных, но тяжелых выпадов. Йурик уже почти достигает брата, когда вой двигателей возвещает о прибытии Раксика и Нарадара. Оба приземляются среди строя Тысячи Сынов с ревом цепных клинков и грохотом болтеров.
Йурик снова спотыкается, падает на одно колено. Топор выскальзывает из его пальцев. Колдовской огонь охватывает его броню, не желая угасать, пожирая керамит и въедаясь в сочленения.
— Зорон! — зовет один из Налетчиков.
Даже сквозь боль, вонзающуюся в суставы, Йурик пытается сказать им, что это напрасно. Апотекарий больше не здесь, он уже эвакуирован и должен быть на пути к Монументу.
Он чувствует кислотный вкус собственной слюны на языке и слышит голос колдуна в своем разуме:
+Так умирает Легион.+

Боевой корабль неподвижно висит в космосе; его реактор давно остыл, его двигатели мертвы. Укрепления тянутся вдоль его хребта — замковые башни и шпили, тысячи отключенных орудий, нацеленных в пустоту. В одиночестве он дрейфует среди астероидного поля, снося случайные удары по своей изношенной броне; каждое неторопливое столкновение дополняет асимметричный узор его шрамов.
Когда-то его имя гремело по галактике на переднем крае завоеваний человечества — жаждущий крови провозвестник грандиозной империи. Когда-то он разрывал небеса Терры и сеял разрушение над колыбелью людской расы. Теперь же он замер, оставленный в преисподней, скрытый от всех, кто хотел бы обладать им.
Его дух — крошечная, сжатая в точку сущность в его дезактивированном ядре; последняя искра сознания и жизни в огромном корпусе. Эта душа, столь же настоящая, как и любая человеческая жизнь, несмотря на свое искусственное происхождение, дремлет в бесконечном холоде. Он хотел бы, чтобы его разбудили, но не питает надежд на то, что это когда-либо случится. Его сыны покинули палубы, бросив его здесь — замерзать и покрываться серебром ледяных кристаллов, так далеко от ближайшего солнца, что звезда выглядит всего лишь искрой в ночи.
Он видит сны о войне: об огне, о боли, о крови, растекающейся по стали под грохот гигантских орудий. Он видит сны о Многих, что когда-то жили внутри в него, и о тепле, которое они забрали с собой, уходя.
Он видит сны о временах, когда он сигналил своим именем меньшим кораблям, выкрикивая «Мстительный дух», калеча и убивая своих врагов.
Он видит сны о последних словах, произнесенных в его присутствии — о низком рыке приказа того, кто принял командование кораблем. Он знал его, как знал всех из Многих. Он стоял перед ядром и сердцем его машинного духа, касаясь рукой с огромными когтями стекла сосуда с его мозгом. Разум корабля заполнял просторный зал, надежно защищенный прочным металлом.
Булькали жидкости. Завывали моторы. Стучали поршни. Звуки его мыслей.
«Абаддон, — сказал он тогда. — Мы еще можем охотиться. Мы еще можем убивать. Я нужен тебе».
Он не слышал его слов. Он не был подключен, поэтому не мог ни услышать, ни ответить. Корабль знал, что он сделал это нарочно. Он оставался глух к его словам, чтобы легче справиться с разлукой. А затем он произнес два последних слова. Последние слова, которые корабль слышал в ясном сознании.
— Выключите его.
«Абадд...»

Эзекиль Лишенный Братьев, паломник в преисподней. Он стоит на краю обрыва, уходящего невообразимо высоко в небеса, чей цвет вызывает головную боль и безумие, и смотрит вниз, на воюющие армии. Муравьи. Насекомые. Крестовый поход существ размером не больше песчинок, наполовину скрытых пылью, поднятой многими тысячами ног и танковых гусениц.
Его броня похожа на лоскутное одеяло из подобранного где попало керамита, покрытая следами бесчисленных починок после бесчисленных битв. Доспехи, которые он носил во время восстания, давно брошены, оставлены ржаветь на борту корабля, который он отправил в изгнание в волнах эфира. Оружие, которым он владел в той войне, тоже потеряно: его меч сломан в какой-то безымянной драке годы назад, а коготь, взятый им у своего отца, оставлен в последней крепости легиона, в бастионе, известном среди Сынов Хоруса как Монумент. Он хотел бы знать, по-прежнему ли они хранят это оружие вместе с запертыми в стазисе останками Воителя, или же сдались своим лихорадочным страстям и сразились за право обладать им.
Некогда прежде он был бы там, внизу, вместе с ними, ведя бой на переднем крае войска, не прекращая раздавать приказы и вслушиваясь в поток позиционных докладов, одновременно убивая с улыбкой в глазах и смехом на устах.
С такого расстояния он даже не надеется различить, какие именно роты участвуют в битве — отсюда даже не разобрать, сохраняет ли хоть одна из сторон подобие старого боевого порядка легионов. Но даже беглого взгляда сквозь облака пыли хватает, чтобы заметить очевиднейшую из истин: Сыны Хоруса вновь проигрывают, сражаясь против вражеской орды, во много раз превосходящей их числом. Личная доблесть и героизм не играют здесь никакой роли. Битва может превратиться в десять тысяч поединков между одиночками, но войны выигрывают не так.
Ветер — неизменно неверный спутник в этих местах — приносит редкие обрывки криков из долины внизу. Он пропускает звуки мимо своего слуха, не чувствуя никакой вины; крики заботят его не больше, чем ветер, треплющий его длинные волосы.
Эзекиль приседает, собирая в горсть красный песок — бесплодную землю этого мира. Он не отводит взгляда от битвы — чисто инстинктивно, несмотря на полное безразличие к тому, кто погибнет и кто выживет там.
Далеко внизу истребители, точно вороньё, кружат над полем боя, добавляя огонь своей ненависти к пыльному безумию. Титаны — с такого расстояние кажущиеся не больше его ногтя — шагают сквозь дым, огонь их оружия всё еще пылает настолько ярко, что оставляет тонкие нити отпечатков на его сетчатке, следы обжигающего света.
Он улыбается, но не из-за битвы. Что это за мир? Он понимает, что даже не знает этого. В своих странствиях он скитался от планеты к планете, избегая своих прежних братьев, когда только мог, но теперь он наблюдает, как гибнут сотни его братьев — и даже не знает названия планеты, даже не знает, что именно они защищают ценой своих жизней.
Скольких их воинов, кричащих, дерущихся и умирающих внизу в долине, он знает по именам? Большинство, без сомнения. Это тоже вызывает у него улыбку.
Он поднимается на ноги, разжимая кулак. Безжизненная стеклянная пыль блестит, рассыпаясь по ветру, отражая свет трех солнц, прежде чем развеяться и исчезнуть из виду.
Эзекиль отворачивается от битвы и оставляет обрыв позади. Цепочка следов отмечает его путь, но он рассчитывает, что ветер заметет их прежде, чем кто-нибудь его увидит. Он смотрит на горизонт, где семь огромных ступенчатых пирамид вздымаются в небо, возведенные не руками людей или ксеносов, но созданные одной лишь божественной волей.
В этой области пространства, в каждом мире, где он бывал, вожделение и ненависть формируют пейзаж куда вернее, чем технологии смертных или тектонические колебания. Он пересекал мосты над безднами забвения, переброшенные между островами скал, висящими в пустоте. Он исследовал могилы королей и королев чужих рас, и оставил бесценные сокровища лежать нетронутыми во мраке. Он путешествовал по сотням миров этого царства, где материальное и нематериальное встречаются и сочетаются, и почти не обращал внимания на уничтожение легиона, который он когда-то вел.
Любопытство ведет его, и ненависть поддерживает его — а ведь когда-то ему было достаточно одного лишь гнева. Но поражение остудило огонь этого горна.
Эзекиль Абаддон, больше не Первый капитан, больше не Сын Хоруса, продолжает идти. Он достигнет первой великой пирамиды до заката первого из трех солнц.