Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
"В цепях" by purplekitte. Варнинг - слэш (рейтинг R)
В цепях
purplekitte
Краткое содержание:
Во всей галактике не было зрелища, подобного тому, что открывалось взорам бесчисленных толп пилигримов: низвергнутый примарх.
(или: робкая попытка описать альтернативную вселенную, где Хаос победил, а Жиллиман стал пленником Лоргара)
Примечания:
Я два дня читала «Не ведающие страха», а потом написала это, потому что вчера мне было нечем заняться. Вы помните, что я не любила Жиллимана? Но – его короткое появление в «Предателе» и «Правилах боя», потом – это, а еще кто-то на tumblr в режиме он-лайн передавал свои впечатления от чтения «Метки Калта». В общем, у меня было слишком много эмоций.
Текст.
Зачаровывающая, несокрушимая сила пульсирует в сердце темного мира-собора Колхида. Ярус за ярусом поднимается каменная кладка, пронизанная желобами для стока крови, обнесенная оградами из тел замученных невинных жертв, пересеченная тропами, вымощенными черепами, покрытая колесами молитвенных машин и глубокими гнилыми болотами. Это магия-ловушка, магия-клетка, магия-оковы, магия-тюрьма, ужасные цепи, которые ничто не в силах разорвать, созданные, чтобы сковывать то, что никто не может удержать.
В центре собора семь кругов, один внутри другого: из серебра, золота и из свинца, из рябины, ясеня и дуба, а седьмой круг – из кости. Металл вырван из самого сердца планет, что когда-то были могучими оплотами богатства и знания, а ныне, превращенные в груды безжизненных осколков, вершат свой путь в новом астероидном поясе. Дерево – это древние благородные стволы, срубленные под корень – на местах, где они росли, ничего не посажено взамен, а то, что не пошло в дело, брошено гнить. А кости – это останки честных, мужественных людей, что были преданы тому, кто теперь закован в цепи, тех, кого он одарил своей любовью, словно родных сыновей, кости перекрутили, придав им форму, в которой остаются сейчас, когда их владельцы были еще живы – и, чтоб очистить эти кости, плоть, окружавшая их, была разложена на молекулы.
В центре этих кругов – человек, скованный адамантиевыми цепями. Нет, не человек. Полубог. Фигура из легенд прошлых веков. Во всей галактике не найдется зрелища, подобного тому, что предстает взглядам бесконечных верениц пилигримов: низвергнутый примарх.
Это зрелище, живая картина. Подходите все, и узрите, как умален тот, кто раньше был одним из величайших.
Лоргару никогда не наскучивало это зрелище – свидетельство его величайшей победы. Робаут Жиллиман, низвергнутый с высот и оказавшийся в его полной власти. Военная добыча, трофей победителя.
Его облик по-прежнему был благороден и прекрасен. Его тело не подвержено разрушениям, которые несут бездействие и годы. Взор Лоргара жадно вбирал очертания этого великолепного тела; он был обнажен, словно зверь, ему было отказано даже в той малой толике достоинства, которое дает одежда. На его теле были следы от старых боевых ран – но ни пытки, ни увечья не коснулись его. В физической боли не было нужды – напротив, она бы отвлекла его от страданий, терзавших его душу.
Иногда он старался беречь силы, а в другие дни – едва ли не совершал невозможное, изо всех сил пытаясь вырваться на свободу. Неважно, насколько глубоко он погрузился в трясину отчаяния – физически он был способен практически на все. Если бы ему удалось освободиться, он по-прежнему оставался бы опаснейшим из людей. Может быть, когда-нибудь это произойдет. Здесь, в Хаосе, все понимают, что ничто не может продолжаться вечно.
Но, несмотря на это, было очевидно – он был сломлен и подавлен. Это был человек, утративший надежду на лучшее. Он лишился всего, что у него было, всего, что он любил и во что верил. Он не был больше лоялистом – ведь не осталось ничего и никого: ни живого существа, ни места, ни идеи, к которым он мог бы быть лоялен. Он был один во всей галактике. Он уже не искал спасения и никогда никого не просил и не возносил никому молитв о свободе, смерти или отмщении. Он не так много знал о том, что происходит в галактике – но и того, что он знал, было достаточно.
Это было редкостным даром – видеть некогда хладнокровного и целеустремленного человека сломленным, пожранным грубыми, как сама природа, эмоциями. Его гордость была уничтожена, мечты – растоптаны. Он обратился в ярость и боль, месть и ненависть. Его сердце разбито, и он знает, что сама его жизнь утратила смысл. И все это – здесь, лишено покровов, выставлено на всеобщее обозрение.
Иногда Лоргару было даже жаль его – несмотря на ненависть, которая обуревала его по-прежнему. Он знал, за что его брат ненавидит его. Он сам ненавидел Жиллимана по тем же причинам – и полностью отдавал себе в этом отчет. Проблема эмпатии состоит как раз в том, что ее невозможно отключить одним щелчком тумблера.
Иногда он ощущал стыд – но не сожаление. Он был полностью прав. Он вершил правосудие. Это необходимо было сделать. Возможно, он хотел бы жить в совершенном, неоскверненном мире, где все всегда было правильно, где люди всегда были добры друг к другу – но знал, что это невозможно.
Иногда Жиллиман бился в приступе ярости, иногда – лил слезы, ничуть не заботясь о том, какое зрелище он при этом представляет. Сейчас его глаза закрыты, дорожки слез медленно высыхают на строгом неподвижном лице. Это так прекрасно - видеть, как в то мгновение, когда он почувствовал приближение Лоргара, выражение безнадежности и отказа от борьбы сменилось искаженной маской ненависти. Ему все равно, каким видят его неисчислимые множества зрителей – он настолько ненавидит Лоргара, что не в силах даже изобразить безразличие.
Лоргар опустился на колени рядом с ним, склонился и слизнул слезы с его лица. Много времени прошло с тех пор, как Жиллиман в последний раз позволил себе заплакать – и это было ему так к лицу; Лоргар подумал, что сейчас он похож на статую под дождем – статую, прекрасно подражающую человеческому облику.
- Доброе утро, Робаут.
Жиллиман ответил – его голос превратился в сухой, шелестящий шепот. Он не получал ни пищи, ни питья с тех пор, как был заключен сюда – но эти лишения вряд ли могли убить существо, подобное ему.
- Я убью тебя. Ты пожалеешь, что не покончил со мной, когда у тебя была такая возможность. И я сделаю так, что это будет твоей последней ошибкой. Ты будешь еще жив, когда я вырву твое сердце из груди и съем его.
- Мне тоже отрадно слышать твой милый голос, брат мой.
Жиллиман не поддался на эту провокацию, не стал отрицать родство между ними, как делал это раньше. Их чувства не пошли на убыль – просто стали более привычными и знакомыми. Эта беседа повторялась уже много, много раз. Лоргар дразнил, Жиллиман обещал отомстить.
- Ты, похоже, объявил мне бойкот? – улыбнулся Лоргар. Почти нежно, почти любяще. Он не испытывал бы такой ненависти, если б не чувствовал, что его тянет к Жиллиману, как мотылька к огню – даже сейчас, когда произошло то, что произошло. Это желание любить его было словно наваждение, заклятие, которое он не мог преодолеть.
- А о чем мне говорить?
Он попытался снова вернуться к хладнокровному спокойствию, взять под контроль свои чувства и ситуацию. Лоргар так не мог. Это восхитительно, действительно прекрасно, что он по-прежнему пытается. Если верно, что характер человека отчетливее всего показывает его поведение, когда он ничего не знает о своей будущей участи, то Лоргар знал его, как никто другой – знал его и все, что он потерял. Это было ни с чем не сравнимое зрелище – видеть то, что рушится, разлетается на куски, но все еще пытается остаться целым.
Лоргар осторожно погладил его по щеке. Положив руку ему на грудь, поверх «природного» сердца, он ощутил неистовое биение, ярость вскипающей крови и боевых гормонов, которые их владелец инстинктивно прятал за фасадом внешнего стоического спокойствия. Лоргару нравилось прикасаться к нему. Жиллиман никогда не позволял этого – когда его положение позволяло отказывать. Лоргару нравилось напоминать ему о том, что он – существо из плоти и крови, не чистая воля и разум, а человек, совершавший ошибки и заключенный здесь. Ему хотелось держать его в объятиях, слушая, как тот рыдает от ярости, вызванной тем, что он не может исполнить свое самое страстное желание и разодрать Лоргара на части голыми руками. Он поцеловал Жиллимана, нежно нашептывая прямо в его разум: «Ты не смог защитить ничего, что тебе дорого, Робаут. Они умерли, в крике и мучениях. Перед смертью они проклинали тебя. Ты – слабак».
Жиллиман попытался укусить его.
Лоргар позволил ему пустить кровь, но Жиллиман в своих путах не мог найти точку опоры, которая позволила бы ему выдрать зубами кусок мяса, как он того хотел. Лоргар позволил своей крови смочить пересохшее горло Жиллимана, затягивая поцелуй, делая его все более глубоким. Его губы ярко алели, словно покрытые краской, на болезненно-бледном лице. Он был так прекрасен.
Жиллиман только тихо вздохнул, когда Лоргар опустился на него, обхватив его руками и ногами – но не более того. Это он тоже проделывал с Жиллиманом не раз. То, что тот делал, как бился, натягивая цепи, в сущности, не имело значения – но всегда было восхитительно-волнующе. Иногда он сражался за каждое мгновение, не потому, что действительно полагал, что может освободиться, а потому, что боль позволяла ему понимать, что он еще жив, становясь своего рода наградой за сопротивление. В другие дни он берег силу в безнадежнейшей надежде, что когда-нибудь его борьба не будет столь безрезультатной, оставлял Лоргара тешиться своей телесной оболочкой и затворялся в неприступной крепости своего разума.
- Терпи, ибо терпение придает силу, - прошептал Лоргар, оторвавшись от его губ и повторяя его собственные слова.
- Я убью тебя своими руками. Никто не отнимет у меня твою смерть. Ты сдохнешь, а что будет потом, меня не волнует.
Лоргар усмехнулся. Как же его брату хочется быть одним из лишенных воображения типов, которые способны получать удовлетворение лишь от смерти своего врага, и идут к этой цели всю жизнь, отбрасывая все прочее за ненадобностью. При таком желании рано или поздно ему это действительно удастся. Впрочем, вполне возможно, он недооценивал брата, и, если б ему представилась такая возможность, он стал бы прежним – и попытался бы построить будущее в соответствии с собственными понятиями. Может быть, он превратился бы в другого человека, научившись смирению и состраданию к тем, кто не обладает силой и могуществом. Может быть, вновь стал бы тем же высокомерным ублюдком, каким был всегда. Сейчас он точно не задумывается о будущем. Точно ничего не может построить. И не строит замысловатых планов восстания или восстановления того, что было раньше. Сейчас его единственное желание – жажда мести, и это желание владеет им без остатка. При таком раскладе ему действительно неинтересно, что (хотя бы теоретически) произойдет, если Лоргар будет мертв. Для него после этого события просто ничего не существует.
Полученный опыт научил его, что нужно делать, чтобы исторгнуть из уст Робаута едва слышные рвущиеся из груди всхлипы и стоны, заставить его вздрагивать от боли и отвращения, трепетать, содрогаться в рыданиях. Впрочем, Жиллиман не слишком старался сдержать себя. Его не волновало, что кто-то видит его. Его не интересовала никакая публика, кроме Лоргара, его проклятия – потому что только он прозревал его душу и видел ненависть, сжигающую его сердце. Для него все это было лишь механистическим действием; он был неспособен получать удовольствие даже от единственного контакта с живым существом, который теперь был возможен для него – потому, что это живое существо было его врагом.
Лоргар шептал ему, упиваясь извращенной интимностью, жалкой пародией на любовь, и неподдельной нежностью, переполнявшей его:
- Робаут. Брат мой…
Лоргар взял его – и круги, в центре которых они находились, сжались от проходящего сквозь них потока магической энергии.
Ибо осквернение чистоты – всегда источник силы.
После того, как все закончилось, Лоргар запахивал свои одеяния и говорил, говорил обо всем сразу. Как тебе климат-контроль в зале? Не слишком ли холодно? Не слишком ли жарко? Я могу изменить температуру. Может быть, тебе скучно наедине со своими мыслями и всем этим безумием, что окружает тебя? Ты никогда не сочинял истории про смертных, которые попадаются тебе на глаза, когда ты поворачиваешь голову? Я подумываю, как бы описать это в моей новой книге, но пока не нашел нужных слов. Что ты об этом думаешь?
Ответ Жиллимана был все той же смертельно-усталой литанией; казалось, слова Лоргара никак не трогали его. Ты сумасшедший. Ты несешь бред. Я ненавижу тебя.
- Почему ты отказываешься видеть правду? – спросил Лоргар.
- Если я обращусь в твою веру и скажу, что ты всегда был прав, мы что – снова станем братьями? Может быть, ты простишь меня? Но, даже если б ты умолял меня об этом, ты никогда не получишь моего прощения, – он отрывисто бросал слова, его голос пресекался от переполнявшей его злости.
Лоргар не был уверен в этом. Он всегда хотел любить свою семью – пусть даже за это желание его считали слабым и бесхребетным. Он всегда старался навести их на верный путь – так что, предавать и уничтожать их было вовсе не в его интересах. Но ему не были чужды некоторые человеческие слабости – и слава примарха лишь усиливала их; одной из таких слабостей была способность завидовать и ревновать.
Он не ответил.
- Этого никогда не будет. И вот это действительно правда.
- До встречи, брат мой.
Жиллиман собрал достаточно жидкости, чтобы плюнуть ему в лицо. Не кислота – да будь это и она, это не причинило бы ему особенного вреда, но Лоргар стер плевок тыльной стороной ладони.
Потом он развернулся, оставляя Робаута Жиллимана в его оковах, его одиночестве и бесконечном безумии, обступавшем его со всех сторон.
(перевод - ваш покорный. Бета - myowlet (гран мерси ей за это)
В цепях
purplekitte
Краткое содержание:
Во всей галактике не было зрелища, подобного тому, что открывалось взорам бесчисленных толп пилигримов: низвергнутый примарх.
(или: робкая попытка описать альтернативную вселенную, где Хаос победил, а Жиллиман стал пленником Лоргара)
Примечания:
Я два дня читала «Не ведающие страха», а потом написала это, потому что вчера мне было нечем заняться. Вы помните, что я не любила Жиллимана? Но – его короткое появление в «Предателе» и «Правилах боя», потом – это, а еще кто-то на tumblr в режиме он-лайн передавал свои впечатления от чтения «Метки Калта». В общем, у меня было слишком много эмоций.
Текст.
Зачаровывающая, несокрушимая сила пульсирует в сердце темного мира-собора Колхида. Ярус за ярусом поднимается каменная кладка, пронизанная желобами для стока крови, обнесенная оградами из тел замученных невинных жертв, пересеченная тропами, вымощенными черепами, покрытая колесами молитвенных машин и глубокими гнилыми болотами. Это магия-ловушка, магия-клетка, магия-оковы, магия-тюрьма, ужасные цепи, которые ничто не в силах разорвать, созданные, чтобы сковывать то, что никто не может удержать.
В центре собора семь кругов, один внутри другого: из серебра, золота и из свинца, из рябины, ясеня и дуба, а седьмой круг – из кости. Металл вырван из самого сердца планет, что когда-то были могучими оплотами богатства и знания, а ныне, превращенные в груды безжизненных осколков, вершат свой путь в новом астероидном поясе. Дерево – это древние благородные стволы, срубленные под корень – на местах, где они росли, ничего не посажено взамен, а то, что не пошло в дело, брошено гнить. А кости – это останки честных, мужественных людей, что были преданы тому, кто теперь закован в цепи, тех, кого он одарил своей любовью, словно родных сыновей, кости перекрутили, придав им форму, в которой остаются сейчас, когда их владельцы были еще живы – и, чтоб очистить эти кости, плоть, окружавшая их, была разложена на молекулы.
В центре этих кругов – человек, скованный адамантиевыми цепями. Нет, не человек. Полубог. Фигура из легенд прошлых веков. Во всей галактике не найдется зрелища, подобного тому, что предстает взглядам бесконечных верениц пилигримов: низвергнутый примарх.
Это зрелище, живая картина. Подходите все, и узрите, как умален тот, кто раньше был одним из величайших.
Лоргару никогда не наскучивало это зрелище – свидетельство его величайшей победы. Робаут Жиллиман, низвергнутый с высот и оказавшийся в его полной власти. Военная добыча, трофей победителя.
Его облик по-прежнему был благороден и прекрасен. Его тело не подвержено разрушениям, которые несут бездействие и годы. Взор Лоргара жадно вбирал очертания этого великолепного тела; он был обнажен, словно зверь, ему было отказано даже в той малой толике достоинства, которое дает одежда. На его теле были следы от старых боевых ран – но ни пытки, ни увечья не коснулись его. В физической боли не было нужды – напротив, она бы отвлекла его от страданий, терзавших его душу.
Иногда он старался беречь силы, а в другие дни – едва ли не совершал невозможное, изо всех сил пытаясь вырваться на свободу. Неважно, насколько глубоко он погрузился в трясину отчаяния – физически он был способен практически на все. Если бы ему удалось освободиться, он по-прежнему оставался бы опаснейшим из людей. Может быть, когда-нибудь это произойдет. Здесь, в Хаосе, все понимают, что ничто не может продолжаться вечно.
Но, несмотря на это, было очевидно – он был сломлен и подавлен. Это был человек, утративший надежду на лучшее. Он лишился всего, что у него было, всего, что он любил и во что верил. Он не был больше лоялистом – ведь не осталось ничего и никого: ни живого существа, ни места, ни идеи, к которым он мог бы быть лоялен. Он был один во всей галактике. Он уже не искал спасения и никогда никого не просил и не возносил никому молитв о свободе, смерти или отмщении. Он не так много знал о том, что происходит в галактике – но и того, что он знал, было достаточно.
Это было редкостным даром – видеть некогда хладнокровного и целеустремленного человека сломленным, пожранным грубыми, как сама природа, эмоциями. Его гордость была уничтожена, мечты – растоптаны. Он обратился в ярость и боль, месть и ненависть. Его сердце разбито, и он знает, что сама его жизнь утратила смысл. И все это – здесь, лишено покровов, выставлено на всеобщее обозрение.
Иногда Лоргару было даже жаль его – несмотря на ненависть, которая обуревала его по-прежнему. Он знал, за что его брат ненавидит его. Он сам ненавидел Жиллимана по тем же причинам – и полностью отдавал себе в этом отчет. Проблема эмпатии состоит как раз в том, что ее невозможно отключить одним щелчком тумблера.
Иногда он ощущал стыд – но не сожаление. Он был полностью прав. Он вершил правосудие. Это необходимо было сделать. Возможно, он хотел бы жить в совершенном, неоскверненном мире, где все всегда было правильно, где люди всегда были добры друг к другу – но знал, что это невозможно.
Иногда Жиллиман бился в приступе ярости, иногда – лил слезы, ничуть не заботясь о том, какое зрелище он при этом представляет. Сейчас его глаза закрыты, дорожки слез медленно высыхают на строгом неподвижном лице. Это так прекрасно - видеть, как в то мгновение, когда он почувствовал приближение Лоргара, выражение безнадежности и отказа от борьбы сменилось искаженной маской ненависти. Ему все равно, каким видят его неисчислимые множества зрителей – он настолько ненавидит Лоргара, что не в силах даже изобразить безразличие.
Лоргар опустился на колени рядом с ним, склонился и слизнул слезы с его лица. Много времени прошло с тех пор, как Жиллиман в последний раз позволил себе заплакать – и это было ему так к лицу; Лоргар подумал, что сейчас он похож на статую под дождем – статую, прекрасно подражающую человеческому облику.
- Доброе утро, Робаут.
Жиллиман ответил – его голос превратился в сухой, шелестящий шепот. Он не получал ни пищи, ни питья с тех пор, как был заключен сюда – но эти лишения вряд ли могли убить существо, подобное ему.
- Я убью тебя. Ты пожалеешь, что не покончил со мной, когда у тебя была такая возможность. И я сделаю так, что это будет твоей последней ошибкой. Ты будешь еще жив, когда я вырву твое сердце из груди и съем его.
- Мне тоже отрадно слышать твой милый голос, брат мой.
Жиллиман не поддался на эту провокацию, не стал отрицать родство между ними, как делал это раньше. Их чувства не пошли на убыль – просто стали более привычными и знакомыми. Эта беседа повторялась уже много, много раз. Лоргар дразнил, Жиллиман обещал отомстить.
- Ты, похоже, объявил мне бойкот? – улыбнулся Лоргар. Почти нежно, почти любяще. Он не испытывал бы такой ненависти, если б не чувствовал, что его тянет к Жиллиману, как мотылька к огню – даже сейчас, когда произошло то, что произошло. Это желание любить его было словно наваждение, заклятие, которое он не мог преодолеть.
- А о чем мне говорить?
Он попытался снова вернуться к хладнокровному спокойствию, взять под контроль свои чувства и ситуацию. Лоргар так не мог. Это восхитительно, действительно прекрасно, что он по-прежнему пытается. Если верно, что характер человека отчетливее всего показывает его поведение, когда он ничего не знает о своей будущей участи, то Лоргар знал его, как никто другой – знал его и все, что он потерял. Это было ни с чем не сравнимое зрелище – видеть то, что рушится, разлетается на куски, но все еще пытается остаться целым.
Лоргар осторожно погладил его по щеке. Положив руку ему на грудь, поверх «природного» сердца, он ощутил неистовое биение, ярость вскипающей крови и боевых гормонов, которые их владелец инстинктивно прятал за фасадом внешнего стоического спокойствия. Лоргару нравилось прикасаться к нему. Жиллиман никогда не позволял этого – когда его положение позволяло отказывать. Лоргару нравилось напоминать ему о том, что он – существо из плоти и крови, не чистая воля и разум, а человек, совершавший ошибки и заключенный здесь. Ему хотелось держать его в объятиях, слушая, как тот рыдает от ярости, вызванной тем, что он не может исполнить свое самое страстное желание и разодрать Лоргара на части голыми руками. Он поцеловал Жиллимана, нежно нашептывая прямо в его разум: «Ты не смог защитить ничего, что тебе дорого, Робаут. Они умерли, в крике и мучениях. Перед смертью они проклинали тебя. Ты – слабак».
Жиллиман попытался укусить его.
Лоргар позволил ему пустить кровь, но Жиллиман в своих путах не мог найти точку опоры, которая позволила бы ему выдрать зубами кусок мяса, как он того хотел. Лоргар позволил своей крови смочить пересохшее горло Жиллимана, затягивая поцелуй, делая его все более глубоким. Его губы ярко алели, словно покрытые краской, на болезненно-бледном лице. Он был так прекрасен.
Жиллиман только тихо вздохнул, когда Лоргар опустился на него, обхватив его руками и ногами – но не более того. Это он тоже проделывал с Жиллиманом не раз. То, что тот делал, как бился, натягивая цепи, в сущности, не имело значения – но всегда было восхитительно-волнующе. Иногда он сражался за каждое мгновение, не потому, что действительно полагал, что может освободиться, а потому, что боль позволяла ему понимать, что он еще жив, становясь своего рода наградой за сопротивление. В другие дни он берег силу в безнадежнейшей надежде, что когда-нибудь его борьба не будет столь безрезультатной, оставлял Лоргара тешиться своей телесной оболочкой и затворялся в неприступной крепости своего разума.
- Терпи, ибо терпение придает силу, - прошептал Лоргар, оторвавшись от его губ и повторяя его собственные слова.
- Я убью тебя своими руками. Никто не отнимет у меня твою смерть. Ты сдохнешь, а что будет потом, меня не волнует.
Лоргар усмехнулся. Как же его брату хочется быть одним из лишенных воображения типов, которые способны получать удовлетворение лишь от смерти своего врага, и идут к этой цели всю жизнь, отбрасывая все прочее за ненадобностью. При таком желании рано или поздно ему это действительно удастся. Впрочем, вполне возможно, он недооценивал брата, и, если б ему представилась такая возможность, он стал бы прежним – и попытался бы построить будущее в соответствии с собственными понятиями. Может быть, он превратился бы в другого человека, научившись смирению и состраданию к тем, кто не обладает силой и могуществом. Может быть, вновь стал бы тем же высокомерным ублюдком, каким был всегда. Сейчас он точно не задумывается о будущем. Точно ничего не может построить. И не строит замысловатых планов восстания или восстановления того, что было раньше. Сейчас его единственное желание – жажда мести, и это желание владеет им без остатка. При таком раскладе ему действительно неинтересно, что (хотя бы теоретически) произойдет, если Лоргар будет мертв. Для него после этого события просто ничего не существует.
Полученный опыт научил его, что нужно делать, чтобы исторгнуть из уст Робаута едва слышные рвущиеся из груди всхлипы и стоны, заставить его вздрагивать от боли и отвращения, трепетать, содрогаться в рыданиях. Впрочем, Жиллиман не слишком старался сдержать себя. Его не волновало, что кто-то видит его. Его не интересовала никакая публика, кроме Лоргара, его проклятия – потому что только он прозревал его душу и видел ненависть, сжигающую его сердце. Для него все это было лишь механистическим действием; он был неспособен получать удовольствие даже от единственного контакта с живым существом, который теперь был возможен для него – потому, что это живое существо было его врагом.
Лоргар шептал ему, упиваясь извращенной интимностью, жалкой пародией на любовь, и неподдельной нежностью, переполнявшей его:
- Робаут. Брат мой…
Лоргар взял его – и круги, в центре которых они находились, сжались от проходящего сквозь них потока магической энергии.
Ибо осквернение чистоты – всегда источник силы.
После того, как все закончилось, Лоргар запахивал свои одеяния и говорил, говорил обо всем сразу. Как тебе климат-контроль в зале? Не слишком ли холодно? Не слишком ли жарко? Я могу изменить температуру. Может быть, тебе скучно наедине со своими мыслями и всем этим безумием, что окружает тебя? Ты никогда не сочинял истории про смертных, которые попадаются тебе на глаза, когда ты поворачиваешь голову? Я подумываю, как бы описать это в моей новой книге, но пока не нашел нужных слов. Что ты об этом думаешь?
Ответ Жиллимана был все той же смертельно-усталой литанией; казалось, слова Лоргара никак не трогали его. Ты сумасшедший. Ты несешь бред. Я ненавижу тебя.
- Почему ты отказываешься видеть правду? – спросил Лоргар.
- Если я обращусь в твою веру и скажу, что ты всегда был прав, мы что – снова станем братьями? Может быть, ты простишь меня? Но, даже если б ты умолял меня об этом, ты никогда не получишь моего прощения, – он отрывисто бросал слова, его голос пресекался от переполнявшей его злости.
Лоргар не был уверен в этом. Он всегда хотел любить свою семью – пусть даже за это желание его считали слабым и бесхребетным. Он всегда старался навести их на верный путь – так что, предавать и уничтожать их было вовсе не в его интересах. Но ему не были чужды некоторые человеческие слабости – и слава примарха лишь усиливала их; одной из таких слабостей была способность завидовать и ревновать.
Он не ответил.
- Этого никогда не будет. И вот это действительно правда.
- До встречи, брат мой.
Жиллиман собрал достаточно жидкости, чтобы плюнуть ему в лицо. Не кислота – да будь это и она, это не причинило бы ему особенного вреда, но Лоргар стер плевок тыльной стороной ладони.
Потом он развернулся, оставляя Робаута Жиллимана в его оковах, его одиночестве и бесконечном безумии, обступавшем его со всех сторон.
(перевод - ваш покорный. Бета - myowlet (гран мерси ей за это)
-
-
09.07.2013 в 21:54-
-
09.07.2013 в 22:11Ну, и отлично.
Спасибо за высокую оценку.
-
-
09.07.2013 в 22:13-
-
09.07.2013 в 22:35Варп... Спасибо. Офигенно-приятно это слышать.
-
-
10.07.2013 в 00:41-
-
10.07.2013 в 01:09Почему-то в конце представился Кор, - "Наш мальчик совсем вырос!" (с)
-
-
10.07.2013 в 21:18что ты там обычно заворачиваешь про правду?
Ну, дак удовольствие слышать правдивые похвалы - еще больше, чем... не совсем правдивые.
-
-
10.07.2013 в 21:19"Наш мальчик совсем вырос!" (с)
И растрогано смахнул отеческую слезу.