Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
Давно обещанное. 
Переводчики (по алфавиту) - Альре Сноу, Brother Jeffar Grey Kite aka R.L.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
(в алфавитном порядке)
АНАМНЕЗИС — усовершенствованный дух машины, управляющий боевым кораблем «Тлалок», рожденный в кузнице Церера на Священном Марсе.
АШУР-КАИ КВЕТЦРЕМА, «БЕЛЫЙ ПРОВИДЕЦ» — Воин XV Легиона, родом с Терры. Колдун отряда Ка’Шерхан и космический провидец боевого корабля «Тлалок».
КЕРАКСИЯ — адепт Механикум, родом со Священного Марса. Губернатор промышленного мира Галлиум и Госпожа Венца Ниобии.
ДЖЕДОР — воин XV Легиона, родом с Терры. Потерянный из Рубрики Аримана.
ЭЗЕКИЛЬ АБАДДОН — воин XVI Легиона, родом с Хтонии. Бывший Первый Капитан Сынов Хоруса, бывший Верховный Командующий Юстаэринцев. Командир боевого корабля «Мстительный дух».
ФАБИЙ «ПРАРОДИТЕЛЬ» — воин III Легиона, родом с Хемоса. Бывший Главный Апотекарий Детей Императора и командир боевого корабля «Пульхритудинус» («Прекраснейший»).
ФАЛЬК КИБРЕ «ВДОВОДЕЛ» — воин XVI Легиона, родом с Хтонии. Предводитель отряда Дурага кэл Эсмейхак и командир боевого корабля «Гибельное око». Бывший командир Юстаэринцев.
ВИХРЬ — демон, порождение Моря Душ. Связана с Искандаром Хайоном.
ВЛАСТНЫЙ — Служитель Солнца; Аватар Астрономикана, порождение воли Бога-Императора.
ИСКАНДАР ХАЙОН — воин XV Легиона, родом с Просперо. Колдун отряда Ка`Шерхан и командир боевого корабля «Тлалок».
КАДАЛ ОРЛАНТИР — воин III Легиона, родом с Хемоса. Сардар отряда 16-й, 40-й и 51-й роты Детей Императора и командир боевого корабля «Панихида совершенства».
КУРВЕЛЬ ШАЙРАК — воин XVI Легиона, родом с Терры. Боец отряда Дурага кэл Эсмейхак и член Юстаэрина.
ЛЕОРВИН УКРИС, «ОГНЕННЫЙ КУЛАК» — воин XII Легиона, родом с Равнины Нувира. Предводитель отряда Пятнадцати Клыков и командир боевого корабля «Пасть белого пса».
МЕХАРИ — воин XV Легиона, родом с Просперо. Потерянный из Рубрики Аримана.
НЕФЕРТАРИ — эльдарская охотница, Истинно-Рожденная из Комморры. Связана кровью с Искандаром Хайоном.
РЫЦАРЬ В ЛОХМОТЬЯХ — демон, порождение Моря Душ. Связан с Искандаром Хайоном.
САРГОН ЭРЕГЕШ — воин-священник XVII Легиона, родом с Колхиды. Капеллан Ордена Медноголовых.
ТЕЛЕМАХОН ЛИРАС — воин III Легиона, родом с Терры. Заместитель командира отряда 16-й, 40-й и 51-й роты Детей Императора и капитан боевого корабля «Трепет восторга».
ТОКУГРА — демон, порождение Моря Душ. Связан с Ашур-Каем Кветцрема.
ТЗА’К — мутант (Homo sapiens varitus), родом с Сортиария. Надзирающий за стратегиумом «Тлалока».
УГРИВИАН КАЛАСТ — воин XII Легиона, родом с Равнины Нувира. Боец отряда Пятнадцати Клыков.
ВАЛИКАР, «РЕЗАНЫЙ» — воин IV Легиона, родом с Терры. Хранитель промышленного мира Галлиум и командир боевого корабля «Тан».
ДВЕ МИНУТЫ ДО ПОЛУНОЧИ
999.М41
Прежде начала был конец.
Я произношу эти слова, а перо негромко царапает по пергаменту, исправно записывая все, что я говорю. Этот тихий звук стал для меня почти родным. И как очаровательно-старомодно то, что мой писец использует чернила, перо и пергамент.
Мне неведомо его настоящее имя — даже не знаю, осталось ли у него имя. Я спрашивал об этом несколько раз — но единственным ответом мне было тихое царапанье пером по пергаменту. Возможно, у него нет имени — только серийный номер. Меня бы это не удивило.
— Что ж, буду называть тебя Тот, — сказал я ему. Он никак не отреагировал на эту любезность. Я сообщил, что так звали древнего и прославленного писца с Просперо. Он не ответил. Можете представить, насколько я был разочарован.
Я не знаю, как он выглядит. Мои гостеприимные хозяева были столь заботливы и любезны, что ослепили меня, приковали цепью к каменной стене и предложили раскаяться в совершенных мной грехах. Я не хочу называть их «тюремщиками», ибо я явился к ним безоружным и сдался без всякого принуждения. «Хозяева» — это слово больше соответствует действительности.
В самую первую ночь мои хозяева отняли мое первое и шестое чувства, оставив меня в темноте — без зрения и моей силы.
Итак, я не знаю, как выглядит писец, но могу попробовать угадать. Вне всякого сомнения это сервитор — такой же, как миллионы других. Я слышу, как бьется его сердце — бесстрастно, словно размеренно тикающий метроном. Его кибернетические суставы поскрипывают и щелкают, когда он двигается, а дыхание представляет собой серии коротких размеренных вдохов-выдохов сквозь дряблые, вяло приоткрытые губы. Я ни разу не слышал, чтобы он моргал. Скорее всего, его настоящие глаза заменены аугметикой.
Подобная хроника требует полной честности, и это — единственно-правильные слова. Прежде начала был конец. Так погибли Сыны Хоруса. Так возвысился Черный Легион.
История Черного Легиона начинается с нападения на Город Гимнов. Именно там все переменилось, именно там сыны разных Легионов вместе пошли в бой против кощунства, которого мы не могли допустить. И это был последний раз, когда мы сражались, облаченные в цвета наших прежних Легионов.
Но такой повести, как моя, необходима предыстория.
То была эра, вписанная в анналы истории Империума, воспоминания о которой пострадали со временем, как это случается с любыми воспоминаниями –подробности исказились, превращаясь в насмешку над самими собой. То было время относительного мира и процветания, когда пламя Ереси Хоруса было погашено и втоптано в пепел, а человеческая империя железной рукою правила галактикой.
Те немногие архивы, что уцелели, чтобы донести до нынешних дней картины этого «золотого века», теперь обращаются к тем временам благоговейным шепотом — тогда как хронометр отсчитывает мгновения все ближе и ближе к полуночи последнего, темного тысячелетия.
Вообразите же, если сможете, это древнее царство. Империя среди звезд, единая и непобедимая — ее враги повержены, предавшие ее уничтожены и забыты. Каждый, кто посмеет возвысить голос против поклонения «божественному» Императору, понесет ужасную кару, заплатив жизнью за изреченное богохульство. Любые ксеносы, оказавшиеся в пределах Империума, преследуются и безжалостно уничтожаются. Человечество обладало силой, о которой сейчас не смеет даже мечтать. Истинный упадок межзвездных владений Императора еще далеко впереди.
Но опухоль не была излечена до конца. Империум не смог истребить своих врагов. Не всех их. И поэтому он забыл о них. Забыл о нас.
Впервые за долгую историю человечества воцарившийся мир был построен на фундаменте горделивого неведения, пришедшего следом за жесточайшей победой. И вот, спустя лишь несколько поколений с той поры, как пламя охватило галактику, великая Ересь и последовавшее за нею Очищение превратились в легенду.
Высшие лорды Терры — те достойнейшие, что после «вознесения» Императора правили от его имени — были уверены, что нас больше нет. Были уверены, что все мы пали или были убиты в нашем бесславном изгнании. Они передавали друг другу истории о том, что, стараясь укрыться от их гнева, мы исчезли в наполненном мучениями мире Великого Ока. В конце концов, кто из смертных сможет выжить среди величайшего варп-шторма из тех, что когда-либо разражались в материальном мире? Эта поглощающая все живое воронка в самом сердце галактики казалась им отличным орудием казни: яма, куда новая империя могла сбросить своих предателей.
В те далекие дни крепость, которая в будущем станет вечно воюющей Кадией, была не более, чем заброшенным аванпостом — холодными скалами, не стоящими внимания. Этому миру не требовался огромный флот, чтобы патрулировать космос вокруг планеты, а его население было избавлено от судьбы, на которую обречено ныне, когда военные губернаторы Кадии скармливают жителей подвластного им мира мясорубке Имперской Гвардии, которая заглатывает детей и выплевывает их уже солдатами, готовыми к гибели на поле брани.
В ту бесследно ушедшую эпоху Кадия ни в чем из этого не нуждалась, ибо ей ничто не угрожало. Империум был силен, ведь его враги более не обнажали клинков, желая низвергнуть Ложного Императора.
А мы вели другие войны. Мы сражались друг с другом. То были Войны Легионов. Они бушевали повсюду в Оке — и их ярость была насмешкою над Ересью Хоруса.
Мы забывали об Империуме точно так же, как Империум забывал о нас — хотя со временем наши битвы начали выплескиваться и в материальный мир. Сам ад уже неспособен был вместить те счеты, что скопились меж нами.
Я обещал поведать обо всем, и сдержу свое слово, какие бы грехи ни пятнали — по мнению моих тюремщиков — мою душу. Взамен они предоставили мне столько чернил и пергамента, сколько потребуется, чтобы записать мои слова. Они распяли меня, зная, что это меня не убьет. Они похитили колдовство из моей крови и вырвали мои глаза. Но мне не нужны глаза, чтобы диктовать эту хронику. Мне требуется лишь терпение — и чтобы они чуть ослабили мои цепи.
Повесть о Черном Легионе — это история потерянных душ, которые объединились под знаменем Абаддона, выстроив новые узы братства. И возвышение Черного Легиона из пепла — прежде всего история поиска того, единственного, кого мы могли бы назвать Воителем.
Я поверяю пергаменту первую главу повести, что длится уже десять тысяч лет, о минутах потерь и побед, падений и отмщения. Списки погибших хранят имена моих ближайших братьев и сестер, чьи жизни были принесены в жертву в этой священной войне. Они посещают меня в моих грезах, как волки, которые приходили ко мне раньше.
Мне выпало поведать эту историю. Да будет так.
Я — Искандар Хайон, родом с Просперо. На низком готике, распространенном в Уральских горах на Терре, вы произнесли бы имя Искандар как Сехандур, а Хайон — как Кайн.
Среди Тысячи Сынов я известен как Хайон Черный, за мои прегрешения против собственных братьев. Те, кто служил Воителю под моим началом, называют меня Повергший Короля — ибо я был тем магом, что поверг на колени самого Магнуса Красного.
Я — военный вождь Ка’Шерхан, Лорд Эзекариона и брат Эзекиля Абаддона. Вместе с ним я проливал кровь на заре Долгой Войны, первые из нас стояли, облекшись в черную броню, под восходящим багряным солнцем.
Каждое слово на этих страницах — правда.
Поднявшись из тени и позора,
Возродились в черном и золотом.
КОЛДУН И МАШИНА
Долгие годы до Битвы за Город Гимнов я не ведал страха, потому что мне было нечего терять. Все, чем я дорожил, было не более чем пылью, рассеиваемой ветром истории. Все истины, за которые я сражался, стали не более чем бесполезными философскими идеями — рассказами изгнанников, шепотом, обращенным к призракам.
Ничто из этого не возмущало меня; не предавался я какой-либо особенной меланхолии. В течение сотен лет я научился тому, что только глупец пытается бороться с судьбой.
Неизменными оставались лишь кошмары. Мой дремлющий разум играл со мной мрачные шутки, снова и снова отправляя меня назад в Судный День, когда завывающие волки мчались по улицам охваченного пламенем города. Я видел этот сон каждый раз, когда позволял себе заснуть. Волки, раз за разом — волки.
Приток адреналина выдергивал меня из дремоты, затапливая организм молочной кислотой, заставляя мои руки трястись, а кожу — покрываться холодным бисером пота. Волчий вой из сна преследовал меня и после пробуждения; он пропитал металлические стены моей комнаты для медитаций. Бывали ночи, когда я ощущал эти завывания в моей крови — они бежали по венам, запечатлевались в моем генокоде. Волки — пусть даже они были не более чем воспоминанием — преследовали добычу с рвением, более неистовым, чем сама ярость.
Я подождал, пока они растворятся в монотонном мурлыкающем гуле корабля, на котором я находился. Когда это произошло, я поднялся и сел. Судя по хронометру, я спал почти три часа. После непрерывного бодрствования в течение тринадцати дней даже эти часы, которые удалось урвать для отдыха, были желанной передышкой.
На полу моих скромных покоев, настороженно подняв голову, лежала волчица… которая не была волчицей. Взгляд ее белоснежных глаз, безупречных, как прекраснейшие жемчужины, сопровождал каждое мое движение. Мгновение спустя тварь поднялась с пола — ее движения выглядели неестественно-плавными и никак не соотносились с тем, как движутся живые мускулы. Она двигалась не так, как это делают настоящие волки… и даже не так, как те волки, что преследовали меня во сне. Она двигалась как призрак, облаченный в волчью шкуру.
Существо приблизилось ко мне — и чем ближе она подходила, тем яснее становилось, что она не настоящий зверь. Ее когти и зубы были сверкающе-черными. Ее пасть было совершенно сухой, без признаков слюны, глаза не моргали. От нее пахло не плотью и мехом, а дымом, поднимающимся над пожарищем — невозможно спутать ни с чем этот запах гибели моего родного мира.
«Хозяин…» — услышал я мысль волчицы. Это было не совсем слово, скорее, образ, понятие, говорившее о ее подчинении и привязанности. Но человеческий — и пост-человеческий — разум инстинктивно облекал эти понятия в слова.
«Вихрь», — ответил я телепатическим приветствием.
«Ты очень громко спал», — заметила она. — «В тот день я наелась до отвала. Последние вздохи рожденных Фенрисом. Треск белых костей, упоительный мозг внутри. Соленый вкус благороднейшей крови».
Ее радостное воодушевление передалось мне. Эта уверенность всегда была заразительна.
— Хайон, — бесстрастный глухой голос, едва напоминавший человеческий, исходил, казалось, сразу отовсюду. Голос был начисто лишен эмоций и всяких признаков пола. — Мы знаем, что ты проснулся.
— Ну да, — заверил я воздух вокруг. Мои пальцы ощутили мягкий темный мех Вихрь. На ощупь мех казался почти настоящим. Тварь никак не отреагировала, когда я почесал ей за ушами — не выказала ни удовольствия, ни недовольства.
— Приди к нам, Хайон. Мы ждем тебя.
Я совсем не был уверен, что мне нужна именно эта компания. Особенно сейчас.
— Не могу. Я нужен Ашур-Каю.
— Мы зафиксировали модуляции, по которым можем предположить ложь в твоем ответе, Хайон.
— Это потому, что я лгу тебе.
Ответа не последовало. Я счел это хорошим признаком.
— Что-нибудь слышно насчет подачи мощности к аванкамерам, подключенным к магистральным каналам?
— Никаких изменений не зафиксировано, — заверил меня голос.
Досадно, но неудивительно, принимая во внимание, что корабль был переведен в режим энергосбережения. Я поднялся с каменной плиты, служившей мне лежанкой, протирая немилосердно зудящие глаза — короткого сна явно оказалось недостаточно. Освещение в моем жилище было тусклым — силы «Тлалока» истощились, и это было заметно во всем. Этот свет напомнил мне давние годы, когда я, еще ребенком, изучал в Тизке пергаменты при свете круглого ручного светильника.
Тизка, некогда звавшаяся Городом Света. В последний раз я видел ее, мой родной город — когда бежал с планеты, глядя на охваченный пламенем Просперо на экранах оккулюсов.
Тизка по-прежнему, в известной степени, существовала на новой родине моего Легиона — Сортиарии. Я несколько раз посещал его в глубинах Великого Ока, но не испытывал никакого желания остаться. Многие из моих братьев чувствовали то же самое — по крайней мере, те немногие, что сохранили свой разум неповрежденным. В те бесславные дни Тысячу Сынов можно было в лучшем случае назвать разделенным братством. А в худшем — можно было сказать, что они вообще забыли о том, что означает «быть братьями».
А что же Магнус, Алый Король, который когда-то вершил суд над собственными сынами? Наш отец затерялся в превратностях и хитросплетениях Великой Игры, сражаясь в Войне Четырех Богов. Его занимали дела возвышенные, лежащие вне материального мира в то время, как устремления его сынов оставались, как прежде, плотскими и приземленными. Единственное, чего мы хотели — так это выжить. Многие из моих братьев продали свои знания и военное колдовство тем из враждующих Легионов, кто предложил за них самую высокую цену. Наши таланты всегда пользовались спросом.
Сортиарий был негостеприимным домом — даже среди мириадов миров, купающихся в энергиях Ока. Обитатели этого мира жили под пылающими небесами, чье свечение сводило на нет разницу между днем и ночью, под небесами, потонувшими в непрерывном кружении измученного хора неупокоенных душ. Я видел Сатурн, который находится в той же звездной системе, что и Терра; и планету Кельмаср, которая вращается вокруг белого солнца Клово. Обе эти планеты окружены кольцами из камня и льда, благодаря которым отличаются от своих звездных собратьев. У Сортиария было похожее кольцо, его ярко-белый цвет контрастировал с ядовито-фиалковым оттенком космического пространства Ока. И это кольцо составляли не камень и лед, а заходящиеся в крике души. Мир, в котором после изгнания нашли приют Тысяча Сынов, был в прямом смысле увенчан короной завывающих призраков тех, кто погиб, будучи обманут.
На свой лад, это было очень красиво.
— Приходи к нам, — повторил механический голос из вокс-передатчиков, вмонтированных в стены.
Померещился ли мне слабый отзвук мольбы в неживом голосе? Это встревожило меня — хотя я не мог бы сказать, по какой причине.
— Не обещаю.
Я направился к двери. Вихрь не нужен был приказ, чтобы сопровождать меня. Черная волчица двинулась следом — белоснежные глаза бдительно осматриваются вокруг, обсидиановые когти постукивают и царапают по полу. Иногда — если поймать правильный момент — можно было увидеть ее тень на стене: нечто огромное, рогатое и крылатое. В иной момент моя волчица вообще не отбрасывала тени.
Снаружи по сторонам от двери несли бдительный дозор двое стражей. Оба были облачены в керамит кобальтово-синего цвета, расчерченный бронзой; их шлемы венчали высокие гребни, напоминавшие об истории Просперо и древних Азтикско-Гиптских империях Старой Земли. Как я и ожидал, они повернули головы в мою сторону. Один даже медленно кивнул, приветствуя меня — торжественным кивком, подошедшим бы храмовой статуе. Когда-то это проявление жизни обманывало меня, даря ложную, несбыточную надежду — но теперь я освободился от этой иллюзии. Мои собратья уже давно покинули мир, уничтоженные гордыней Аримана. Здесь стояли воины из Рубрики — пустые оболочки, ставшие вместилищем для немертвого праха.
— Мехари. Джедор, — я приветствовал их, называя по именам, понимая, насколько это бессмысленно.
«Хайон», — сумел телепатически отправить Мехари, но то был лишь простой холодный знак покорности, а не настоящее узнавание.
«Прах», — пришел ответ от Джедора. Это он кивнул мне. — «Всё— прах».
«Братья мои…»— мысленно произнес я, обращаясь к воинам Рубрики.
Было невыносимо смотреть на них всепроникающим взором «второго зрения», ибо я видел и жизнь, и смерть в оболочках из керамита, коими они стали. Я потянулся к ним — не физически, но осторожным нажимом телепатического восприятия. Это было сродни тому тонкому напряжению слуха, которое предпринимаешь, дабы прислушаться к далекому голосу в ночной тишине.
Я чувствовал, что их души здесь, совсем близко — как в те времена, когда их обладатели были живы. Но внутри их доспехов не было ничего, кроме праха. А их разум наполняла мгла, в которой терялись воспоминания.
Я уловил тлеющий уголек памяти Джедора: вспышка белого пламени, затмевавшая все остальное, длящаяся не дольше мгновения. Вот так погиб Джедор. Так погиб весь наш Легион. В беспощадном пламени, пожравшем его.
Разум Мехари время от времени являл такие же слабые проблески воспоминаний — но сейчас я не улавливал вообще ничего. Визор шлема младшего из воинов Рубрики уставился на меня безжизненным, ничего не выражающим взором; он крепко держал свой болтер, всем видом являя готовность защищать тех, кого вверили его попечению.
Не один раз я пытался объяснить Нефертари их противоречивое состояние — живое, и одновременно мертвое, но никак не мог подобрать нужные слова. Наш последний разговор на эту тему закончился особенно неудачно.
— Они одновременно здесь и не здесь, — говорил я ей. — Оболочки. Тени. Я вряд ли смогу это объяснить тому, у кого нет второго зрения. Это как пытаться описать музыку глухому от рождения.
В этот миг Нефертари дотронулась своей когтистой перчаткой до шлема Мехари, кристальные когти со скребущим звуком царапнули одну из красных глазных линз. Ее кожа была белее молока, светлее мрамора, и настолько прозрачна, что на ее высоких скулах я видел тонкие, как паутина, нити, скрытые под кожей. Она сама выглядела наполовину мертвой.
— Это можно объяснить, — заметила она с нечеловеческой, бесстрастной улыбкой, — сказав, что музыка — это звук эмоции, которую музыкант выражает через искусство и передает публике.
Я кивнул в ответ на это изящное возражение, но больше ничего не сказал. Даже с ней я не был готов охотно делиться подробностями проклятия, постигшего моих братьев; не в последнюю очередь потому, что часть вины за их судьбу лежала на мне. Я пытался остановить Аримана, когда он решился на последний, отчаянный шаг. Я пытался — и не смог.
Знакомая пульсация гнева, приправленного виной, вернула меня к действительности. Стоящая рядом со мной Вихрь зарычала.
«За мной», — велел я двум воинам Рубрики. Команда оборвала тонкую нить психического контакта, отозвавшуюся согласным звоном. Мехари и Джедор двинулись за мной; их шаги тяжело грохотали по полу.
В длинном коридоре, ведущем к мостику корабля, затрещал, пробуждаясь к жизни, еще один вокс-передатчик.
— Приходи к нам, — донеслось из него. Невыразительный голос снова приглашал, завлекая в холодные глубины корабля.
Я пристально посмотрел на один из бронзовых громкоговорителей, расположенных в арочных стенах главного коридора, который тянулся по центру корабля. Он был выполнен в виде погребальной маски — андрогинного лица с тонкой улыбкой.
— Зачем? — спросил я, обращаясь к этому лицу.
Ответ прошелестел из громкоговорителей по всему кораблю — еще один голос среди едва различимых призрачных песен.
— Потому что нам одиноко.
Жизнь на «Тлалоке» состояла из контрастов и противоречий — как на любом имперском корабле, выброшенном на берега Преисподней. В Великом Оке существовали области относительной стабильности и наполненные мучениями потоки — так что корабли, оказавшиеся в Оке, в конце концов обретали такое же состояние, подчиняясь непостоянным приливам.
Око — царство, где мысль становится реальностью, если некто обладает достаточно сильной волей, необходимой, дабы породить нечто из ничего, коим наполнен варп. Если смертный жаждет чего-то — варп с готовностью удовлетворит эту жажду, хотя часто за это приходится платить неожиданную цену.
Когда слабые духом погибли, будучи не в силах контролировать игру своенравного воображения, структура корабельной команды начала восстанавливаться из раздрая, в который погрузилась ранее. Общество, вскоре возникшее в сводчатых залах «Тлалока», основывалось на гнетущей меритократии. Те, кто был наиболее полезен для меня, поднялись над теми, кто не был. Все было очень просто.
Многие из членов команды были людьми — рабами, захваченными в набегах во время Войн Легионов. Ниже них стояли сервиторы, а выше — звероподобные мутанты, выведенные из генетического фонда Сортиария. Рев и шум ночь за ночью оглашал корабельные залы, когда они сходились в ритуальных сражениях на нижних палубах, пропахших мехом и пОтом этих полуживотных.
Нам потребовалось почти два часа, чтобы добраться до Анамнезис. Два часа двери в бортовых перегородках расходились перед нами — медленно из-за недостатка энергии; два часа подъемов и спусков на вибрирующих под ногами платформах; два часа в темных коридорах, наполненных песней варпа, терзающего металлические кости корабля. Сопровождаемая напряженным скрипом, по хищному телу «Тлалока» пробегала дрожь, когда корабль прокладывал путь сквозь самые плотные течения Ока.
Снаружи бушевал шторм. Нам редко приходилось повторно активировать поле Геллера внутри Ока — но эта область была скорее варпом, чем материальным миром, и океан демонов сгорал у нас в кильватере.
Я не обращал внимания на мелодию варпа. Некоторые из нашего отряда утверждали, что слышат голоса среди самых свирепых штормов — голоса друзей и врагов, преданных и предателей. Я не слышал ничего подобного. По крайней мере, никаких голосов.
Вихрь замыкала шествие, время от времени скрываясь в тенях, соблазнившись возможностью поохотиться на кого-то или на что-то, скрывавшееся там. Моя волчица могла войти в темноту в одном месте — и внезапно появиться из совсем другой тени. Каждый раз, когда она исчезала в небытие, я чувствовал резонирующую дрожь невидимых уз, соединявшей нас.
Мехари и Джедор напротив следовали за мной в молчаливом согласии. Я находил своего рода мрачное удовлетворение в их обществе. Пусть они не были приятными собеседниками — их присутствие добавляло уверенности.
Случалось я обнаруживал, что говорю с ними так, словно они по-прежнему были живы, рассказывая им о своих планах и отвечая на их стоическое молчание так, словно они действительно отзывались на мои речи. Мне было любопытно, как расценят подобное поведение те мои родичи, кто еще способен дышать — там, на Сортиарии — и повинен ли кто-то еще из выживших Тысячи Сынов в сходном с моим потворстве собственной слабости.
Чем дальше мы уходили вглубь корабля, тем менее он напоминал погруженную в траур крепость, и тем более походил на трущобы. Оборудование казалось все более ветхим, а обслуживающие его люди — все более жалкими. При моем приближении они сгибались в поклонах. Некоторые плакали. Некоторые разбегались, словно паразиты на ярком свету. Все они понимали, что лучше не заговаривать со мной. Я не питал к ним никакой особенной ненависти, но гудящий рой мыслей делал их присутствие весьма неприятным. Они влачили свои бессмысленные жизни во тьме, рождались, жили и умирали рабами господ, чьих целей не могли постигнуть, на войне, которой не понимали.
Нижние палубы опустошали циклы морового поветрия. Большинство наших рейдов для захвата рабов были направлены лишь на то, чтобы поддержать численность тех, кто выполнял черную работу, не требующую никаких знаний. Но раз в несколько десятилетий мы вынуждены были вступать в битву с другими Легионами, чтобы восполнить ущерб, нанесенный команде другими вредоносными воздействиями, порождаемыми Оком. Око Ужаса было немилосердно к бессильным и слабовольным.
Я достиг анфилады залов, ведущих к Внешнему Ядру; все здесь носило отпечаток болезненной страсти Анамнезис к порядку. Огромные помещения были населены сервиторами и закутанными в длинные бесформенные одеяния культистами Бога-Машины — все они работали с лязгающими, позвякивающими механизмами, которые тянулись вдоль стен и потолка, и выступали из ниш, выдолбленных в полу. Передо мной лежал обнаженный мозг «Тлалока»: его вены из кабелей и перекрученных проводов, его плоть, сложенная из обветшалых двигателей черной стали и ржавых железных генераторов.
Рабочие бригады, каждая из которых выполняла одно установленное задание, по большей части не обращали внимания на приближение своего господина, хотя их надзиратели-культисты сгибались в поклонах и расшаркивались, совсем как человеческое стадо на палубах, расположенных выше. Я ощущал, с какой неохотой они склоняются перед повелителем, не разделяющим их веры в Омниссию, но не был немилостив к ним. За то, что они остались здесь, им позволили служить нуждам самой Анамнезис; честь, вожделенная для многих приверженцев Культа Машины.
Некоторые, впрочем, демонстрировали подлинное уважение и почтение, обнаружив, что к ним приближается командир корабля. Их уважение было лишено смысла, и меня не беспокоили те, чьим манерам его недоставало. В отличие от неквалифицированной человеческой обслуги, влачившей тусклое существование в недрах судна, у этих жрецов были дела поважнее, чем раскланиваться перед владыкой, не обращавшим на них внимания. Я давал им возможность спокойно работать, а они отвечали мне таким же вежливым безразличием.
Возвышаясь над согбенными жрецами и неуклюже ковыляющими сервиторами, в каждом помещении стояло несколько роботов-стражей: гуманоидного вида кибернетические воины класса Таллакси и Бахарат. Они были неподвижны, с опущенными головами и отключенным оружием. Так же, как и сервиторы, деактивированные роботы никак не отреагировали, когда мы двинулись от Внешнего Ядра к Внутреннему.
Внутренним Ядром именовалась уединенная камера, которую защищала серия переборок с запечатанными дверями — сюда могли входить лишь самые высокопоставленные члены экипажа корабля. Автоматические лазерные орудия, помедлив, словно нехотя, пробудились к жизни; выскользнув из гнезд, размещенных на стенах, влекомые пощелкивающими механизмами, они следили за нашим приближением по узкому металлическому мостику. Я сомневался, что хотя бы у половины из них хватит энергии, чтобы открыть огонь — но отрадно было видеть, что машинный дух, управляющий «Тлалоком», еще старается соответствовать определенным стандартам.
Вход во Внутреннее Ядро в своей показной роскоши не уступал бы вратам иного дворца. Сами двери представляли собой огромные плиты из темного металла, украшенный скульптурными изображениями двух перевившихся друг с другом просперийских змей — с увенчанными гребнями высоко поднятыми головами и широко раскрытыми пастями, готовыми пожрать двойные солнца.
Единственным стражем, стоявшим у ворот, был другой киборг-воин Бахарат: четыре метра механических мускулов и металлической мощи, роторные пушки на каждом плече. В отличие от своих собратьев во Внешнем Ядре, он оставался включенным. Пневматика его суставов зашипела, орудия — негромко зажужжали, пробуждаясь и переходя в боевую готовность.
Киборг повернул свою гладкую, лишенную черт лицевую пластину, словно оглядывая и оценивая меня без всяких эмоций — а потом отступил в сторону на тяжелых когтистых лапах. Он не произнес ни звука. Здесь вообще почти никто не разговаривал. Если нужно было выразить что-то звуком, обычно использовали стрекочущие фразы шифрованного машинного кода.
Я прижал руку к одной из огромных скульптур — моя ладонь прикрыла лишь одну чешуйку на шкуре левой змеи — и направил короткий мысленный импульс внутрь, за запечатанные ворота.
«Я здесь».
Под нестройный хор стучащих металлических частей многочисленных замков и громыхающих механизмов первая из семи переборок начала неторопливо открываться.
Машинный дух есть воплощение драгоценней шего союза: он — вещное воплощение связи между человечеством и Богом-Машиной. Для техножрецов, принадлежащих к числу Механикум Марса — этому более чистому и достойному сообществу, существовавшему задолго до закоснелых Адептус Механикус — нет более священного состояния бытия, чем это божественное слияние.
Большинство машинных духов, тем не менее — весьма примитивные, ограниченные создания; их создают из некоторого числа биологических компонентов, которые сохраняют живыми в искусственно созданных химических колбах-садках, а потом, словно рабов приковывают к системам, с которыми им предстоит работать целую вечность, выполняя записанные в них программы. В империи, где искусственный интеллект почитают ересью, не знающей себе равных, процесс создания машинного духа сохраняет жизненную суть человека в сердце всякого автоматизированного процесса.
Согласно распространенной точке зрения высшим достижением такой технологии были военные машины Легионов Космодесанта и марсианских культов, которые позволяли воинам сражаться даже после очень серьезных увечий или за пределом самой смерти, помещая их внутри бронированной оболочки кибернетического полководца. На другом, более обыденном полюсе спектра этой технологии располагаются системы программирования траекторий снарядов для танков или боевых кораблей, близкими родственниками которых и являются системы автоматического управления огромными, как города, венными кораблями, бороздящими просторы космоса.
Но существует множество других образцов. Вариаций на ту же самую тему. И не все системы сотворены одинаковыми.
«Я здесь», — снова сообщил я тому, что находилось за дверью.
Я ощутил, как биологические компоненты машинного духа затрепетали в защищавших их емкостях, заполненных прохладной аква витриоло, когда сам дух отправил ответ через серию подчиненных системных функций. Через секунду порталы Внутреннего Ядра приступили к Ритуалу Открытия.
Сущность по имени Анамнезис, сокрытая в сердце корабля, ожидала. У нее это отлично получалось.
«Стоп» , — скомандовал я моим братьям. Мехари и Джедор мгновенно прекратили движение и опустили болтеры.
«Убейте каждого, кто попытается войти» . В приказе не было необходимости — никто не приблизится к Внутреннему Ядру, если Анамнезис не позволит — но я был вознагражден слабым псионическим ответом, эхом той тени живой души, что оживляла доспех Джедора. Мехари безмолвствовал. Но его молчание не заботило меня — эти явления появлялись и исчезали, словно изменчивые, неравномерно накатывающиеся волны.
Получив приказ, воины Рубрики вернулись назад, к самому дальнему из порталов, и остановились там, подняв болтеры и прицеливаясь. Они стояли безмолвно и неподвижно — воплощение верности даже за чертой смерти.
— Хайон, — приветствовала меня Анамнезис.
Она была бОльшим, чем большинство машинных духов — во всяком случае, более чем набором органов в емкости с амниотической жидкостью. Анамнезис не подвергали вивисекции перед тем, как она подчинилась своей судьбе. Ее тело было практически целым — обнаженная, она плавала в высокой, вместительной емкости с аква витриоло. Толстые кабели, имплантированные в бритый череп, колыхавшиеся, словно змеи Горгоны, соединяли ее с сотнями машин, располагавшихся в помещении. При солнечном свете ее кожа была бы оттенка карамели. В этой камере, внутри наполненной жидкостью гробницы, ее плоть сильно побледнела от времени.
Дополнительные мозги: некоторые — выращенные искусственным путем, иные — насильственно изъятые из еще живых тел их невольных доноров — покоились в небольших, оснащенных генераторами вместилищах в форме зерен, которые, словно пиявки, присосались к бокам ее герметичного бака.
Под ее колыбелью из укрепленного стекла негромко жужжали очистительные установки, фильтруя и обновляя прохладную жидкость. В целом, передо мной действительно была молодая женщина, запертая, словно зародыш в искусственной утробе, променявшая настоящую жизнь на бессмертие в холодной жидкости.
Она смотрела на мир ауспекс-сканнерами «Тлалока». Она сражалась корабельными орудиями. Ее мысли подхватывали сотни дополнительных мозгов, подчиненных ее собственному, превращая ее во всеобъемлющую сущность, намного превосходящую человеческое существо, которым она была когда-то.
-Как твои дела? — спросил я.
Анамнезис подплыла к передней части своего жилища, глядя на меня неподвижными мертвыми глазами. Она прижала руку к стеклу, ладонью вперед — словно хотела дотронуться до меня, но отсутствие жизни в ее взоре лишило этот жест всякого намека на чувство.
— Мы функционируем, — ответила она. Здесь, во Внутреннем Ядре бесполый голос машинного духа звучал нежно и мягко; его больше не искажали помехи вокса. Он исходил из пастей четырнадцати горгулий из слоновой кости — семь из них злобно глядели на нас со стены передо мной, семь — из-за моей спины. Изваяния едва виднелись на стенах, теряясь в лабиринтах кабелей и генераторов — это делало Внутреннее Ядро похожим на индустриальный городской пейзаж. — Мы видели двух твоих мертвецов.
— Это Мехари и Джедор.
От моих слов ее губы дрогнули.
— Мы знали их. Прежде.
Потом она посмотрела вниз, на волчицу, появившуюся из тени, отбрасываемой одним из тонко пищащих генераторов.
— Мы видим Вихрь.
Тварь уселась на задние лапы, наблюдая за машинным духом — настоящие волки так не глядят. Ее глаза отливали перламутром так же, как амниотическая жидкость, поддерживающая тело машинного духа.
Я с трудом отвел взгляд от болезненно-бледного девичьего лица и прижал руку к стеклу, повторяя ее приветствие. Как обычно, я инстинктивно потянулся к ее разуму — и ничего не смог разобрать за жужжанием миллионов аналитических действий, совершаемых ее всеобъемлющим разумом.
Но она улыбнулась при упоминании Мехари и Джедора, и это насторожило меня. Она не должна была улыбаться. Анамнезис никогда не улыбалась.
А потом настороженность отступила, поддавшись натиску самого предательского из искушений: надежды. Что если эта улыбка была чем-то иным, чем случайный проблеск моторной памяти?
— Скажи хоть что-нибудь, — начал я. Анамнезис по-прежнему глядела на Вихрь, а тело девы медленно плыло в молочном сумраке.
— Мы знаем, о чем ты хочешь спросить, — сообщила она.
— Надо было спросить раньше, но пока сны о волках еще свежи в моем разуме — я менее терпелив и склонен к самообману, чем обычно.
Она позволила себе кивнуть — еще один ненужный, слишком человеческий жест.
— Мы ждем вопроса.
— Мне нужна правда.
— Мы не лжем, — мгновенно ответила она.
— Потому что ты решила не лгать, или потому что не можешь?
— Не имеет значения. Результат тот же. Мы не лжем.
— Ты только что улыбнулась, когда я сказал, что пришел с Мехари и Джедором.
Она продолжала пристально глядеть своими мертвыми глазами.
— Непроизвольный моторный отклик моих биологических компонентов. Сокращение мышц и сухожилий. Не более того.
Мои пальцы, прижатые к стеклу, медленно сжались в кулак.
— Просто скажи мне. Скажи, осталось ли в тебе что-то от нее. Хотя бы что-то.
Она повернулась в жидкости — призрак в тумане, тихим шепотом струящемся из передатчиков на стенах камеры. Ее глаза походили на глаза акулы, — столь же холодные, напрочь лишенные выражения.
— Мы — Анамнезис, — наконец произнесла она. — Мы — Одна, состоящая из Многих. «Она», которую ты ищешь — всего лишь доминирующий процент нашей биологической составляющей. «Она», которую ты помнишь, играет в нашей когнитивной матрице роль, не большую, чем любой другой разум.
Я ничего не сказал. Только посмотрел ей в глаза.
— Мы отмечаем на твоем лице эмоциональный отклик, свидетельствующий о печали, Хайон.
— Все в порядке. Благодарю за ответ.
— Она сама выбрала это, Хайон. Она по доброй воле превратилась в Анамнезис.
— Я знаю.
Анамнезис снова прижала руку к стенке своей купели, ее ладонь оказалась точно напротив моего кулака, нас разделяло лишь прочное стекло.
— Мы причинили тебе душевную боль.
Я никогда не умел врать. Этот талант не был присущ мне с самого рождения. Пусть так — я искренне надеялся, что фальшивая улыбка сможет ввести ее в заблуждение.
— Ты преувеличиваешь мою приверженность к заботам, свойственным смертным, — ответил я. — Мне просто было любопытно.
— Мы отмечаем в твоем голосе комбинацию звуков, свидетельствующих о значительном эмоциональном вкладе в обсуждаемый вопрос.
В ответ я снова улыбнулся — уже более искренне. Против воли я задался вопросом, почему ее создатели-Механикумы наделили ее способностью анализировать подобные вещи.
— Ты превышаешь свои полномочия, Анамнезис. Веди кораболь и позволь мне самому разобраться с моими делами.
— Повинуемся, — она снова повернулась ко мне спиной. Кабели и провода, присоединенные к ее бритой голове, заструились, словно механическое подобие развевающихся волос. Неким образом она выглядела, словно колеблется или сомневается. — Мы повторяем нашу просьбу о словесном диалоге, — произнесла она со странной, подчеркнуто-женственной вежливостью.
Я прошелся по камере, мои шаги были едва слышны из-за приглушенного рычания ее систем жизнеобеспечения.
— О чем ты хочешь говорить? — поинтересовался я, обходя ее стеклянную тюрьму. Она плыла внутри, следуя за моим движением.
— Мы желаем общаться. Предмет разговора не имеет значения. Говори, а мы будем слушать. Рассказ. Анекдот. Отчет. История.
— Ты слышала все мои истории.
— Нет, мы не слышали. Не все. Расскажи нам о Просперо. Расскажи, как тьма пришла в Город Света.
— Ты была там.
— Мы видели лишь последствия. Мы не чувствовали того, что пережили сами участники событий. Мы не бежали по улицам с болтером в руках.
Я закрыл глаза, когда вой, преследовавший меня в снах, вырвался на свободу, и настиг меня здесь, в этой камере. Сидящая напротив меня Вихрь издала странный горловой звук — нечто среднее между рычанием и хихиканьем. Каких бы потерь ни стоила мне гибель моего родного мира, волчица помнила тот день по-иному. Как она любила напоминать мне, в тот день Вихрь наелась до отвала.
— Может быть, в другой раз.
— Мы зафиксировали в твоем голосе…
— Прошу тебя, Итзара, хватит. Мне неинтересно, что там в моем голосе.
Она глядела на меня — как обычно, эти мертвые глаза странно контрастировали со смущающей пристальностью взора. Встретившись с ней взглядом, я заметил призрачный след моего отражения в стенке ее стеклянной темницы. Длинное белое одеяние, темная кожа — мальчишка, рожденный в опаленном солнцем мире, выращенный с использованием архео-генетических технологий, чтобы стать орудием войны.
Анамнезис подплыла ближе, теперь она прижала к стеклу обе руки, в полумраке я видел, что ее рот бессильно приоткрыт. Ничто в ней не выглядело живым.
— Не называй нас этим именем, — произнесла она. — Та, что носила это имя, сейчас Одна из Многих. Мы — не Итзара. Мы — Анамнезис.
— Я знаю.
— Мы больше не желаем твоего присутствия здесь, Хайон.
— Ты не можешь приказывать мне, машина.
Она не ответила. Потом отплыла назад в своей неколеблющейся жидкости, и подняла голову, словно услышала чей-то далекий зов. Ее пальцы оторвались от стекла и коснулись нескольких кабелей, торчавших из ее голого черепа.
— Что такое? — не понял я.
— Тебя зовут.
Она посмотрела мне в глаза, и на секунду мне показалось, что она вот-вот улыбнется снова. Но этого не произошло. Ее мертвый взгляд оставался неподвижным.
— Мы слышим, как кричит эта чужая, — сказала она. — Она ищет тебя и зовет по воксу. Но ты здесь, и без доспеха — поэтому не отвечаешь.
— Что ей надо от меня? — спросил я, хотя и предполагал ответ. Она проявляла огромную силу воли, сопротивляясь этому так долго.
— Она жаждет, — ответила Анамнезис. И снова в ее глазах мелькнуло что-то, что напоминало об эмоции, но так и не стало ею. Проблеск неловкости, может быть. Или намек на отвращение. А возможно, обычная моторная память. — Желаешь поговорить с ней?
И что я ей скажу?
— Нет. Запечатай Гнездо. Запри ее там.
Ни малейшей паузы, ни тени колебания. Анамнезис даже не моргнула.
— Сделано.
В тишине, последовавшей за этими словами, я глядел в безучастные глаза Анамнезис.
— Пожалуйста, активируй моих оружейных сервиторов. Мне нужен мой доспех.
— Сделано, — снова ответила она. — Мы осведомлены, что Нефертари весьма полезна. Поэтому мы желаем узнать, не собираешься ли ты убить ее.
— Что? Ну конечно нет. Что я, по-твоему, за человек?
— Мы не думаем, что ты вообще человек, Хайон. Мы думаем, что ты — оружие с не до конца исчезнувшими следами человечности. А сейчас иди к своей чужой, Искандар Хайон. Ты ей нужен.
Я повернулся, чтобы уйти — но не к моей связанной кровью. Мне нужно было вооружиться и приготовиться к сбору флотилии, так что Нефертари предстояло лежать в темноте еще немного дольше.
(продолжение, ясно дело, следует)
А кому неудобно читать вот-так-вот - ссыль для скачивания. на dropbox
Переводчики (по алфавиту) - Альре Сноу, Brother Jeffar Grey Kite aka R.L.
Сейчас 41-е тысячелетие. Уже более сотни веков Император неподвижно сидит на своем Золотом Троне на Старой Земле. Он — повелитель Человечества по воле богов и владыка миллиона миров благодаря силе своих бесчисленных армий. Он — гниющий труп, видимость жизни в котором поддерживают таинственные силы из Темных Веков Технологий. Он — Мертвый Владыка Империума, в жертву которому каждый день приносят тысячу душ, и из-за этого он никогда не умрет по-настоящему.
Даже в своем теперешнем состоянии Император остается вечно бдителен, наблюдая за подвластными ему мирами. Могучие боевые флоты пересекают кишащие демонами гибельные туманы варпа — единственный способ достигнуть отдаленных звезд — и путь их освещает Астрономикан, зримое воплощение силы духа Императора. Огромные армии сражаются во имя его в бесчисленных мирах. Величайшие среди его воинов — Адептус Астартес, Космические Десантники, биологически усовершенствованные сверхлюди. Среди их братьев по оружию: Астра Милитарум и бесчисленные силы планетарной обороны, вечно бдительная Инквизиция, техножрецы Адептус Механикум, и великое множество других. Но, несмотря на все старания, их сил едва хватает, чтобы сдержать вечную угрозу со стороны ксеносов, еретиков, мутантов — и других, более опасных врагов.
Быть человеком в такое время означает быть одним из неисчислимых миллиардов. Это значит жить при самом жестоком и кровавом режиме, который только можно представить. Вот что можно сказать об этих временах. Забудьте о силе науки и технологии, ибо многое забыто и никогда не будет открыто вновь. Забудьте об обещаниях прогресса и взаимопонимания, ибо в мрачной тьме будущего есть только война. Нет мира среди звезд, лишь вечная бойня и резня под смех жаждущих богов.
Посвящается моему брату Робу, который знает все, что стОит знать. С особой благодарностью за тот месяц, который мы (читайте — он) провели, создавая священнейшее игровое место: Ааронориум.
И, как обычно, моему сыну Александру, которому исполнился один год за пару недель до того, как я начал писать эту мозголомную книгу — и два года за пару недель перед тем, как я ее закончил. Мое сердце бьется для тебя, Шейкс.
Даже в своем теперешнем состоянии Император остается вечно бдителен, наблюдая за подвластными ему мирами. Могучие боевые флоты пересекают кишащие демонами гибельные туманы варпа — единственный способ достигнуть отдаленных звезд — и путь их освещает Астрономикан, зримое воплощение силы духа Императора. Огромные армии сражаются во имя его в бесчисленных мирах. Величайшие среди его воинов — Адептус Астартес, Космические Десантники, биологически усовершенствованные сверхлюди. Среди их братьев по оружию: Астра Милитарум и бесчисленные силы планетарной обороны, вечно бдительная Инквизиция, техножрецы Адептус Механикум, и великое множество других. Но, несмотря на все старания, их сил едва хватает, чтобы сдержать вечную угрозу со стороны ксеносов, еретиков, мутантов — и других, более опасных врагов.
Быть человеком в такое время означает быть одним из неисчислимых миллиардов. Это значит жить при самом жестоком и кровавом режиме, который только можно представить. Вот что можно сказать об этих временах. Забудьте о силе науки и технологии, ибо многое забыто и никогда не будет открыто вновь. Забудьте об обещаниях прогресса и взаимопонимания, ибо в мрачной тьме будущего есть только война. Нет мира среди звезд, лишь вечная бойня и резня под смех жаждущих богов.
Посвящается моему брату Робу, который знает все, что стОит знать. С особой благодарностью за тот месяц, который мы (читайте — он) провели, создавая священнейшее игровое место: Ааронориум.
И, как обычно, моему сыну Александру, которому исполнился один год за пару недель до того, как я начал писать эту мозголомную книгу — и два года за пару недель перед тем, как я ее закончил. Мое сердце бьется для тебя, Шейкс.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
(в алфавитном порядке)
АНАМНЕЗИС — усовершенствованный дух машины, управляющий боевым кораблем «Тлалок», рожденный в кузнице Церера на Священном Марсе.
АШУР-КАИ КВЕТЦРЕМА, «БЕЛЫЙ ПРОВИДЕЦ» — Воин XV Легиона, родом с Терры. Колдун отряда Ка’Шерхан и космический провидец боевого корабля «Тлалок».
КЕРАКСИЯ — адепт Механикум, родом со Священного Марса. Губернатор промышленного мира Галлиум и Госпожа Венца Ниобии.
ДЖЕДОР — воин XV Легиона, родом с Терры. Потерянный из Рубрики Аримана.
ЭЗЕКИЛЬ АБАДДОН — воин XVI Легиона, родом с Хтонии. Бывший Первый Капитан Сынов Хоруса, бывший Верховный Командующий Юстаэринцев. Командир боевого корабля «Мстительный дух».
ФАБИЙ «ПРАРОДИТЕЛЬ» — воин III Легиона, родом с Хемоса. Бывший Главный Апотекарий Детей Императора и командир боевого корабля «Пульхритудинус» («Прекраснейший»).
ФАЛЬК КИБРЕ «ВДОВОДЕЛ» — воин XVI Легиона, родом с Хтонии. Предводитель отряда Дурага кэл Эсмейхак и командир боевого корабля «Гибельное око». Бывший командир Юстаэринцев.
ВИХРЬ — демон, порождение Моря Душ. Связана с Искандаром Хайоном.
ВЛАСТНЫЙ — Служитель Солнца; Аватар Астрономикана, порождение воли Бога-Императора.
ИСКАНДАР ХАЙОН — воин XV Легиона, родом с Просперо. Колдун отряда Ка`Шерхан и командир боевого корабля «Тлалок».
КАДАЛ ОРЛАНТИР — воин III Легиона, родом с Хемоса. Сардар отряда 16-й, 40-й и 51-й роты Детей Императора и командир боевого корабля «Панихида совершенства».
КУРВЕЛЬ ШАЙРАК — воин XVI Легиона, родом с Терры. Боец отряда Дурага кэл Эсмейхак и член Юстаэрина.
ЛЕОРВИН УКРИС, «ОГНЕННЫЙ КУЛАК» — воин XII Легиона, родом с Равнины Нувира. Предводитель отряда Пятнадцати Клыков и командир боевого корабля «Пасть белого пса».
МЕХАРИ — воин XV Легиона, родом с Просперо. Потерянный из Рубрики Аримана.
НЕФЕРТАРИ — эльдарская охотница, Истинно-Рожденная из Комморры. Связана кровью с Искандаром Хайоном.
РЫЦАРЬ В ЛОХМОТЬЯХ — демон, порождение Моря Душ. Связан с Искандаром Хайоном.
САРГОН ЭРЕГЕШ — воин-священник XVII Легиона, родом с Колхиды. Капеллан Ордена Медноголовых.
ТЕЛЕМАХОН ЛИРАС — воин III Легиона, родом с Терры. Заместитель командира отряда 16-й, 40-й и 51-й роты Детей Императора и капитан боевого корабля «Трепет восторга».
ТОКУГРА — демон, порождение Моря Душ. Связан с Ашур-Каем Кветцрема.
ТЗА’К — мутант (Homo sapiens varitus), родом с Сортиария. Надзирающий за стратегиумом «Тлалока».
УГРИВИАН КАЛАСТ — воин XII Легиона, родом с Равнины Нувира. Боец отряда Пятнадцати Клыков.
ВАЛИКАР, «РЕЗАНЫЙ» — воин IV Легиона, родом с Терры. Хранитель промышленного мира Галлиум и командир боевого корабля «Тан».
ДВЕ МИНУТЫ ДО ПОЛУНОЧИ
999.М41
Прежде начала был конец.
Я произношу эти слова, а перо негромко царапает по пергаменту, исправно записывая все, что я говорю. Этот тихий звук стал для меня почти родным. И как очаровательно-старомодно то, что мой писец использует чернила, перо и пергамент.
Мне неведомо его настоящее имя — даже не знаю, осталось ли у него имя. Я спрашивал об этом несколько раз — но единственным ответом мне было тихое царапанье пером по пергаменту. Возможно, у него нет имени — только серийный номер. Меня бы это не удивило.
— Что ж, буду называть тебя Тот, — сказал я ему. Он никак не отреагировал на эту любезность. Я сообщил, что так звали древнего и прославленного писца с Просперо. Он не ответил. Можете представить, насколько я был разочарован.
Я не знаю, как он выглядит. Мои гостеприимные хозяева были столь заботливы и любезны, что ослепили меня, приковали цепью к каменной стене и предложили раскаяться в совершенных мной грехах. Я не хочу называть их «тюремщиками», ибо я явился к ним безоружным и сдался без всякого принуждения. «Хозяева» — это слово больше соответствует действительности.
В самую первую ночь мои хозяева отняли мое первое и шестое чувства, оставив меня в темноте — без зрения и моей силы.
Итак, я не знаю, как выглядит писец, но могу попробовать угадать. Вне всякого сомнения это сервитор — такой же, как миллионы других. Я слышу, как бьется его сердце — бесстрастно, словно размеренно тикающий метроном. Его кибернетические суставы поскрипывают и щелкают, когда он двигается, а дыхание представляет собой серии коротких размеренных вдохов-выдохов сквозь дряблые, вяло приоткрытые губы. Я ни разу не слышал, чтобы он моргал. Скорее всего, его настоящие глаза заменены аугметикой.
Подобная хроника требует полной честности, и это — единственно-правильные слова. Прежде начала был конец. Так погибли Сыны Хоруса. Так возвысился Черный Легион.
История Черного Легиона начинается с нападения на Город Гимнов. Именно там все переменилось, именно там сыны разных Легионов вместе пошли в бой против кощунства, которого мы не могли допустить. И это был последний раз, когда мы сражались, облаченные в цвета наших прежних Легионов.
Но такой повести, как моя, необходима предыстория.
То была эра, вписанная в анналы истории Империума, воспоминания о которой пострадали со временем, как это случается с любыми воспоминаниями –подробности исказились, превращаясь в насмешку над самими собой. То было время относительного мира и процветания, когда пламя Ереси Хоруса было погашено и втоптано в пепел, а человеческая империя железной рукою правила галактикой.
Те немногие архивы, что уцелели, чтобы донести до нынешних дней картины этого «золотого века», теперь обращаются к тем временам благоговейным шепотом — тогда как хронометр отсчитывает мгновения все ближе и ближе к полуночи последнего, темного тысячелетия.
Вообразите же, если сможете, это древнее царство. Империя среди звезд, единая и непобедимая — ее враги повержены, предавшие ее уничтожены и забыты. Каждый, кто посмеет возвысить голос против поклонения «божественному» Императору, понесет ужасную кару, заплатив жизнью за изреченное богохульство. Любые ксеносы, оказавшиеся в пределах Империума, преследуются и безжалостно уничтожаются. Человечество обладало силой, о которой сейчас не смеет даже мечтать. Истинный упадок межзвездных владений Императора еще далеко впереди.
Но опухоль не была излечена до конца. Империум не смог истребить своих врагов. Не всех их. И поэтому он забыл о них. Забыл о нас.
Впервые за долгую историю человечества воцарившийся мир был построен на фундаменте горделивого неведения, пришедшего следом за жесточайшей победой. И вот, спустя лишь несколько поколений с той поры, как пламя охватило галактику, великая Ересь и последовавшее за нею Очищение превратились в легенду.
Высшие лорды Терры — те достойнейшие, что после «вознесения» Императора правили от его имени — были уверены, что нас больше нет. Были уверены, что все мы пали или были убиты в нашем бесславном изгнании. Они передавали друг другу истории о том, что, стараясь укрыться от их гнева, мы исчезли в наполненном мучениями мире Великого Ока. В конце концов, кто из смертных сможет выжить среди величайшего варп-шторма из тех, что когда-либо разражались в материальном мире? Эта поглощающая все живое воронка в самом сердце галактики казалась им отличным орудием казни: яма, куда новая империя могла сбросить своих предателей.
В те далекие дни крепость, которая в будущем станет вечно воюющей Кадией, была не более, чем заброшенным аванпостом — холодными скалами, не стоящими внимания. Этому миру не требовался огромный флот, чтобы патрулировать космос вокруг планеты, а его население было избавлено от судьбы, на которую обречено ныне, когда военные губернаторы Кадии скармливают жителей подвластного им мира мясорубке Имперской Гвардии, которая заглатывает детей и выплевывает их уже солдатами, готовыми к гибели на поле брани.
В ту бесследно ушедшую эпоху Кадия ни в чем из этого не нуждалась, ибо ей ничто не угрожало. Империум был силен, ведь его враги более не обнажали клинков, желая низвергнуть Ложного Императора.
А мы вели другие войны. Мы сражались друг с другом. То были Войны Легионов. Они бушевали повсюду в Оке — и их ярость была насмешкою над Ересью Хоруса.
Мы забывали об Империуме точно так же, как Империум забывал о нас — хотя со временем наши битвы начали выплескиваться и в материальный мир. Сам ад уже неспособен был вместить те счеты, что скопились меж нами.
Я обещал поведать обо всем, и сдержу свое слово, какие бы грехи ни пятнали — по мнению моих тюремщиков — мою душу. Взамен они предоставили мне столько чернил и пергамента, сколько потребуется, чтобы записать мои слова. Они распяли меня, зная, что это меня не убьет. Они похитили колдовство из моей крови и вырвали мои глаза. Но мне не нужны глаза, чтобы диктовать эту хронику. Мне требуется лишь терпение — и чтобы они чуть ослабили мои цепи.
Повесть о Черном Легионе — это история потерянных душ, которые объединились под знаменем Абаддона, выстроив новые узы братства. И возвышение Черного Легиона из пепла — прежде всего история поиска того, единственного, кого мы могли бы назвать Воителем.
Я поверяю пергаменту первую главу повести, что длится уже десять тысяч лет, о минутах потерь и побед, падений и отмщения. Списки погибших хранят имена моих ближайших братьев и сестер, чьи жизни были принесены в жертву в этой священной войне. Они посещают меня в моих грезах, как волки, которые приходили ко мне раньше.
Мне выпало поведать эту историю. Да будет так.
Я — Искандар Хайон, родом с Просперо. На низком готике, распространенном в Уральских горах на Терре, вы произнесли бы имя Искандар как Сехандур, а Хайон — как Кайн.
Среди Тысячи Сынов я известен как Хайон Черный, за мои прегрешения против собственных братьев. Те, кто служил Воителю под моим началом, называют меня Повергший Короля — ибо я был тем магом, что поверг на колени самого Магнуса Красного.
Я — военный вождь Ка’Шерхан, Лорд Эзекариона и брат Эзекиля Абаддона. Вместе с ним я проливал кровь на заре Долгой Войны, первые из нас стояли, облекшись в черную броню, под восходящим багряным солнцем.
Каждое слово на этих страницах — правда.
Поднявшись из тени и позора,
Возродились в черном и золотом.
КОЛДУН И МАШИНА
Долгие годы до Битвы за Город Гимнов я не ведал страха, потому что мне было нечего терять. Все, чем я дорожил, было не более чем пылью, рассеиваемой ветром истории. Все истины, за которые я сражался, стали не более чем бесполезными философскими идеями — рассказами изгнанников, шепотом, обращенным к призракам.
Ничто из этого не возмущало меня; не предавался я какой-либо особенной меланхолии. В течение сотен лет я научился тому, что только глупец пытается бороться с судьбой.
Неизменными оставались лишь кошмары. Мой дремлющий разум играл со мной мрачные шутки, снова и снова отправляя меня назад в Судный День, когда завывающие волки мчались по улицам охваченного пламенем города. Я видел этот сон каждый раз, когда позволял себе заснуть. Волки, раз за разом — волки.
Приток адреналина выдергивал меня из дремоты, затапливая организм молочной кислотой, заставляя мои руки трястись, а кожу — покрываться холодным бисером пота. Волчий вой из сна преследовал меня и после пробуждения; он пропитал металлические стены моей комнаты для медитаций. Бывали ночи, когда я ощущал эти завывания в моей крови — они бежали по венам, запечатлевались в моем генокоде. Волки — пусть даже они были не более чем воспоминанием — преследовали добычу с рвением, более неистовым, чем сама ярость.
Я подождал, пока они растворятся в монотонном мурлыкающем гуле корабля, на котором я находился. Когда это произошло, я поднялся и сел. Судя по хронометру, я спал почти три часа. После непрерывного бодрствования в течение тринадцати дней даже эти часы, которые удалось урвать для отдыха, были желанной передышкой.
На полу моих скромных покоев, настороженно подняв голову, лежала волчица… которая не была волчицей. Взгляд ее белоснежных глаз, безупречных, как прекраснейшие жемчужины, сопровождал каждое мое движение. Мгновение спустя тварь поднялась с пола — ее движения выглядели неестественно-плавными и никак не соотносились с тем, как движутся живые мускулы. Она двигалась не так, как это делают настоящие волки… и даже не так, как те волки, что преследовали меня во сне. Она двигалась как призрак, облаченный в волчью шкуру.
Существо приблизилось ко мне — и чем ближе она подходила, тем яснее становилось, что она не настоящий зверь. Ее когти и зубы были сверкающе-черными. Ее пасть было совершенно сухой, без признаков слюны, глаза не моргали. От нее пахло не плотью и мехом, а дымом, поднимающимся над пожарищем — невозможно спутать ни с чем этот запах гибели моего родного мира.
«Хозяин…» — услышал я мысль волчицы. Это было не совсем слово, скорее, образ, понятие, говорившее о ее подчинении и привязанности. Но человеческий — и пост-человеческий — разум инстинктивно облекал эти понятия в слова.
«Вихрь», — ответил я телепатическим приветствием.
«Ты очень громко спал», — заметила она. — «В тот день я наелась до отвала. Последние вздохи рожденных Фенрисом. Треск белых костей, упоительный мозг внутри. Соленый вкус благороднейшей крови».
Ее радостное воодушевление передалось мне. Эта уверенность всегда была заразительна.
— Хайон, — бесстрастный глухой голос, едва напоминавший человеческий, исходил, казалось, сразу отовсюду. Голос был начисто лишен эмоций и всяких признаков пола. — Мы знаем, что ты проснулся.
— Ну да, — заверил я воздух вокруг. Мои пальцы ощутили мягкий темный мех Вихрь. На ощупь мех казался почти настоящим. Тварь никак не отреагировала, когда я почесал ей за ушами — не выказала ни удовольствия, ни недовольства.
— Приди к нам, Хайон. Мы ждем тебя.
Я совсем не был уверен, что мне нужна именно эта компания. Особенно сейчас.
— Не могу. Я нужен Ашур-Каю.
— Мы зафиксировали модуляции, по которым можем предположить ложь в твоем ответе, Хайон.
— Это потому, что я лгу тебе.
Ответа не последовало. Я счел это хорошим признаком.
— Что-нибудь слышно насчет подачи мощности к аванкамерам, подключенным к магистральным каналам?
— Никаких изменений не зафиксировано, — заверил меня голос.
Досадно, но неудивительно, принимая во внимание, что корабль был переведен в режим энергосбережения. Я поднялся с каменной плиты, служившей мне лежанкой, протирая немилосердно зудящие глаза — короткого сна явно оказалось недостаточно. Освещение в моем жилище было тусклым — силы «Тлалока» истощились, и это было заметно во всем. Этот свет напомнил мне давние годы, когда я, еще ребенком, изучал в Тизке пергаменты при свете круглого ручного светильника.
Тизка, некогда звавшаяся Городом Света. В последний раз я видел ее, мой родной город — когда бежал с планеты, глядя на охваченный пламенем Просперо на экранах оккулюсов.
Тизка по-прежнему, в известной степени, существовала на новой родине моего Легиона — Сортиарии. Я несколько раз посещал его в глубинах Великого Ока, но не испытывал никакого желания остаться. Многие из моих братьев чувствовали то же самое — по крайней мере, те немногие, что сохранили свой разум неповрежденным. В те бесславные дни Тысячу Сынов можно было в лучшем случае назвать разделенным братством. А в худшем — можно было сказать, что они вообще забыли о том, что означает «быть братьями».
А что же Магнус, Алый Король, который когда-то вершил суд над собственными сынами? Наш отец затерялся в превратностях и хитросплетениях Великой Игры, сражаясь в Войне Четырех Богов. Его занимали дела возвышенные, лежащие вне материального мира в то время, как устремления его сынов оставались, как прежде, плотскими и приземленными. Единственное, чего мы хотели — так это выжить. Многие из моих братьев продали свои знания и военное колдовство тем из враждующих Легионов, кто предложил за них самую высокую цену. Наши таланты всегда пользовались спросом.
Сортиарий был негостеприимным домом — даже среди мириадов миров, купающихся в энергиях Ока. Обитатели этого мира жили под пылающими небесами, чье свечение сводило на нет разницу между днем и ночью, под небесами, потонувшими в непрерывном кружении измученного хора неупокоенных душ. Я видел Сатурн, который находится в той же звездной системе, что и Терра; и планету Кельмаср, которая вращается вокруг белого солнца Клово. Обе эти планеты окружены кольцами из камня и льда, благодаря которым отличаются от своих звездных собратьев. У Сортиария было похожее кольцо, его ярко-белый цвет контрастировал с ядовито-фиалковым оттенком космического пространства Ока. И это кольцо составляли не камень и лед, а заходящиеся в крике души. Мир, в котором после изгнания нашли приют Тысяча Сынов, был в прямом смысле увенчан короной завывающих призраков тех, кто погиб, будучи обманут.
На свой лад, это было очень красиво.
— Приходи к нам, — повторил механический голос из вокс-передатчиков, вмонтированных в стены.
Померещился ли мне слабый отзвук мольбы в неживом голосе? Это встревожило меня — хотя я не мог бы сказать, по какой причине.
— Не обещаю.
Я направился к двери. Вихрь не нужен был приказ, чтобы сопровождать меня. Черная волчица двинулась следом — белоснежные глаза бдительно осматриваются вокруг, обсидиановые когти постукивают и царапают по полу. Иногда — если поймать правильный момент — можно было увидеть ее тень на стене: нечто огромное, рогатое и крылатое. В иной момент моя волчица вообще не отбрасывала тени.
Снаружи по сторонам от двери несли бдительный дозор двое стражей. Оба были облачены в керамит кобальтово-синего цвета, расчерченный бронзой; их шлемы венчали высокие гребни, напоминавшие об истории Просперо и древних Азтикско-Гиптских империях Старой Земли. Как я и ожидал, они повернули головы в мою сторону. Один даже медленно кивнул, приветствуя меня — торжественным кивком, подошедшим бы храмовой статуе. Когда-то это проявление жизни обманывало меня, даря ложную, несбыточную надежду — но теперь я освободился от этой иллюзии. Мои собратья уже давно покинули мир, уничтоженные гордыней Аримана. Здесь стояли воины из Рубрики — пустые оболочки, ставшие вместилищем для немертвого праха.
— Мехари. Джедор, — я приветствовал их, называя по именам, понимая, насколько это бессмысленно.
«Хайон», — сумел телепатически отправить Мехари, но то был лишь простой холодный знак покорности, а не настоящее узнавание.
«Прах», — пришел ответ от Джедора. Это он кивнул мне. — «Всё— прах».
«Братья мои…»— мысленно произнес я, обращаясь к воинам Рубрики.
Было невыносимо смотреть на них всепроникающим взором «второго зрения», ибо я видел и жизнь, и смерть в оболочках из керамита, коими они стали. Я потянулся к ним — не физически, но осторожным нажимом телепатического восприятия. Это было сродни тому тонкому напряжению слуха, которое предпринимаешь, дабы прислушаться к далекому голосу в ночной тишине.
Я чувствовал, что их души здесь, совсем близко — как в те времена, когда их обладатели были живы. Но внутри их доспехов не было ничего, кроме праха. А их разум наполняла мгла, в которой терялись воспоминания.
Я уловил тлеющий уголек памяти Джедора: вспышка белого пламени, затмевавшая все остальное, длящаяся не дольше мгновения. Вот так погиб Джедор. Так погиб весь наш Легион. В беспощадном пламени, пожравшем его.
Разум Мехари время от времени являл такие же слабые проблески воспоминаний — но сейчас я не улавливал вообще ничего. Визор шлема младшего из воинов Рубрики уставился на меня безжизненным, ничего не выражающим взором; он крепко держал свой болтер, всем видом являя готовность защищать тех, кого вверили его попечению.
Не один раз я пытался объяснить Нефертари их противоречивое состояние — живое, и одновременно мертвое, но никак не мог подобрать нужные слова. Наш последний разговор на эту тему закончился особенно неудачно.
— Они одновременно здесь и не здесь, — говорил я ей. — Оболочки. Тени. Я вряд ли смогу это объяснить тому, у кого нет второго зрения. Это как пытаться описать музыку глухому от рождения.
В этот миг Нефертари дотронулась своей когтистой перчаткой до шлема Мехари, кристальные когти со скребущим звуком царапнули одну из красных глазных линз. Ее кожа была белее молока, светлее мрамора, и настолько прозрачна, что на ее высоких скулах я видел тонкие, как паутина, нити, скрытые под кожей. Она сама выглядела наполовину мертвой.
— Это можно объяснить, — заметила она с нечеловеческой, бесстрастной улыбкой, — сказав, что музыка — это звук эмоции, которую музыкант выражает через искусство и передает публике.
Я кивнул в ответ на это изящное возражение, но больше ничего не сказал. Даже с ней я не был готов охотно делиться подробностями проклятия, постигшего моих братьев; не в последнюю очередь потому, что часть вины за их судьбу лежала на мне. Я пытался остановить Аримана, когда он решился на последний, отчаянный шаг. Я пытался — и не смог.
Знакомая пульсация гнева, приправленного виной, вернула меня к действительности. Стоящая рядом со мной Вихрь зарычала.
«За мной», — велел я двум воинам Рубрики. Команда оборвала тонкую нить психического контакта, отозвавшуюся согласным звоном. Мехари и Джедор двинулись за мной; их шаги тяжело грохотали по полу.
В длинном коридоре, ведущем к мостику корабля, затрещал, пробуждаясь к жизни, еще один вокс-передатчик.
— Приходи к нам, — донеслось из него. Невыразительный голос снова приглашал, завлекая в холодные глубины корабля.
Я пристально посмотрел на один из бронзовых громкоговорителей, расположенных в арочных стенах главного коридора, который тянулся по центру корабля. Он был выполнен в виде погребальной маски — андрогинного лица с тонкой улыбкой.
— Зачем? — спросил я, обращаясь к этому лицу.
Ответ прошелестел из громкоговорителей по всему кораблю — еще один голос среди едва различимых призрачных песен.
— Потому что нам одиноко.
Жизнь на «Тлалоке» состояла из контрастов и противоречий — как на любом имперском корабле, выброшенном на берега Преисподней. В Великом Оке существовали области относительной стабильности и наполненные мучениями потоки — так что корабли, оказавшиеся в Оке, в конце концов обретали такое же состояние, подчиняясь непостоянным приливам.
Око — царство, где мысль становится реальностью, если некто обладает достаточно сильной волей, необходимой, дабы породить нечто из ничего, коим наполнен варп. Если смертный жаждет чего-то — варп с готовностью удовлетворит эту жажду, хотя часто за это приходится платить неожиданную цену.
Когда слабые духом погибли, будучи не в силах контролировать игру своенравного воображения, структура корабельной команды начала восстанавливаться из раздрая, в который погрузилась ранее. Общество, вскоре возникшее в сводчатых залах «Тлалока», основывалось на гнетущей меритократии. Те, кто был наиболее полезен для меня, поднялись над теми, кто не был. Все было очень просто.
Многие из членов команды были людьми — рабами, захваченными в набегах во время Войн Легионов. Ниже них стояли сервиторы, а выше — звероподобные мутанты, выведенные из генетического фонда Сортиария. Рев и шум ночь за ночью оглашал корабельные залы, когда они сходились в ритуальных сражениях на нижних палубах, пропахших мехом и пОтом этих полуживотных.
Нам потребовалось почти два часа, чтобы добраться до Анамнезис. Два часа двери в бортовых перегородках расходились перед нами — медленно из-за недостатка энергии; два часа подъемов и спусков на вибрирующих под ногами платформах; два часа в темных коридорах, наполненных песней варпа, терзающего металлические кости корабля. Сопровождаемая напряженным скрипом, по хищному телу «Тлалока» пробегала дрожь, когда корабль прокладывал путь сквозь самые плотные течения Ока.
Снаружи бушевал шторм. Нам редко приходилось повторно активировать поле Геллера внутри Ока — но эта область была скорее варпом, чем материальным миром, и океан демонов сгорал у нас в кильватере.
Я не обращал внимания на мелодию варпа. Некоторые из нашего отряда утверждали, что слышат голоса среди самых свирепых штормов — голоса друзей и врагов, преданных и предателей. Я не слышал ничего подобного. По крайней мере, никаких голосов.
Вихрь замыкала шествие, время от времени скрываясь в тенях, соблазнившись возможностью поохотиться на кого-то или на что-то, скрывавшееся там. Моя волчица могла войти в темноту в одном месте — и внезапно появиться из совсем другой тени. Каждый раз, когда она исчезала в небытие, я чувствовал резонирующую дрожь невидимых уз, соединявшей нас.
Мехари и Джедор напротив следовали за мной в молчаливом согласии. Я находил своего рода мрачное удовлетворение в их обществе. Пусть они не были приятными собеседниками — их присутствие добавляло уверенности.
Случалось я обнаруживал, что говорю с ними так, словно они по-прежнему были живы, рассказывая им о своих планах и отвечая на их стоическое молчание так, словно они действительно отзывались на мои речи. Мне было любопытно, как расценят подобное поведение те мои родичи, кто еще способен дышать — там, на Сортиарии — и повинен ли кто-то еще из выживших Тысячи Сынов в сходном с моим потворстве собственной слабости.
Чем дальше мы уходили вглубь корабля, тем менее он напоминал погруженную в траур крепость, и тем более походил на трущобы. Оборудование казалось все более ветхим, а обслуживающие его люди — все более жалкими. При моем приближении они сгибались в поклонах. Некоторые плакали. Некоторые разбегались, словно паразиты на ярком свету. Все они понимали, что лучше не заговаривать со мной. Я не питал к ним никакой особенной ненависти, но гудящий рой мыслей делал их присутствие весьма неприятным. Они влачили свои бессмысленные жизни во тьме, рождались, жили и умирали рабами господ, чьих целей не могли постигнуть, на войне, которой не понимали.
Нижние палубы опустошали циклы морового поветрия. Большинство наших рейдов для захвата рабов были направлены лишь на то, чтобы поддержать численность тех, кто выполнял черную работу, не требующую никаких знаний. Но раз в несколько десятилетий мы вынуждены были вступать в битву с другими Легионами, чтобы восполнить ущерб, нанесенный команде другими вредоносными воздействиями, порождаемыми Оком. Око Ужаса было немилосердно к бессильным и слабовольным.
Я достиг анфилады залов, ведущих к Внешнему Ядру; все здесь носило отпечаток болезненной страсти Анамнезис к порядку. Огромные помещения были населены сервиторами и закутанными в длинные бесформенные одеяния культистами Бога-Машины — все они работали с лязгающими, позвякивающими механизмами, которые тянулись вдоль стен и потолка, и выступали из ниш, выдолбленных в полу. Передо мной лежал обнаженный мозг «Тлалока»: его вены из кабелей и перекрученных проводов, его плоть, сложенная из обветшалых двигателей черной стали и ржавых железных генераторов.
Рабочие бригады, каждая из которых выполняла одно установленное задание, по большей части не обращали внимания на приближение своего господина, хотя их надзиратели-культисты сгибались в поклонах и расшаркивались, совсем как человеческое стадо на палубах, расположенных выше. Я ощущал, с какой неохотой они склоняются перед повелителем, не разделяющим их веры в Омниссию, но не был немилостив к ним. За то, что они остались здесь, им позволили служить нуждам самой Анамнезис; честь, вожделенная для многих приверженцев Культа Машины.
Некоторые, впрочем, демонстрировали подлинное уважение и почтение, обнаружив, что к ним приближается командир корабля. Их уважение было лишено смысла, и меня не беспокоили те, чьим манерам его недоставало. В отличие от неквалифицированной человеческой обслуги, влачившей тусклое существование в недрах судна, у этих жрецов были дела поважнее, чем раскланиваться перед владыкой, не обращавшим на них внимания. Я давал им возможность спокойно работать, а они отвечали мне таким же вежливым безразличием.
Возвышаясь над согбенными жрецами и неуклюже ковыляющими сервиторами, в каждом помещении стояло несколько роботов-стражей: гуманоидного вида кибернетические воины класса Таллакси и Бахарат. Они были неподвижны, с опущенными головами и отключенным оружием. Так же, как и сервиторы, деактивированные роботы никак не отреагировали, когда мы двинулись от Внешнего Ядра к Внутреннему.
Внутренним Ядром именовалась уединенная камера, которую защищала серия переборок с запечатанными дверями — сюда могли входить лишь самые высокопоставленные члены экипажа корабля. Автоматические лазерные орудия, помедлив, словно нехотя, пробудились к жизни; выскользнув из гнезд, размещенных на стенах, влекомые пощелкивающими механизмами, они следили за нашим приближением по узкому металлическому мостику. Я сомневался, что хотя бы у половины из них хватит энергии, чтобы открыть огонь — но отрадно было видеть, что машинный дух, управляющий «Тлалоком», еще старается соответствовать определенным стандартам.
Вход во Внутреннее Ядро в своей показной роскоши не уступал бы вратам иного дворца. Сами двери представляли собой огромные плиты из темного металла, украшенный скульптурными изображениями двух перевившихся друг с другом просперийских змей — с увенчанными гребнями высоко поднятыми головами и широко раскрытыми пастями, готовыми пожрать двойные солнца.
Единственным стражем, стоявшим у ворот, был другой киборг-воин Бахарат: четыре метра механических мускулов и металлической мощи, роторные пушки на каждом плече. В отличие от своих собратьев во Внешнем Ядре, он оставался включенным. Пневматика его суставов зашипела, орудия — негромко зажужжали, пробуждаясь и переходя в боевую готовность.
Киборг повернул свою гладкую, лишенную черт лицевую пластину, словно оглядывая и оценивая меня без всяких эмоций — а потом отступил в сторону на тяжелых когтистых лапах. Он не произнес ни звука. Здесь вообще почти никто не разговаривал. Если нужно было выразить что-то звуком, обычно использовали стрекочущие фразы шифрованного машинного кода.
Я прижал руку к одной из огромных скульптур — моя ладонь прикрыла лишь одну чешуйку на шкуре левой змеи — и направил короткий мысленный импульс внутрь, за запечатанные ворота.
«Я здесь».
Под нестройный хор стучащих металлических частей многочисленных замков и громыхающих механизмов первая из семи переборок начала неторопливо открываться.
Машинный дух есть воплощение драгоценней шего союза: он — вещное воплощение связи между человечеством и Богом-Машиной. Для техножрецов, принадлежащих к числу Механикум Марса — этому более чистому и достойному сообществу, существовавшему задолго до закоснелых Адептус Механикус — нет более священного состояния бытия, чем это божественное слияние.
Большинство машинных духов, тем не менее — весьма примитивные, ограниченные создания; их создают из некоторого числа биологических компонентов, которые сохраняют живыми в искусственно созданных химических колбах-садках, а потом, словно рабов приковывают к системам, с которыми им предстоит работать целую вечность, выполняя записанные в них программы. В империи, где искусственный интеллект почитают ересью, не знающей себе равных, процесс создания машинного духа сохраняет жизненную суть человека в сердце всякого автоматизированного процесса.
Согласно распространенной точке зрения высшим достижением такой технологии были военные машины Легионов Космодесанта и марсианских культов, которые позволяли воинам сражаться даже после очень серьезных увечий или за пределом самой смерти, помещая их внутри бронированной оболочки кибернетического полководца. На другом, более обыденном полюсе спектра этой технологии располагаются системы программирования траекторий снарядов для танков или боевых кораблей, близкими родственниками которых и являются системы автоматического управления огромными, как города, венными кораблями, бороздящими просторы космоса.
Но существует множество других образцов. Вариаций на ту же самую тему. И не все системы сотворены одинаковыми.
«Я здесь», — снова сообщил я тому, что находилось за дверью.
Я ощутил, как биологические компоненты машинного духа затрепетали в защищавших их емкостях, заполненных прохладной аква витриоло, когда сам дух отправил ответ через серию подчиненных системных функций. Через секунду порталы Внутреннего Ядра приступили к Ритуалу Открытия.
Сущность по имени Анамнезис, сокрытая в сердце корабля, ожидала. У нее это отлично получалось.
«Стоп» , — скомандовал я моим братьям. Мехари и Джедор мгновенно прекратили движение и опустили болтеры.
«Убейте каждого, кто попытается войти» . В приказе не было необходимости — никто не приблизится к Внутреннему Ядру, если Анамнезис не позволит — но я был вознагражден слабым псионическим ответом, эхом той тени живой души, что оживляла доспех Джедора. Мехари безмолвствовал. Но его молчание не заботило меня — эти явления появлялись и исчезали, словно изменчивые, неравномерно накатывающиеся волны.
Получив приказ, воины Рубрики вернулись назад, к самому дальнему из порталов, и остановились там, подняв болтеры и прицеливаясь. Они стояли безмолвно и неподвижно — воплощение верности даже за чертой смерти.
— Хайон, — приветствовала меня Анамнезис.
Она была бОльшим, чем большинство машинных духов — во всяком случае, более чем набором органов в емкости с амниотической жидкостью. Анамнезис не подвергали вивисекции перед тем, как она подчинилась своей судьбе. Ее тело было практически целым — обнаженная, она плавала в высокой, вместительной емкости с аква витриоло. Толстые кабели, имплантированные в бритый череп, колыхавшиеся, словно змеи Горгоны, соединяли ее с сотнями машин, располагавшихся в помещении. При солнечном свете ее кожа была бы оттенка карамели. В этой камере, внутри наполненной жидкостью гробницы, ее плоть сильно побледнела от времени.
Дополнительные мозги: некоторые — выращенные искусственным путем, иные — насильственно изъятые из еще живых тел их невольных доноров — покоились в небольших, оснащенных генераторами вместилищах в форме зерен, которые, словно пиявки, присосались к бокам ее герметичного бака.
Под ее колыбелью из укрепленного стекла негромко жужжали очистительные установки, фильтруя и обновляя прохладную жидкость. В целом, передо мной действительно была молодая женщина, запертая, словно зародыш в искусственной утробе, променявшая настоящую жизнь на бессмертие в холодной жидкости.
Она смотрела на мир ауспекс-сканнерами «Тлалока». Она сражалась корабельными орудиями. Ее мысли подхватывали сотни дополнительных мозгов, подчиненных ее собственному, превращая ее во всеобъемлющую сущность, намного превосходящую человеческое существо, которым она была когда-то.
-Как твои дела? — спросил я.
Анамнезис подплыла к передней части своего жилища, глядя на меня неподвижными мертвыми глазами. Она прижала руку к стеклу, ладонью вперед — словно хотела дотронуться до меня, но отсутствие жизни в ее взоре лишило этот жест всякого намека на чувство.
— Мы функционируем, — ответила она. Здесь, во Внутреннем Ядре бесполый голос машинного духа звучал нежно и мягко; его больше не искажали помехи вокса. Он исходил из пастей четырнадцати горгулий из слоновой кости — семь из них злобно глядели на нас со стены передо мной, семь — из-за моей спины. Изваяния едва виднелись на стенах, теряясь в лабиринтах кабелей и генераторов — это делало Внутреннее Ядро похожим на индустриальный городской пейзаж. — Мы видели двух твоих мертвецов.
— Это Мехари и Джедор.
От моих слов ее губы дрогнули.
— Мы знали их. Прежде.
Потом она посмотрела вниз, на волчицу, появившуюся из тени, отбрасываемой одним из тонко пищащих генераторов.
— Мы видим Вихрь.
Тварь уселась на задние лапы, наблюдая за машинным духом — настоящие волки так не глядят. Ее глаза отливали перламутром так же, как амниотическая жидкость, поддерживающая тело машинного духа.
Я с трудом отвел взгляд от болезненно-бледного девичьего лица и прижал руку к стеклу, повторяя ее приветствие. Как обычно, я инстинктивно потянулся к ее разуму — и ничего не смог разобрать за жужжанием миллионов аналитических действий, совершаемых ее всеобъемлющим разумом.
Но она улыбнулась при упоминании Мехари и Джедора, и это насторожило меня. Она не должна была улыбаться. Анамнезис никогда не улыбалась.
А потом настороженность отступила, поддавшись натиску самого предательского из искушений: надежды. Что если эта улыбка была чем-то иным, чем случайный проблеск моторной памяти?
— Скажи хоть что-нибудь, — начал я. Анамнезис по-прежнему глядела на Вихрь, а тело девы медленно плыло в молочном сумраке.
— Мы знаем, о чем ты хочешь спросить, — сообщила она.
— Надо было спросить раньше, но пока сны о волках еще свежи в моем разуме — я менее терпелив и склонен к самообману, чем обычно.
Она позволила себе кивнуть — еще один ненужный, слишком человеческий жест.
— Мы ждем вопроса.
— Мне нужна правда.
— Мы не лжем, — мгновенно ответила она.
— Потому что ты решила не лгать, или потому что не можешь?
— Не имеет значения. Результат тот же. Мы не лжем.
— Ты только что улыбнулась, когда я сказал, что пришел с Мехари и Джедором.
Она продолжала пристально глядеть своими мертвыми глазами.
— Непроизвольный моторный отклик моих биологических компонентов. Сокращение мышц и сухожилий. Не более того.
Мои пальцы, прижатые к стеклу, медленно сжались в кулак.
— Просто скажи мне. Скажи, осталось ли в тебе что-то от нее. Хотя бы что-то.
Она повернулась в жидкости — призрак в тумане, тихим шепотом струящемся из передатчиков на стенах камеры. Ее глаза походили на глаза акулы, — столь же холодные, напрочь лишенные выражения.
— Мы — Анамнезис, — наконец произнесла она. — Мы — Одна, состоящая из Многих. «Она», которую ты ищешь — всего лишь доминирующий процент нашей биологической составляющей. «Она», которую ты помнишь, играет в нашей когнитивной матрице роль, не большую, чем любой другой разум.
Я ничего не сказал. Только посмотрел ей в глаза.
— Мы отмечаем на твоем лице эмоциональный отклик, свидетельствующий о печали, Хайон.
— Все в порядке. Благодарю за ответ.
— Она сама выбрала это, Хайон. Она по доброй воле превратилась в Анамнезис.
— Я знаю.
Анамнезис снова прижала руку к стенке своей купели, ее ладонь оказалась точно напротив моего кулака, нас разделяло лишь прочное стекло.
— Мы причинили тебе душевную боль.
Я никогда не умел врать. Этот талант не был присущ мне с самого рождения. Пусть так — я искренне надеялся, что фальшивая улыбка сможет ввести ее в заблуждение.
— Ты преувеличиваешь мою приверженность к заботам, свойственным смертным, — ответил я. — Мне просто было любопытно.
— Мы отмечаем в твоем голосе комбинацию звуков, свидетельствующих о значительном эмоциональном вкладе в обсуждаемый вопрос.
В ответ я снова улыбнулся — уже более искренне. Против воли я задался вопросом, почему ее создатели-Механикумы наделили ее способностью анализировать подобные вещи.
— Ты превышаешь свои полномочия, Анамнезис. Веди кораболь и позволь мне самому разобраться с моими делами.
— Повинуемся, — она снова повернулась ко мне спиной. Кабели и провода, присоединенные к ее бритой голове, заструились, словно механическое подобие развевающихся волос. Неким образом она выглядела, словно колеблется или сомневается. — Мы повторяем нашу просьбу о словесном диалоге, — произнесла она со странной, подчеркнуто-женственной вежливостью.
Я прошелся по камере, мои шаги были едва слышны из-за приглушенного рычания ее систем жизнеобеспечения.
— О чем ты хочешь говорить? — поинтересовался я, обходя ее стеклянную тюрьму. Она плыла внутри, следуя за моим движением.
— Мы желаем общаться. Предмет разговора не имеет значения. Говори, а мы будем слушать. Рассказ. Анекдот. Отчет. История.
— Ты слышала все мои истории.
— Нет, мы не слышали. Не все. Расскажи нам о Просперо. Расскажи, как тьма пришла в Город Света.
— Ты была там.
— Мы видели лишь последствия. Мы не чувствовали того, что пережили сами участники событий. Мы не бежали по улицам с болтером в руках.
Я закрыл глаза, когда вой, преследовавший меня в снах, вырвался на свободу, и настиг меня здесь, в этой камере. Сидящая напротив меня Вихрь издала странный горловой звук — нечто среднее между рычанием и хихиканьем. Каких бы потерь ни стоила мне гибель моего родного мира, волчица помнила тот день по-иному. Как она любила напоминать мне, в тот день Вихрь наелась до отвала.
— Может быть, в другой раз.
— Мы зафиксировали в твоем голосе…
— Прошу тебя, Итзара, хватит. Мне неинтересно, что там в моем голосе.
Она глядела на меня — как обычно, эти мертвые глаза странно контрастировали со смущающей пристальностью взора. Встретившись с ней взглядом, я заметил призрачный след моего отражения в стенке ее стеклянной темницы. Длинное белое одеяние, темная кожа — мальчишка, рожденный в опаленном солнцем мире, выращенный с использованием архео-генетических технологий, чтобы стать орудием войны.
Анамнезис подплыла ближе, теперь она прижала к стеклу обе руки, в полумраке я видел, что ее рот бессильно приоткрыт. Ничто в ней не выглядело живым.
— Не называй нас этим именем, — произнесла она. — Та, что носила это имя, сейчас Одна из Многих. Мы — не Итзара. Мы — Анамнезис.
— Я знаю.
— Мы больше не желаем твоего присутствия здесь, Хайон.
— Ты не можешь приказывать мне, машина.
Она не ответила. Потом отплыла назад в своей неколеблющейся жидкости, и подняла голову, словно услышала чей-то далекий зов. Ее пальцы оторвались от стекла и коснулись нескольких кабелей, торчавших из ее голого черепа.
— Что такое? — не понял я.
— Тебя зовут.
Она посмотрела мне в глаза, и на секунду мне показалось, что она вот-вот улыбнется снова. Но этого не произошло. Ее мертвый взгляд оставался неподвижным.
— Мы слышим, как кричит эта чужая, — сказала она. — Она ищет тебя и зовет по воксу. Но ты здесь, и без доспеха — поэтому не отвечаешь.
— Что ей надо от меня? — спросил я, хотя и предполагал ответ. Она проявляла огромную силу воли, сопротивляясь этому так долго.
— Она жаждет, — ответила Анамнезис. И снова в ее глазах мелькнуло что-то, что напоминало об эмоции, но так и не стало ею. Проблеск неловкости, может быть. Или намек на отвращение. А возможно, обычная моторная память. — Желаешь поговорить с ней?
И что я ей скажу?
— Нет. Запечатай Гнездо. Запри ее там.
Ни малейшей паузы, ни тени колебания. Анамнезис даже не моргнула.
— Сделано.
В тишине, последовавшей за этими словами, я глядел в безучастные глаза Анамнезис.
— Пожалуйста, активируй моих оружейных сервиторов. Мне нужен мой доспех.
— Сделано, — снова ответила она. — Мы осведомлены, что Нефертари весьма полезна. Поэтому мы желаем узнать, не собираешься ли ты убить ее.
— Что? Ну конечно нет. Что я, по-твоему, за человек?
— Мы не думаем, что ты вообще человек, Хайон. Мы думаем, что ты — оружие с не до конца исчезнувшими следами человечности. А сейчас иди к своей чужой, Искандар Хайон. Ты ей нужен.
Я повернулся, чтобы уйти — но не к моей связанной кровью. Мне нужно было вооружиться и приготовиться к сбору флотилии, так что Нефертари предстояло лежать в темноте еще немного дольше.
(продолжение, ясно дело, следует)
А кому неудобно читать вот-так-вот - ссыль для скачивания. на dropbox
@темы: пафос, изображение гранёного стакана, истории с другого берега
-
-
12.06.2015 в 15:11Капеллан Ордена Медноголовых. - могу себе представить, как над ними подшучивали...
перед владыкой, не обращавших - "не обращавшим"?
***
Да, Хайона окружают странные женщины
-
-
12.06.2015 в 15:38Да ладно, что сразу странные. Отличный собрал себе
гаремцветник (=-
-
12.06.2015 в 15:38Да ладно, что сразу странные. Отличный собрал себе
гаремцветник (=-
-
12.06.2015 в 16:01-
-
13.06.2015 в 13:29Отчего же аллергию? АДБ вообще хорошо удаются взаимоотношения "девочка и космодесантник", тем более, что Итзара Хайону приходится не совсем той, о ком можно подумать сразу, а Вихрь и Нефертари каждая неиллюзорно спасали ему жизнь.
это надо понимать так, что жить на новом месте полюбили только круглые идиоты
Это надо понимать так, что Рубрикатам полностью всё равно, где жить.; )
-
-
13.06.2015 в 13:45Рубрикатам полностью всё равно, где жить - они и не едят... зря всё же Аримана так ругают, есть в его идее и плюсы
-
-
13.06.2015 в 14:20зря всё же Аримана так ругают, есть в его идее и плюсы
Многие менеджеры по персоналу оценили бы, думаю.;J
-
-
13.06.2015 в 18:06Очепятку поправил, мерси.
это надо понимать так, что жить на новом месте полюбили только круглые идиоты
В оригинале там вообще ве(и?)сельба: Many of my brothers felt the same – at least, those few with their minds still intact. То есть, по сути - "те немногие, что еще дружили с головой".
зря всё же Аримана так ругают, есть в его идее и плюсы
Ну... он же выполнил поставленную задачу - мутировать Рубрикаты перестали, да.
Grey Kite aka R.L.,
Отчего же аллергию?
Дык, от проблем, которые создавали как минимум двое из этих троих (третья б тоже создавала - но не могла уйти с рабочего места).
Принимая во внимание, что регулярно утворяла та же Нефертари, не удивлюсь, если у Хайончика регулярно возникала мысль, что лучше б она не спасала ему жизнь, т.к. если б его порешили - ему бы не пришлось разруливать утворенное
и искать, кого б ей скормить.-
-
13.06.2015 в 18:11-
-
13.06.2015 в 18:20Рассуждая логически: если бы Хайон пожелал избавиться от проблем, создаваемых Нефертари, ему СПОЙЛЕР Видимо, вплоть до конца повествования она и ее аппетиты Хайона не настолько напрягали.;J
А в следующей книге может оказаться и так, что проблема снялась сама собой.Хайон, вообще говоря, довольно сентиментальный
человеккосмодесантник; опять "аномалия" в стиле АДБ.-
-
13.06.2015 в 18:21Я так думаю, мы разное считаем "проблемами".
-
-
13.06.2015 в 18:35В общем, жду продолжения - уже сейчас видно, что история эта полна террора и фуража.
-
-
13.06.2015 в 18:55Дак я и говорю, что рассуждаю с собственной т.зрения. То, что для Хайона не проблема - для меня она. И наоборот.
Хайон, вообще говоря, довольно сентиментальный
человеккосмодесантник; опять "аномалия" в стиле АДБ.Ну да. Если писать про космодесантников, какими они должны быть с т.зрения здравого смысла - писать будет сложно, а читать неинтересно (с эмоционалкой у них, имхо, должно быть куда слабее, чем у обычных людей).
Но ваха - проект коммерческий, а АДБ, имхо, вообще умеет писать увлекательно и понимает, чего надо ЦА. Ну, и дает ей чего надо (в присущей ему весьма элегантной манере).
Поэтому, вон, Jenious правду говорит: история - террор, фураж... и даже где-то фужер.
-
-
13.06.2015 в 18:55Дак я и говорю, что рассуждаю с собственной т.зрения. То, что для Хайона не проблема - для меня она. И наоборот.
Хайон, вообще говоря, довольно сентиментальный
человеккосмодесантник; опять "аномалия" в стиле АДБ.Ну да. Если писать про космодесантников, какими они должны быть с т.зрения здравого смысла - писать будет сложно, а читать неинтересно (с эмоционалкой у них, имхо, должно быть куда слабее, чем у обычных людей).
Но ваха - проект коммерческий, а АДБ, имхо, вообще умеет писать увлекательно и понимает, чего надо ЦА. Ну, и дает ей чего надо (в присущей ему весьма элегантной манере).
Поэтому, вон, Jenious правду говорит: история - террор, фураж... и даже где-то фужер.
-
-
13.06.2015 в 18:55Дак я и говорю, что рассуждаю с собственной т.зрения. То, что для Хайона не проблема - для меня она. И наоборот.
Хайон, вообще говоря, довольно сентиментальный
человеккосмодесантник; опять "аномалия" в стиле АДБ.Ну да. Если писать про космодесантников, какими они должны быть с т.зрения здравого смысла - писать будет сложно, а читать неинтересно (с эмоционалкой у них, имхо, должно быть куда слабее, чем у обычных людей).
Но ваха - проект коммерческий, а АДБ, имхо, вообще умеет писать увлекательно и понимает, чего надо ЦА. Ну, и дает ей чего надо (в присущей ему весьма элегантной манере).
Поэтому, вон, Jenious правду говорит: история - террор, фураж... и даже где-то фужер.