...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
РЫЦАРЬ-ОБОРВАНЕЦ
«Человечество от века смотрело ввысь, ища свой истинный путь».
Кто первым произнес эти слова? За все долгие тысячелетия моей жизни мне так и не удалось обнаружить исток этого суждения. Возможно, мне никогда уже не удастся — если мои гостеприимные хозяева-Инквизиторы решат казнить меня. Впрочем, подозреваю, они чересчур умны, чтобы пробовать. Попытка убить меня ничем хорошим для них не кончится.
Мой брат Ариман, чья мудрость не подлежала сомнению, пока его помыслы не запятнала гордыня, питал особую любовь к этому высказыванию. Прежде, чем я облачился в черное, — когда Ариман и я были поистине братьями, связанными не только узами крови, — я посещал его лекции о природе нашего вида и той вселенной, которую мы объявили своей. Он цитировал эти слова во время наших дискуссий, и я улыбался, поскольку те были более, чем правдивы.
Род человеческий всегда доискивался ответов у небес. Первые люди, поднимавшие взгляд на солнце, чтили шар термоядерного огня как бога, воплотившегося на небе — божество света, приносящее жизнь, с каждым рассветом без остатка изгоняющее страх темноты.
Это могущественный символ. Даже поныне в постоянно сжимающихся границах Империума можно найти примитивные миры, где Императору поклоняются в обличии бога солнца. Для властных структур Империума нет разницы, как именно человеческие стада выражают преданность Императору, покуда длится беспрекословное почитание, а десятина Экклезиархии не иссякает.
Как только философы тех древнейших культур перестали страшиться мрака, ночное небо стало небесным садом, где самим планетам и звездам придавали некую форму, поэтичную и произвольную, объявляя эти созвездия телами далеких богов и богинь, свысока взирающих на человечество.
Мы непрестанно смотрели вверх. Стремились, добивались, желали.
Вам неловко, когда я говорю — «мы»? Это неправильно с моей стороны — помещать себя и свой род в хитросплетении расходящихся генетических линий человечества?
Полагая, будто бы мы — Девять Легионов и наши смертные последователи — суть некая непостижимая и чуждая форма жизни, Империум выдаёт своё величайшее невежество. Знание варпа — точно такое же знание, как любое другое. Никакой перемене, тайне или же истине не под силу переписать чью-то душу от начала и до конца.
Я не человек. Я перестал быть человеком, будучи одиннадцати лет от роду: когда Легион Тысячи Сынов забрал меня из семьи и претворил в орудие войны. Но процесс этот строился вокруг человеческой сердцевины. Мои чувства — человеческие чувства, отточенные и очищенные постчеловеческим восприятием. Мои сердца — смертные сердца, хотя измененные; им под силу вмещать бессмертную ненависть и бессмертную жажду, выходящие за пределы чувств, доступных виду-первооснове.
Когда мы, Девять Легионов, мыслим о человечестве — кроме очевидного применения в качестве рабов, прислужников или подданных, — мы видим родственные души. Не особей, достойных лишь поношения, но слабое, невежественное стадо, нуждающееся в надлежащей верховной власти. Человечество — форма существования, в которую мы уходим корнями. Не наш враг. Всего лишь предшествующая нам ступень на лестнице эволюции.
Так что: да. Я говорю: «мы».
С течением времени человечество вглядывалось в небеса уже не ради веры, но ради знания. Те ранние цивилизации оставили позади поклонение звездам, обратившись ныне к планетам, вращавшимся вокруг них. То были земли обетованные для экспансии, исполненной надежд. Человечество составляло списки этих планет, воображая бронированные железные корабли, пересекающие черноту небес, дабы заселить их — и, в конечном итоге, отыскать на них жизнь.
Но мы всё еще стремились к чему-то большему. И достаточно скоро — нашли.
Варп. Эмпиреи. Великий Океан. Море Душ.
Когда человечество впервые открыло для себя варп, пользуясь им для путешествий на невообразимые расстояния, мы столь мало знали о злобе, пребывающей внутри его извечных приливов и отливов. Мы видели чуждые сущности — нечеловеческие создания, сотканные из эфира, — но не чувствовали за ними злобы, равно как и присутствия великих, пагубных разумов, что дали им жизнь.
Мы видели только изнанку нашей реальности, океан в постоянном движении, позволявший — несмотря ни на что — сократить века путешествий до считанных недель. Расстояние, ради преодоления которого потребовалось бы сто поколений, оказалось достижимым за какие-то месяцы. Защищенные полями Геллера — непроницаемыми пузырями материальной реальности — первые эмпиреонавты человечества привели наш вид к отдаленнейшим звездам и мирам, что вращались под их чужеродным светом.
Мы понятия не имели. В те невежественные, безмятежные дни мы понятия не имели, что плывем через ад. Мы понятия не имели о том, что рыщет под этими течениями, ожидая наших эмоций, дабы обрести форму.
Обитатели варпа известны среди бесчисленных культур под несметным числом имен. Я слышал, как их именовали — Бездушными; Тен-Гу; Шедим; Дэймонион; Нумен; духами, призраками и дэвами; Падшими; Нерожденными; и уймой иных. Но всё же в каждом из этих имен, сквозь десятки тысяч культур, слышится эхо единого онтологического ядра.
Демон.
Стоило мне проделать разрыв в реальности, как Мехари и Джедор совершенно синхронно открыли огонь. На безвоздушной командной палубе грохот болтеров обернулся молчанием, и оружие в их руках лишь вздрагивало в такт выстрелам от неизбежной отдачи.
Первые из Нерожденных выползли сквозь канал в холодный вакуум реальности — прямо в шквал болтов, под которым трупная плоть рвалась на части, разбрызгивая густые струйки эфирного ихора. Я не мог теперь видеть глазами Ашур-Кая, но остававшейся между нами связи было достаточно, чтобы ощущать, что делает он: а именно — прорезает выход из канала на командном мостике «Тлалока». Это было бы смертельно опасно, не находись он под защитой отряда наших воинов Рубрики. Их болтеры изрыгали опустошительный огонь, истребляя тварей, стремящихся пройти сквозь врата.
Рядом со мной не выстраивались, шеренга за шеренгой, воины Рубрики, но первый выплеск нечеловеческой плоти был достаточно слаб, чтобы сдержать его силами одних Мехари и Джедора. Вихрь выглядела размытым черным пятном — демон в обличье матерого волка, — и медленно растворяющиеся внутренности капали с ее когтей и клыков. Она самозабвенно набрасывалась на созданий варпа, наслаждаясь легкой расправой над столь слабой добычей.
Когда ученые мужи Империума проповедуют, будто бы демоны — единообразная орда, спаянная враждой к человечеству, они изрекают величайшую ложь в своей жизни. Демоны рождаются в варпе во множестве разновидностей и пород, и гораздо чаще непримиримо бьются между собою, чем ведут войну против смертных. Даже те, кто разделяют один хор или пантеон, будут резать и пожирать сородичей, исполнившись безграничной ненависти, или сражаться, следуя неведомым соглашениям, связующим их. Я видел целые миры, отданные на потребу враждующих воинств, каждое из которых клялось в верности Богу Войны. Каждый демон, кишащий среди миллиардов, был рожден у основания его трона — но это не значило ничего. Им — проявленным в виде меньших осколков вечной ярости их отца, — ведомо одно лишь кровопролитие. Дети других Богов сходны с ними, и ведут собственные сражения свойственными им способами.
Вихрь была связана со мной — договором, скрепленным клятвой, душой и кровью. И всё же она уничтожала себе подобных за целую вечность до того, как по доброй воле отдала себя под мою власть.
Здесь, в сердце шторма, первые Нерожденные, достигнувшие канала, не представляли собою ничего стоящего — они выкарабкивались на свободу и погибали от наших рук, не успев даже стать угрозой. Их более могучие родичи должны были вскоре зашевелиться — привлеченные пламенем моей души и биением моих сердец — но времени хватало. Я и мой брат отнюдь не впервые прорезали канал.
Корабль содрогнулся под нами. Абордажные торпеды, ударившие где-то поблизости. Я снес Саэрном голову трехликому существу и пинком отбросил обезглавленные останки вниз по ступеням.
«Советую поспешить» , — повторил Ашур-Кай.
«У тебя не может быть сложностей, — отправил я ему. — При тебе полная рота воинов Рубрики».
«Я подразумеваю военный флот, надвигающийся на нас. Враг непременно будет стрелять по нам — ведь тебе с Леорвином так не терпелось продемонстрировать пустую браваду. Стоит нам замешкаться, Дети Императора поймают нас. Шесть минут отделяют корабль от возвращения внутрь шторма, Хайон. Желаешь попробовать войти в канал после этого? Сможем мы удержать его среди тамошних ветров?»
Даже здесь, даже сейчас, Ашур-Кай читал мне лекцию. Ничего не менялось.
«Я почти готов».
Нечто извивалось у моих ног. Нечто, составленное из дрожащих конечностей и обнаженных органов, лишенное сколько-либо заметных глаз. Я раздавил его сокрушительным ударом ботинка.
Демоны всегда ускользают от прямого взгляда. Они — создания, рожденные эмоциями и кошмарами смертных; вылепленные из необъятного сознания соперничающих Богов. Возможно, точнее будет сказать: смертные чувства, даже настроенные на демоническое и нечестивое, с трудом сосредотачиваются на плотских обличьях Нерожденных. Наш разум пытается просчитать и структурировать то, что не поддается пониманию, и тем более — описанию. Сколь бы пристально мы ни вглядывались, разумом мы остаемся всего лишь смертными, желающими удостовериться в реальности того, чего не должно существовать вообще.
В лучшем случае, Нерожденные оставляют за собою смутную ауру, отчего их образ выглядит туманным, словно мираж. В худшем случае (что бывает гораздо чаще) всё, что можно почерпнуть из их физической формы — горсть впечатлений и ощущений: запах, воспоминание, зрелище чего-то неопределенного.
Красная плоть. Бледная кожа. Клыки. Сухой, отдающий корицей, трупный смрад, сопровождаемый бритвенно-острым ощущением угрозы. Пылающие во тьме глаза. Меч из черного железа, шепчущий на мертвых языках. Тень крыльев и звериная вонь дыхания. Когти, дымящиеся от едкого поцелуя неведомой отравы.
Что-то напрыгнуло на меня сбоку — колотящаяся масса, липко вцепившаяся в лицевую пластину шлема. Я едва успел уловить изображение в своих глазных линзах — податливо-мягкое скопище сырого мяса, пытающееся обвить мои шею и плечо некоей мерзкой конечностью.
Напряженный рывок, и оно пропало — я услышал в своем разуме слишком человеческий крик, когда оно разорвалось, освободив меня. Кровоточащая бесформенность распадалась в челюстях Вихрь — развеивалась, как дым. Я развернулся, чтобы обрушить Саэрн на худосочное туловище тощего, как щепка, создания, которому хрупкие скальпели заменяли пальцы. Топор опустился, и демон упал на палубу, разрубленный надвое.
«Благодарю, — отправил я своей волчице. — Теперь иди».
«Я остаюсь. Сражаюсь. Убиваю».
«Иди!»
Волчица, чей мех был дымом и черным пламенем, с разбега прыгнула в рану, пронзающую реальность. Она врезалась в одного из мясистых Нерожденных, пытавшегося прорваться наружу — приземлилась на него в исступленном сверкании когтей и клыков, — и оба они исчезли в канале.
«Вихрь здесь», — голос Ашур-Кая прозвучал в моей голове в тот самый момент, как моя волчица скрылась из виду.
Следующими были Мехари и Джедор.
«Возвращайтесь на корабль».
«Хайон», — пришло бездумное подтверждение от Джедора. Оба воина Рубрики шагнули вперед — не прекращая стрелять на всём своем пути в бурлящую рану. Когти бессильно скребли по их броне, пока они прокладывали себе путь сквозь скопище кишевших вокруг них чахлых созданий. Прежде, чем они вступили в канал, последний выстрел Мехари разорвал на клочки существо, выглядевшее так, словно было сделано из перекрещивающихся между собой свитков плоти, лишенной костей.
«Мехари прибыл», — отправил мне Ашур-Кай.
«А Джедор?»
«Только Мехари».
Канал дрожал, раскрываясь шире — психически откликаясь на вдруг всколыхнувшуюся внутри у меня тревогу. Сквозь щель в реальности я мог видеть бурлящую черноту, и мог чувствовать на той стороне отдаленное присутствие Ашур-Кая. Дымно-огнистый запах более крепкой демонической плоти наполнял мои чувства. Оставалось недолго. Совсем не долго.
«Как там Джедор?»
«По-прежнему ничего, — отозвался Ашур-Кай. — Корабль под обстрелом. У нас нет времени на твою дурацкую сентиментальность».
Но я не мог уйти. Я должен был удержать канал открытым. Это оттягивало внимание на себя, размывая концентрацию и замедляя реакции. Чтобы удерживать канал, требовалось сосредоточенное усилие, ничуть не меньшее, чем для того, чтобы вести бой с тяжким грузом на плечах. Я должен был остаться; стоило мне войти — и канал закрылся бы.
«Но Джедор...»
«Он — всего лишь один из Рубрики, Сехандур. Быстрей!»
Инстинктивно я едва не повиновался ему. В традициях нашего Легиона было подбирать наставников-ветеранов в пару молодым колдунам; поощрялось также создание неформальных сообществ, включавших единомышленников-философов вместе с их преданными учениками. Ашур-Кай был мне учителем гораздо раньше, чем стал мне братом. Он полнее многих посвятил себя тому, чтобы наставлять меня в постижении Искусства, но я больше не был его подопечным, клявшимся внимать любому приказу. До Ереси я носил офицерское звание, и «Тлалок» принадлежал мне.
«Я его не оставлю. Я удержу врата для Джедора. И ты тоже».
Саэрн рассёк вопящее нечто, состоявшее из кровоточащего стекла. То, что у него сходило за кровь, брызнуло мне на броню — следы могли бы, верно, значить что-то особенное для астральных провидцев вроде Ашур-Кая.
Прежде, чем мой бывший наставник успел ответить, Джедора выбросило из канала обратно — окутанного бурлящей массой свивающейся кольцами плоти, похожей на плоть утопленника. Та покрывала каждую конечность, каждый сустав, ослепляя даже безжизненные глазные линзы. Рты, расцветавшие на цепкой коже существа, без толку слюнявили броню воина Рубрики, но там, где душащая хватка твари раскалывала керамит, из трещин вырывался пропитанный пылью воздух.
Я не мог разрубить это создание, не задев Джедора. Сделать выстрел я не мог по той же причине. Я был вооружен крупнокалиберным лазерным пистолетом «Кьяроскуро», созданным задолго до Ереси. Огонь его строенных стволов сжёг бы тварь дотла — а вместе с ней и Джедора.
Еще одна струя пыльного воздуха хлынула, не сдерживаемая ничем — на этот раз из горла Джедора. Я должен был рискнуть и отвлечься от канала, нарушив сосредоточенность, пусть даже лишь на секунду.
Когда я говорю, что мы называем психическое мастерство "Искусством", я не тщусь возвеличить обладателей дара или окутать ненужной мистикой занятия колдовством. Оно — такое же ремесло, как и любое другое: точно так же необходимы прилежание, практика и руководство, чтобы приступить к нему, и постоянные усилия, чтобы им овладеть. Ритуальный труд требует истинного контроля — равно как осторожное смешение нескольких дисциплин, необходимое, дабы вплести энергию в ткань материальной реальности. Но для простого, не слишком определенного высвобождения силы нужна лишь минимальная подготовка. Схватить, притянуть, поджечь. Даже необученная душа может естественным путем постигнуть нечто подобное.
В тот миг я не плёл, и не пытался ухватиться за что-то разумом, как делал нередко. Я рванул, применив телекинетическую силу грубейшим образом.
Я сорвал мешанину туго натянутой плоти с тела моего брата, хлестнув по ней жестокой волной телекинеза. Существо оставило большую часть своих растерзанных, дрожащих конечностей на броне Джедора. Я позволил созданию варпа колотиться в воздухе, вздрагивая и тщась ухватиться за меня, пока не истекло время, равное половине ударов сердца, — прежде чем взмахом руки отбросить его на пульт управления, где оно лопнуло, оставив повисшее в невесомости облачко кристаллизованных капель крови.
«Возвращайся на корабль», — отправил я Джедору, стоя над ним, защищая его, пока он не поднимется на ноги. Демонский прилив накатывал на палубу, извергаясь из расширяющегося канала. Размер тварей рос: чем дольше я удерживал врата распахнутыми, тем более могучие обитатели варпа появлялись из них. Я вогнал топор в глотку насекомоподобного гибкого существа, сожалея о том неведомом, пораженном кошмарами разуме, который дал ему облик. Джедор вернул себе равновесие, по-прежнему испуская из горла струйки пыльного воздуха.
«Колдун», — раздался из вокса голос, едва пробивавшийся сквозь помехи.
«Леор?»
«Хайон, — он запыхался, сражаясь и убивая на бегу. — Они спалили наш транспорт. Можешь вытащить нас отсюда?»
Столь сильно я сузил своё внимание, сосредоточившись на Джедоре и на разрыве, откуда хлестали нежеланные дары демонической плоти, что не заметил, как отключился от общего вокс-канала. Голос Леора заставил меня вновь сконцентрироваться на более широкой картине битвы. Признаюсь: я обрёк смерти Пожирателей Миров и Сынов Хоруса в тот самый миг, как они бежали с командной палубы.
Не стану излагать ненужных подробностей — Дети Императора приставили клинок к нашему общему горлу, и «Его избранный сын» вскоре заполнился воинами Третьего Легиона. Нетрудно было оглянуться назад и холодным разумом оценить сорвавшийся побег Леора и Фалька, особенно с учетом того, что я всё это время мог отступить через канал, не заботясь об одиноком «Грозовом орле», брошенном нами в западном ангаре.
— Я могу забрать вас на «Тлалок», если вы поторопитесь.
Леор появился первым; за его броней тянулся шлейф блестящих капель крови, парящих в невесомости. Он влетел обратно на мостик, зубья его цепного топора беззвучно вращались. Несколько его людей следовали за ним в беспорядке, окруженные кристаллами крови, сжимая в руках ревущие цепные мечи.
Леор приземлился неподалеку, активируя сцепление магнитных подошв с палубой. В этот момент я ощутил от него два импульса: первый — отвращение к тому, что исходило из открытого прохода, второй же — подобное ударам молота, вколачивающего гвозди, давление имплантов, грубых усилителей агрессии, что были так примитивно вживлены в его мозг. Они пульсировали в его разуме жаром кузнечного горна, выжигая нервные окончания и заставляя мышцы лица дергаться в болезненных судорогах.
Я сжал руку в кулак, кроша кости шарообразного существа, которое стиснул в телекинетической хватке. Оно разлетелось на куски, умирая и растворяясь в воздухе.
— Идите, — скомандовал я семерым оставшимся Пожирателям Миров. Разрез в пространстве был наполнен чернотой столь глубокой и беззвездной, что выглядел внутренностью чего-то живого. — Туда, вперед.
«Идите», — передал я мысленно, добавляя силу воли, чтобы приказ мог пронзить пропитанный кровью туман в их израненых разумах. Они побежали — каждому из воинов в красном и бронзовом приходилось прорубаться сквозь материализующихся Нерожденных на пути к проходу.
«У нас, хм, внезапно обнаружились на борту Пожиратели Миров», — передал Ашур-Кай со сдержанным раздражением.
«Сколько?»
«Шестеро».
«Будет семеро».
«Было бы предпочтительней, если бы ты озаботился сперва предупредить, Хайон. Мои воины Рубрики едва не уничтожили их».
Еще души рядом. Я слышал их — шепот неразличимых слов, осколки чужих воспоминаний.
Разрозненный отряд Детей Императора, облаченных в черное, серебряное и пастельные оттенки розового и кораллового, вплыл в восточные двери стратегиума. Некоторые из них цеплялись за стены и потолок. Все они смотрели на меня, и первые в их рядах вскинули пистолеты и болтеры единым движением, как умеют лишь братья по легиону. Мои зрительные линзы мигнули, высвечивая каждую угрозу перекрестьем прицела.
Они выстрелили. Я видел, как дула вспыхивают огнями вылетающих зарядов. Мои пси-способности все еще были сосредоточены на поддержании прохода, и потому я видел не столько материальный мир, сколько призрачный. Я различал ауры воинов, лихорадочные эманации мыслей и эмоций, окружающие их; в ту же самую секунду я видел траектории болтерных выстрелов, зная, куда они попадут, если я это позволю.
Я вскинул руку — раскрытой ладонью к чужакам. Казалось, она движется так медленно. Этого не могло быть — всё произошло прежде, чем мое сердце успело сделать два удара — но среди психически одаренных подобные ощущения достаточно распространены. Когда мы используем свои силы, чтобы повелевать потоками эфира, все чувства тварного мира словно бы замедляются.
Я встал, подняв руку, перед Детьми Императора и произнес очень спокойно:
— Я так не думаю.
Выстрелы разбились о мерцающий кинетический барьер передо мной. Я позволил щиту упасть, как только он послужил своей цели. Джедор все еще стрелял, сосредоточась на Нерожденных. Леор навел тяжелый болтер на Детей Императора, ожидая моей команды.
Но, когда я опустил руку, Дети Императора не стали стрелять снова. Я чувствовал их беспокойство — оно давило на мой разум колышущейся волной, соленое, как пот, и горькое, как желчь. Колдун, шептали их мысли. Колдун. Колдун. Отойдите назад. Будьте осторожны. Колдун.
Предводитель отряда опустился на палубу, щелкнув магнитными креплениями украшенных когтями ботинок. Он не держал меч в руках, оставив его висеть на поясе, а лицевая пластина его шлема представляла собой серебряную погребальную маску — прекрасное лицо, полное запредельного спокойствия. Нечто, извлеченное из сурового величия людских легенд.
— Капитан Хайон, — о, что это был за голос. Голос, который мог бы произносить искренние и страстные проповеди с амвона. Голос, который мог бы направлять души и очищать совесть. — Я хотел бы поговорить с тобой, прежде чем ты сбежишь.
Его доспехи были черными, обрамленными по краям металлически-розовым. Сквозь керамит виднелась кость — но не резкими, бугристыми наростами, а искусной скульптурой; их покрывали хемосианские руны, повествующие о деяниях, о которых я мог лишь догадываться с такого расстояния. Сперва мне показалось, что на его плечах лежал плащ из мертвой содранной кожи. Но иллюзия развеялась, когда несколько лиц пошевелились. Мои системы прицеливания не видели в содранных лицах его плаща ничего, кроме безжизненной плоти. Мое второе зрение показывало, что они продолжали жить в некоей замершей форме существования — лишенные легких и языка, стенающие в безмолвной пытке.
— Не пытайтесь стрелять в меня снова, — ответил я. — Это меня раздражает.
— Да, я заметил. Не узнаешь меня?
Я не узнавал, о чем и сказал ему. Я встречал сотни братьев и родичей среди Девяти Легионов со времени нашего изгнания в Око, и хотя многие из них отмечены были касанием варпа или переменами, порожденными Искусством, я никогда не видел плаща из безмолвно кричащих лиц, равно как не мог узнать его под изменившимися доспехами. Почти ничто не связывало его с тем космодесантником, которым был когда-то. Впрочем, так же обстоит дело с нами всеми, к лучшему это или к худшему.
— Телемахон, — он предложил свое имя все с той же проникновенной мягкостью, что не подразумевала ни доброты, ни слабости. — Некогда — капитан Телемахон Лирас, из 51-й роты Третьего легиона.
Мои руки стиснули рукоять Саэрна. Заметив это, он наклонил голову:
— Теперь ты вспомнил меня.
О да. Теперь я его вспомнил. И со мной был Рыцарь-Оборванец. Искушение пылало в моей крови, горячее и острое, столь сильное, что я едва ли не чувствовал его на ощупь.
«Иди», — отправил я Джедору.
Он повиновался, по-прежнему продолжая стрелять в Нерожденных, и исчез в проходе. Тут же до меня донесся голос Ашур-Кая:
«Джедор здесь».
Как только Ашур-Кай произнес эти слова, титанический вес обрушился на всех нас. Гравитация вернулась на разбитый корабль с тошнотворной силой, и осветительные шары на мостике, обесточенные и открытые вакууму на протяжении десятилетий, зажглись снова. Парящие трупы рухнули на палубу, рассыпаясь иссушенными костями. Мигающий бледный свет озарил нас, осквернивших эту могилу в глубоком космосе своим бездумным кровопролитием.
Леор выругался, упав на колени, с трудом пытаясь восстановить равновесие. Генераторы были запущены заново — несомненно, чтобы легче было взорвать корабль или же забрать его себе.
Мои психические чувства горели ледяным пламенем от близкого присутствия стольких жизней. Еще Дети Императора, заполняющие коридоры. Еще, и еще, и еще. Телемахон и его люди осторожно подходили ближе, теперь опасаясь нас. Опасаясь меня.
Леор снова поднял болтер, но я жестом заставил его опустить оружие. Оставшись без присмотра и контроля, канал схлопнулся внутрь самого себя. Вопли Нерожденных умолкли — но не раньше, чем еще одно, последнее, существо ворвалось в зал. Черная охотница, яростная и скалящая клыки.
«Я приказал тебе возвращаться на корабль», — передал я ей, и в ответ получил лишь полное преданности неповиновение.
«Где ты охотишься, там и я».
Моя волчица. Моя верная, любимая волчица.
«Спрячься, — скомандовал я. — Будь готова».
Вихрь исчезла в моей тени, и я ощутил знакомое прикосновение ее необузданного сердца к моему разуму. Там она притаилась в засаде, ждущая и жаждущая.
Не сказав ни слова, я бросил карту Таро на палубу перед Детьми Императора и приготовился ждать их смерти.
Позвольте мне отвлечься на миг, дабы поведать историю — повесть о крови и предательстве, случившемся за целую вечность до этого последнего, темного тысячелетия, и за десятки веков до того, как я и Леор оказались на обломках «Его избранного сына». Древнюю повесть, но более чем уместную, уверяю вас.
События этой повести разворачиваются в стране, известной как Галл, равно именуемой Франкийской Империей, на старой Земле — в нечестивые ее времена. Царственный святой муж — человек эры Стали, пришедшей на смену эпохе Бронзы и эпохе Железа, — уверен, что слышит глас своего безликого божества. Дабы отразить самопровозглашенную чистоту, он принимает имя Иннокент — Невинный, — а затем призывает своих последователей к оружию.
Лорд Иннокент возвещает крестовый поход во имя искоренения еретической секты, в наших разрозненных хрониках упоминаемой под именем «картары». По его повелению они должны сгореть за грехи против выдуманного бога. Но святые воины, ответившие на зов — эти рыцари, облаченные в примитивные доспехи и вооруженные стальными мечами, — все до единого князья и лорды своего царства. Благородство и честь для них — превыше всего. Народ империи ищет у них справедливости; их клинки ограждают добродетельную слабость от могущественного зла.
Пока их сюзерен, Иннокент, не дает им благословение. Все их поступки объявлены священными деяниями во имя бога, в чье существование они верят. Любым преступлением, допущенным на такой войне, можно пренебречь. Любой грех да будет прощен.
Осаду в те ушедшие дни ведут при помощи катапульт из дерева и металла, мечущих грубые каменные снаряды. Примитивные машины, обслуживаемые равно крестьянами и математиками, пробивают городские стены, и стоит укреплениям пасть, как пехотинцы вступают внутрь, ведомые своими лордами и князьями.
Альбахенсия, крепость картарских еретиков, сдается на рассвете. Рыцари-меченосцы врываются в город во главе святого воинства, и поскольку все их грехи прощены, еще не свершившись, они не ведают милосердия. Число еретиков не превышает нескольких сотен, и, тем не менее, пылает весь город. Мужчины, женщины, дети... благословенные клинки не щадят никого.
Но как же безвинное большинство? Как же дети, не ведавшие о родительской ереси? Как же тысячи верных, преданных душ, не нарушивших ни единого закона, не заслуживших смерти?
«Убейте их всех, — говорит Иннокент, примитивный Воитель своего времени. — Убейте их всех. Наш Бог отличит своих».
Он обрекает на гибель тысячи — не вследствие их вины, а потому лишь, что верит в мифический рай, обещанный несправедливо убитым.
И вот, город горит. Его невинные жители стерты с лица земли мечами тех, кто должен был оберегать их.
Подобно всякому деянию и всякому чувству, эта резня отражается в Море Душ. Ненависть, страх, ярость и горечь предательства — всё это сгущается по ту сторону завесы. Немногое питает варп столь же сладостно, как война, и немногие войны столь же горько символичны, как объявленные сильными против слабых, которых они клялись защищать.
А значит, такая резня порождает демонов. Отдельные мгновения страданий и жажды крови рождают бесчисленное множество вопящих, хнычущих ужасов. И более мощные сущности свиваются промеж них из небытия: одна рождается со вспышкой пламени — умышленно разожженного, забравшего сразу дюжину жизней; другая возникает из безнадежного ужаса матери, на чьих глазах ее детей насаживают на пики те самые воины, кого она считала своими благородными и святыми заступниками. Эти действия — и тысячи им подобных — плодят Нерожденных в преисподней, за завесой реальности.
Временами — как при этом крестовом походе на Альбахенсию — рождается демон, возвышенный среди собратьев: тот, кто вбирает и воплощает всю плачевную запутанность, всю жестокость и кровавый позор геноцида. Представьте себе подобное создание, рожденное величайшим предательством. Представьте духа войны, жизнь которому дает каста воинов, повернувшая клинки против собственного народа — по слову тирана, во имя лжи.
Его кожа сожжена до кровоточащих красных углей, словно у тех семей, что сгорели в собственных домах. Его доспехи — почерневшая от огня издевка над броней рыцарей, чье вероломство породило его. Он носит меч — точно так же, как те рыцари-мясники, однако на клинке у него начертаны рунические проклятия, прославляющие Бога Войны.
Оранжево-багровое пламя в его глазах — то самое, каким пылал горизонт, пока горел обреченный город. Каждый дымящийся выдох из его разверзнутой пасти — отголосок десятка тысяч предсмертных криков.
Он зовет себя Рыцарем-Оборванцем.
Дым окутал нас, плотный как могильный покров, пронизанный отдаленным пронзительным визгом. Дым могли исторгать дула ревущих болтеров, но это было не так. Визгом мог казаться протяжный свист оружия, взрезавшего дюрасталь на соседних палубах, но и это было не так. И дым, и вопль исходили от того, что делило этот зал с нами.
Я сунул колоду папирусных карт обратно в кожаный футляр и вновь оставил их покоиться на цепи у пояса. Подле меня Леор содрогался от потребности убивать. Я предостерегающе положил ладонь ему на плечо.
— Нет, — выдохнул я сквозь вокс. — Не двигайся.
Дети Императора рассредоточились по командной палубе — за нами и перед нами; отряд полностью лишился единства. В дыму они казались лишь контурами доспехов, подсвеченными мерцанием голубых глазных линз. Мы видели, как по мере продвижения они водили сквозь дым дулами болтеров и пистолетов. На плечах у некоторых из них были закреплены прожекторы — они засветились со щелчком активации, разбрасывая лучи в разные стороны, но дым сопротивлялся освещению из материального мира. Беспрестанно мечущийся луч дважды задел нас. Мои глазные линзы перенастроились, потемнев, чтобы компенсировать яркость. Свет одного из прожекторов накрыл нас, казалось, задержался... и исчез. Я не почувствовал ничего, свидетельствующего, что нас заметили. Мы были невидимы, несмотря на то, что стояли в самой гуще врагов.
Телемахон не вел их: я чувствовал его присутствие на краю помещения. Я ощущал его сосредоточенное внимание — словно копье, ищущее моего горла, — равно как и его раздражение от нашего исчезновения.
Леор вновь затрясся: судороги выдавали потребность рвануться вперед, убивая наших врагов. Я мог чувствовать боль в глубине его черепа, тиканье мозговых имплантов, наказывающих его за то, что он не сходил с места. Сам я сохранял самообладание, даже не пытаясь двинуться. Я мог слышать звук собственного дыхания, мягкий и мерный, словно океанский прибой, звучащий сквозь вокс.
Дети Императора подходили ближе, высоко подняв оружие. Некоторые стреляли, не попадал никто. Мы и дым были одним целым. Мы едва ли вообще были там.
Один из них прошел мимо нас, достаточно близко, чтобы прикоснуться, достаточно близко, чтобы встретить пустой взгляд растянутых, освежеванных лиц на его наплечниках. Жесткое урчание его силовой брони во мраке звучало механическим рыком, и я слышал, как в его шлеме с пощелкиванием сменялись зрительные фильтры. А затем —стук, с которым он прижал ствол болтера к своему плечу.
— Сюда! — окликнул он своих братьев. — Сюда!
Леор метнулся в сторону. Я удержал его, сжав рукой его наплечник и сковав его мышцы усилием воли. Он трясся, бормоча сквозь вокс, пока наши враги окружили нас... и прошли мимо.
Тень пришла в движение: нечто огромное и черное зашевелилось в сером дыму. Клинок пронзил насквозь туловище одного из легионеров, поднимая извивающегося, корчащегося воина в воздух. Я стоял в молчании, пока из решетки его вокса изливались кровь вперемежку с проклятиями. Его убивали, но он не прекращал вести огонь; его болтер выплюнул в убийцу еще три заряда. Впрочем, если тварь и заметила, что ранена, то не подавала вида.
Я осознавал, что Ашур-Кай требует моего возвращения — что «Тлалок» находится под обстрелом — что я в тот миг рисковал всем. И я осознавал, что мне всё равно. Когда месть — единственное, что тебе остается, цена отмщения не значит уже ничего.
Звук раскалывающегося керамита — мучительный металлический вопль, за которым следует оглушительный треск. Звук того, как живого человека разрывают на части — сочный хруст, сродни тому, какой издает, скрипя, влажная древесина. Если вы слышали эти звуки однажды, то никогда не позабудете впредь.
Воин развалился на окровавленные куски, и тень, серая в черноту, сделала первый шаг. Окованное железом копыто впечаталось в череп умирающего, превращая его шлем в пурпурное крошево и размазывая получившееся месиво по палубе.
Груда влажного, содрогающегося мяса приземлилась поблизости от моих ботинок. Я не прислушивался к полу-мыслям лишенного цели, пропитанного болью мозга. Вместо этого я обратил взгляд на окутанную дымом тень, как раз повернувшуюся ко мне.
— Хайон... — прорычал Рыцарь-Оборванец сквозь клыки, сочащиеся слюной. Его голос разносился вокруг столь же громко, как звучал в моем разуме. — Я вижу тебя, Душеплёт.
«И я вижу тебя, демон».
Я мог смутно различать Детей Императора сквозь дым, сопутствовавший призыву демона — они отступали к дверям, занимая подходящую позицию. Считанные мгновения — и всё вокруг наполнит огонь их болтеров, а я не сумею вечно ограждать нас.
«Сокруши моих врагов», — отправил я Рыцарю-Оборванцу.
Огромная рогатая голова медленно качнулась, изучая помещение, и воздух, которым мы дышали, сделался жарким от его смеха. Веселье твари клейко давило на разум, пропитывая трещины меж моих мыслей. Мне случалось выдерживать психические атаки, представлявшиеся менее омерзительными.
— Сначала развяжи мои узы, — заворчал демон.
«Повинуйся, — отправил я в ответ со всем доступным мне спокойствием. — Или я развоплощу тебя».
Не знаю: поверил ли демон, будто я способен на такой подвиг, или же Дети Императора сами подтолкнули его, когда открыли огонь, но тень, возвышавшаяся над нами, обратилась в хлещущий бич силы, не оставляющий после себя ничего, кроме клубов дыма.
Я не мог видеть бойню, развернувшуюся по ту сторону танца нечеловеческих теней, в угольном дыму. Туман, наполнявший помещение, пах горящим деревом и высохшей плотью, и оставался достаточно плотным, чтобы преграждать путь зрению, — поднимаясь в согласии с растущей яростью Рыцаря-Оборванца. Отголоски сражения достигали меня: я слышал отданные через вокс приказы, рёв болтеров, дёргающихся в стиснутых кулаках, осиное жужжание силовых клинков. Я слышал, как огромный меч, опускаясь, со свистом рассекает воздух на своем пути, слышал треск раскалывающегося на куски керамита и вскрики умирающих, слишком гордых, чтобы вопить во всю глотку.
Это длилось не более дюжины ударов сердца. Иные звуки пришли на смену: водянистое ворчание и склизкий рык, а затем послышались огромные жадные глотки — в то самое время, как дым начал рассеиваться.
Рыцарь-Оборванец устроился на полу среди мертвецов — в общей сложности, там полегло восемнадцать воинов, — запрокинув увенчанную рогами голову к потолку. Демон глотал, не жуя, с тошнотворным бульканьем — куски бронированной плоти соскальзывали вниз по пищеводу. Узловатые черно-красные руки, покрытые костяными выступами, тянулись за следующей порцией даже прежде, чем было покончено с предыдущим деликатесом.
Несколько керамитовых остовов сочились химическим коктейлем синтетических жидкостей из сочленений. Четыре из них служили демону подобием трона.
Я смотрел, как Рыцарь-Оборванец поедает голову воина, его плечо, руку и позвоночник — целиком. Демон давился, глотая, но ни разу не попытался разорвать мясо зубами.
Леор напрягся, крепче сжимая топор. Он и прежде видел демонов — тысячи их, — но немногие из них были столь могущественны и столь близки, если только он не стоял против них на поле битвы.
— Не стоит, — мягко сказал я.
Рыцарь-Оборванец оглянулся на нас, мгновенно перенеся свое внимание. Его клинок был воткнут неподалеку, словно победное знамя, пронзая живот одного из воинов и пригвоздив его, еще живого, к палубе.
— И с тобой здесь никого больше, кроме этого единственного брата, Хайон? — спросил демон со склизким рыком. — Где белокожий пророк? Где та чужая, чье сердце бьется по твоей прихоти? Где маленький подменыш?
—Они поблизости.
— Лжешь. Вы двое — единственные, огни чьих душ горят здесь. — Его безгубая пасть растянулась, обнажая желтые растрескавшиеся клыки в подобии улыбки, когда он указал на меня когтем. — Тот, кто должен быть моим господином, по-прежнему закованный в железо, память и ненависть. — Коготь качнулся, целя в Леора. — И некто с машиной боли в собственном черепе, носящий рабский ошейник Мессии Крови. — Веселье расходилось от твари волнами жаркого удовольствия. — Столь могучие воины.
Я оставил насмешку незамеченной, прощупывая своими чувствами затуманенный мостик. В поисках...
Нет. Проклятье, нет. Я ощущал присутствие Телемахона где-то еще, бегущего сквозь корабль. Смеющегося на бегу. Проклятый трус. Он и горстка его братьев собирались сбежать.
Рыцарь-Оборванец сомкнул когти на ноге, оторванной у ближайшего трупа. Тварь задержала закуску над открытыми челюстями, а затем бросила в ожидающую пасть. Он по-прежнему не отводил от нас пылающих глаз на протяжении следующих мгновений, давясь и чавкая, широко разомкнув мышцы горла, чтобы без помех отправить себе в утробу очередной кусок плоти.
Корабль под нашими ботинками грохотал. Собирались Дети Императора захватить его или же уничтожить? Был ли у них вообще некий общий план?
«Сехандур! — раздался голос Ашур-Кая. — Они пытаются взять нас на абордаж!»
«Держись, брат. Пусть Анамнезис пробудит Синтагму. Продержись еще немного».
«Канал исчез...»
«Потом мы раскроем другой».
— Я отплатил тебе кровью предателей, — сказал я демону, глядя на то, как он ест.
— Так мало предателей. Так мало крови.
— Оно разговаривает? — спросил Леор. Он мог видеть, как двигались челюсти демона, но нечеткие гортанные слоги, исходившие оттуда, мало напоминали человеческую речь. Замешательство Пожирателя Миров вызвало на морде твари очередную улыбку.
— Ты неспособен понимать мою речь, приемный сын Бога Войны?
— Сейчас не время для подобных дискуссий, — ответил я обоим, по-прежнему глядя в лицо демону.
— Ты давным-давно не взывал ко мне, Душеплёт. Почему бы это?
Меня было не так-то легко поддеть.
— На борту этого корабля есть воин, спасающийся бегством в то самое время, пока мы говорим. Я дам тебе его образ и его имя. Выследи его. Уничтожь его.
— Думаю... На сей раз я не стану делать того, что ты требуешь, Хайон. Я съем твою плоть и выпью твою душу, и мы посмотрим, что случится потом.
— Ты связан со мной договором.
— Если договор обязывает, и ты достаточно силён, чтобы его навязать, тогда тебе нечего страшиться.
Я поднял пистолет. Леор нацелил свой тяжелый болтер. Я мог ощутить его болезненную жажду; он страстно желал сойтись с этим созданием в битве, дабы проверить себя противостоянием и высоко воздеть череп демона, когда тот будет повержен.
Рыцарь-Оборванец рассмеялся, увидев наше оружие. Если бы он хотел нашей смерти, то уже набросился бы на нас прежде, чем мы имели хоть малейшую возможность открыть огонь. Я ощущал, как высыхают мои глаза — то мерцали в них шепотки варпового огня, испаряя слезную жидкость.
— Повинуйся мне, — сказал я, чувствуя резкий прилив растущего гнева. Это создание, каким бы могуществом оно ни обладало, было законно связано договором и обязательством. Его ребяческая гордыня не должна была помешать мне.
— Или? — демон приблизился еще на шаг. — Что, если я брошу тебе вызов? Что тогда?
«Прочь!» — раздался новый голос — воистину дикий — одновременно ниоткуда и отовсюду. Вихрь подкралась со зловещей, звериной медлительностью, выскользнув из моей тени, чтобы встать между мной и созданием варпа. Её когти царапали палубу, оставляя на дюрастали характерные шрамы. В точности, как истинный волк, она охотилась, припадая к земле; шерсть у неё на загривке вздыбилась, уши плотно прижались к пёсьему черепу.
— Маленький подменыш наконец показался, — влажно ухмыльнулся Рыцарь-Оборванец, глядя сверху вниз на волчицу. Таким образом можно представить себе, сколь велик был демон. Он сверху вниз глядел на волчицу, которая сама была ростом едва не с лошадь.
«Прочь! — Вихрь обнажила зубы, в ее рычании звучал вызов. — Отступи — или прольется кровь».
Рыцарь-Оборванец заколебался. Возможно, дело было в связующем его договоре, возможно — в ощутимой угрозе пасть жертвой варпового огня, если он подступит еще на шаг ближе. Но я не верю ни одному из этих объяснений. И по сей день я остаюсь убеждён: это моя волчица удержала тварь в узде.
Рыцарь-Оборванец ссутулился и отступил, вернувшись к пожиранию свежей мертвечины.
«Волчица моя, — отправил я ей. — Благодарю».
Ее единственным ответом было: «Мой господин».
Напрягшиеся мышцы на шее демона содрогнулись, и он отрыгнул дымящийся, прожженный кислотой шлем. Шлем загрохотал по палубе, шипя и слегка пузырясь, вновь ощутив на себе касание атмосферного давления.
Один из Детей Императора еще оставался жив, пронзенный клинком демона. Мне неведомо, был ли этот беспомощный воин из тех, кто склонен ругаться, кричать или угрожать, ибо у него не осталось времени ни на что из этого, когда оборвалась его жизнь. Даже Леор отступил на шаг от пирующего демона, когда тот начал раздирать легионера на более легко съедобные части, начиная с головы. Мы вновь глядели на то, как он давится и жадно сглатывает.
— Уничтожь воина, известного как Телемахон Лирал, — второй раз сказал я Рыцарю-Оборванцу.
— Господин, — уступила, наконец, тварь. Демон вновь бросился на четвереньки, вытошнив на палубу второй дымящийся, разъеденный желчью шлем — и череп. — Это тебе, брат-родич, — во вдохах и выдохах Рыцаря-Оборванца звучали крики целых семей, когда он склонил к Леору свою рогатую голову.
Я перевел Леору его склизкое рычание:
— Он предлагает тебе череп.
Леор взглянул на лишенный плоти череп в полурасплавленном шлеме, а затем вновь на облаченного в доспех демона, возвышавшегося над ним. Его лицо было искорежено судорогой и мышечным тиком. Боль паутиной опутывала его измененный мозг, но он сумел выдавить несколько слов сквозь металлические зубы.
— Передай своему зверьку: пусть оставит себе.
Рыцарь-Оборванец отвернулся, подхватывая клинок, и его поступь сотрясла палубу под нами, когда он пустился бежать. Дверь, и без того наполовину расколотая, разлетелась осколками под единственным взмахом его клинка. И демон исчез в погоне за Телемахоном, чей образ я запечатлел в его примитивном мозге.
Ощущение пустоты стелилось по его следу, словно слабость в незаполненном животе, приходящая, если слишком долго оставаться без пищи. Голод столь глубокий, что от него ноют кости.
— Я вновь открою канал, — сказал я, — как только увижу Телемахона мертвым.
— Я должен вернуться к «Белому псу».
— Не выйдет, Леор.
Он посмотрел на меня. В его глазах отражалась внутренняя борьба: остаться и сражаться рядом со мной, или бежать на мой корабль, где он будет практически бесполезен.
— Ладно. Я с тобой.
Мы бросились в погоню.
Леор сильнее всего хотел сразиться с демоном лицом к лицу. Не знаю, был ли он с рождения лишен страха смерти, или же это чувство вышибло из его мозга во время установки имплантов. Он знал, что демон служил мне, но все же испытывал неукротимое желание скрестить с ним оружие — даже увидев, что он сделал с двумя десятками Детей Императора.
Мы преследовали демона по верхним палубам, даже не надеясь нагнать настолько быстрое существо. Вихрь вела нас, перепрыгивая через распростертые трупы Детей Императора, разбросанные и разорванные на части. Волчица выглядела, словно призрак — не касаясь ни единого тела, она исчезала в темноте, когда что-либо преграждало ей дорогу, и выскакивала из теней впереди.
Проследить путь демона не составляло никакого труда. Кровавый след украшал стены и палубу, отмечая брызгами и лужами застывающей бронзы места, где тварь прошла перед нами. Детям Императора удавалось ранить его, а то, что истекает кровью, может быть убито. Но эта задача была отнюдь не легкой.
Правая стена нескольких коридоров была расчерчена линиями расплавленного металла — там огромный бронзовый клинок демона врезался в дюрасталь, пока он бежал.
— «Белый пес» под обстрелом, — просигналил по воксу Леор на бегу. Его тон выдавал слова, которые он не произносил вслух. Его корабль умирал там, в космосе, а он ничего не мог с этим сделать. — Что с «Тлалоком»?
— Мой корабль держится.
— Вокс-связь все еще открыта?
— Нет, — простая истина заключалась в том, что я немедленно почувствовал бы смерть Нефертари. Но некоторые тайны принадлежали лишь мне одному. — Я бы ощутил разрыв психической связи, — сказал я.
Леор раздраженно хмыкнул:
— Попросту скажи «магия», и всё. Не пытайся казаться загадочным.
Магия. До чего же глупое слово.
Миновав командный сектор, мы вышли к первому уровню жилых палуб. Этот лабиринт из узких коридоров и множества комнат обладал всем очарованием жилого квартала шпиля над городом-ульем в миниатюре.
Вскоре я уже мог расслышать глухие удары чудовищного клинка о керамитовую броню. Звук эхом разносился по коридорам, словно треснутый колокол собора. Снова. И снова. И снова.
Вихрь исчезла в комнате перед нами, пронесшись через открытую переборку. За открытой аркой лежал триклиний, один из залов, где человеческий экипаж «Его избранного сына» когда-то собирался для своих трапез из протеиновой похлебки.
Леор по-прежнему держался рядом со мной, полыхая эмоциями. Дрожащая волна черной ярости поднималась из его разума, просачиваясь и в мои мысли. Его гнев опьянял. Это чистое, электрическое удовольствие гнева.
Мы ворвались в зал вместе, сжимая оружие в руках. Я увидел мертвых врагов, в черном и розовом, разорванных на части и разбросанных по палубе, по обеденным столам, под изогнутыми стенами. Я увидел Рыцаря-Оборванца, возвышающегося над всеми, рубящего своим бронзовым клинком.
И я увидел Телемахона — последнего, кто еще не сдался.
— Трон Терры, — выдохнул я при виде него. Проклятье, о котором я позабыл десятки лет назад.
Я уже упоминал, что голос Телемахона был прекрасен — мои слова не в силах достойно передать этот глубокий, медовый, грудной резонанс — но это ни шло ни в какое сравнение с тем, как он сражался в тот день. Вот где была истинная красота.
Поэты часто говорят о «грации воина», о «танце» движений искусного мечника. За все мои годы, проведенные в войнах, я никогда не видел воплощения этой метафоры — пока не увидел, как он сражался с Рыцарем-Оборванцем.
Не забывайте, что это — человек, которого я презираю. Мы пытались отнять жизнь друг друга сотню раз и больше, на протяжении тысяч лет. То, что я должен одобрительно отзываться о нем, весьма огорчает меня.
Он сравнялся с демоном в росте, забравшись на один из длинных столов триклиния, и отражал удары Рыцаря-Оборванца двумя мечами. Его движения выглядели даже не размытыми — они казались чем-то непрерывно-текучим и нереальным. Оба его клинка работали в абсолютной гармонии друг с другом — он парировал, отступал, защищался и делал выпады с математическим совершенством.
Но что поистине переводило момент из категории чудесного в безумное — это лицевая пластина его шлема. Эта серебряная маска, представляющая лицо юноши с безупречными чертами, несла выражение абсолютного умиротворения. Покоя. Возможно, даже скуки.
Сражаться парными мечами — нелегкая задача, а делать это хорошо — еще сложнее. Многие воины ошибочно полагают, будто это дает им некое неоспоримое преимущество перед парой из меча и пистолета, меча и щита, или же перед более длинным и прочным одиночным клинком. К парному оружию часто прибегают те, кто предпочитает желание покрасоваться истинному умению, и наслаждается возможностью запугать противника. Даже среди Легионов немногие овладевают им в полной мере, и два клинка воина — почти всегда верный знак того, что имеешь дело с чересчур уверенным в себе глупцом.
Но Телемахон превратил рисовку в искусство, в совершенстве дополненное его невообразимым умением. Он поднимал свои клинки против ошеломляющих ударов, вынужденный отступать — там, где любой другой уже был бы мертв. Рыцарь-Оборванец имел все преимущества — в росте, в силе, в длине рук — и единственное, что фехтовальщик мог противопоставить ему — это вкладывать всего себя в каждый отраженный удар. Несколько секунд, затаив дыхание, я наблюдал, как он отступает с яростной, свирепой грацией; клинки брызгали искрами, парируя взмахи оружия демона. Он не просто блокировал их — так его клинки наверняка бы сломались. Он ловил каждый удар под точно выверенным углом, позволяя им соскользнуть в сторону вместо того, чтобы принимать всю силу движения.
— Умри , — прорычал Рыцарь-Оборванец, истекая слюной. Обманутые ожидания сочились дымом сквозь его кожу — он уже убил или покалечил каждого воина в этом зале, и только этот продолжал сопротивляться ему. — Умри... умри...
В ту же секунду я услышал треск — сенсоры моего шлема настроились на входящий сигнал.
— Я недооценил тебя, Хайон, — выдохнул по воксу Телемахон; каким-то образом в его голосе все еще звучало веселье, даже несмотря на усталость.
Невероятно, но вопреки здравому смыслу Телемахон ухитрялся держаться против одного из сильнейших демонов, каких я только имел в подчинении. Даже несмотря на то, что демон был ранен, выносливость фехтовальщика поражала меня.
А потом он ударил. Ему действительно удалось отбить клинок демона в сторону и выиграть момент для удара. Золотые мечи Телемахона рухнули вниз. Фонтан раскаленных внутренностей ударил в него, и мне показалось — хотя не могу быть уверен — что слышал, как он вскрикнул от боли. Я не стал бы думать о нем хуже из-за этого; впрочем, позвольте мне быть честным в своем рассказе: я не стал бы думать о нем хуже в любом случае.
Демон пошатнулся, его плоть расходилась в стороны. Из раскрывающихся ран в ужасе смотрели человеческие глаза; из кровоточащих порезов показывались человеческие пальцы, зубы и языки, пытающиеся вырваться наружу.
Телемахон был повержен. Он скатился со стола на пол. Я успел увидеть, как он срывал с себя распадающуюся броню — ее куски отваливались с шипением — прежде чем демон закрыл его от меня.
— Хайон, — выдохнул он мое имя, забыв о беззащитном фехтовальщике и поворачиваясь ко мне. — Хватит.
Леор осознал опасность прежде меня. Возможно, в этот момент он почувствовал некую долю родства с этим созданием, некую связующую нить с Рыцарем-Оборванцем — ведь тот был существом, столь же неоспоримо посвященным Богу Войны.
А возможно, я в своем высокомерии был уверен, что мою власть нельзя оспорить и нарушить так легко. Как бы то ни было, Рыцарь-Оборванец отвернулся от Телемахона, пожертвовав последним смертельным ударом — в обмен на возможность получить мою жизнь для следующего пиршества.
— Я буду свободен, — прорычал он. — Своим клинком я окончу этот договор.
— Стой, — предупредил я. — Ты не посмеешь, демон.
Но мои слова не действовали на него. Они были лишь пустым сотрясением воздуха. Я должен был это предвидеть. И я предвидел это. Именно потому, что я не доверял ненадежному и непокорному характеру этого существа, я так не хотел выпускать его на свободу.
Леор вскинул свой тяжелый болтер, не дожидаясь моего приказа; дернувшись, оружие в его руках изрыгнуло поток разрывных снарядов по щиколоткам демона. Ихор разлетелся тягучими брызгами, прожигающими палубу. Леор стрелял, намереваясь покалечить тварь, пригнувшись в привычной стойке человека, который многие годы провел в рядах легиона, управляясь с пушками.
Вихрь напала сверху — одновременно с тем, как Леор атаковал снизу. Взвившись в воздух прыжком, который посрамил бы и рапторов, моя волчица приземлилась на спину Рыцаря-Оборванца, крепко стискивая челюсти на шее существа. Бронзовые звенья кольчуги брызнули из-под ее когтей. Шипящий поток медной крови хлынул из-под клыков Вихрь, стекая расплавленным металлом по руке демона.
Колдовской огонь, собравшийся было на кончиках моих пальцев, исчез. Я не мог испепелить существо, пока мне мешала моя волчица. Рыцарь-Оборванец взревел, чувствуя, как она разрывает его плоть — и она ответила алой вспышкой безумной ярости, угрожающей передаться и мне. Я позволил этому произойти. И приветствовал это.
Мой лишенный отдачи пистолет загудел, когда я сдвинул сегментированные переключатели; три пронзительно-красных лазерных луча врезались в живот Рыцаря-Оборванца, воспламеняя плоть вокруг ран. Я был вынужден то и дело прекращать огонь, чтобы не задеть Вихрь.
Щиколотки и икры демона были разнесены в клочья, но он по-прежнему держался на ногах. Обожженная плоть свисала отслаивающимися кусками, но он продолжал наступать. Его огромная рука сжалась на горле Вихрь, с усилием отрывая волчицу прочь — в ее клыках еще оставалась дымящаяся красная плоть. Прежде, чем любое из моих сердец успело сделать удар, демон швырнул мою волчицу о ближайшую стену.
Я помню — помню столь ясно, что до сих пор чувствую запах дыма — как выкрикнул «Нет!» в разум демона, на весь зал, на весь окружающий мир. Вихрь ударилась о древнее железо и сползла на палубу, болезненно содрогаясь и поскуливая, как настоящая волчица. Она попыталась раствориться в тенях, но они лишь свивались вокруг нее ленивыми змеиными кольцами — я никогда еще не видел, чтобы тени отвечали ей так медленно.
Я призвал огонь еще раз — жаркое белое пламя сорвалось с моей руки, а археотехнологический пистолет выплюнул три своих луча.
Впустую. Всё впустую. Демон горел, рычал и смеялся — и ничуть не собирался умирать. Он только регенерировал, сколько бы мы ни взрывали, резали, рубили и жгли его тело.
Из-за напряжения я неосознанно обратился к привычной легкости безмолвной речи.
«Стреляй по его рукам», — передал я Леору.
Половина снарядов рассыпались на части, столкнувшись с непрестанно вращающимся клинком. Те же, которым удалось достигнуть когтей демона, не причинили особого эффекта — только раскаленная кровь брызнула, растекаясь ядовитой слизью. Взрывы, которые уничтожили бы человеческую плоть, едва пробивали кожу демона. Раны замедляли его, но ничто не могло его убить.
Я никогда не пытался уничтожить Рыцаря-Оборванца прежде. Отчаяние придало мне уверенности: я устремил свои чувства к демону, вытягивая руки — так, словно к каждому пальцу были привязаны нити марионетки. Я ощутил, как хватка моего шестого чувства сомкнулась. А потом я потянул.
Голова Рыцаря-Оборванца дернулась вперед — всего на долю мгновения.
Я потянул снова. Его левое запястье шевельнулось. Его правое плечо вздрогнуло — чуть сильнее, чем от простой судороги.
Остальные почувствовали мою концентрацию и возобновили атаку. Вихрь вскочила с пола, выныривая из танцующих теней и запуская клыки в бедро Рыцаря-Оборванца. Из раны хлынула кислотная кровь. Воздух в зале был наполнен дымом душ, криками мужчин и женщин, погибших вечность назад.
Телекинетического захвата было недостаточно; мне нужно было оказаться внутри того, что служило демону разумом. Мои чувства погрузились в озеро удушающей ненависти, составлявшей демоническое сознание, и я увидел тот примитивный франкский город десятки тысяч лет назад, умирающий в аду войны. Я слышал крики того далекого дня, всю боль, которая ныне служила этому существу кровью, костями, органами и плотью. Я ощущал, как пламя пылающего города лижет мою кожу — пламя, которое уничтожило столько сотен людей в Альбахенсии своей потрескивающей лаской.
Я чувствовал все это, проходя сквозь сердцевину сущности Рыцаря-Оборванца. Я видел лица мертвых и умирающих. Я видел, как их защитники убивают их без всякой жалости. Я вдыхал запах крови, дыма и горящей человеческой плоти.
Я собрался. Я сжал пальцы и потянул еще раз. Плоть демона начала раскрываться, расходиться в стороны всё дальше, открывая окровавленные человеческие лица под кожей. Они кричали из зияющих ран, добавляя свои голоса к мучительному хору. Снова и снова я врезался в мысли существа, вырывая их из его разума, преодолевая боль от собственной кипящей крови.
Рыцарь-Оборванец рухнул на палубу, окутанный облаком золотистой крови; ихор вытекал из причудливых узоров его ран. Он все еще пытался противостоять мне — кое-как поднявшись на четвереньки, он полз, точно животное, визжа и вцепляясь когтями в палубу. Ни одно смертное создание не могло двигаться подобным образом. Даже его язык превратился в подобие хватательной конечности, цепляясь за пол вместе с когтями на руках и подтягивая тело ближе ко мне. Его физическая форма разлагалась, распадаясь на части от полученных ран и разрушительного вторжения в разум — но прежде, чем позволить себе умереть, он превращался в сгусток бесформенной злобы.
Вихрь вновь вскочила ему на спину, вырывая клочья мышц из его плечей. Леор отбросил болтер, вытащил цепной топор и, активировав его, швырнул оружие в демона. Заостренные зубья впились в череп демона, врезаясь глубже с надрывным воем забитых мертвечиной механизмов.
Рыцарь-Оборванец подползал ближе, сгорбившись и крича — а не шагая с ревом, как раньше. Он не ударил — он был слишком далеко — вместо этого он поднял свой меч, точно копье, намереваясь метнуть его в меня, прежде чем я успею полностью уничтожить его телесную форму.
Мои руки скрючились в когти. Мой рот превратился в стену скрипящих зубов. Мои мысли затерялись в хоре криков и воплей, которые дали жизнь существу, ползущему ко мне. Собрав все, что у меня осталось — и разум, и тело — я потянул.
Он не умер подобно смертным, вздохнув и застыв навсегда. Демон распался на части со звуком рвущейся кожи и последним скорбным воем. Меч выпал из его распадающихся пальцев, превращаясь в пепел и рассеиваясь на ветру, который не чувствовал никто из нас. Хлынула металлическая кровь, застывая медным озером прежде, чем успела бы прожечь палубу. Нечеловеческое, звериное лицо Рыцаря-Оборванца показалось в застывающем металле, губы шевельнулись, шепча:
— Хай... он...
А потом — наконец — ничего.
Я опирался на одно колено, даже не заметив, когда успел упасть. Дыхание вырывалось из моей груди отрывистыми вздохами; казалось, что я вынужден бороться за каждый глоток воздуха, иначе никогда не попробую его вновь. Вихрь подошла ко мне и рухнула рядом, по-волчьи заскулив. Каждый дюйм ее темной шерсти был покрыт засохшей медной кровью, но ядовитый ихор не оказал больше никакого эффекта на ее физическую форму. Я почесал ее за ушами.
— Это было познавательно, — заметил Леор. Он переводил дыхание, заряжая свой тяжелый болтер — спокойно и едва не с весельем.
Я набрал было воздуха, чтобы ответить, когда вдруг снова услышал пронзительное шипение растворяющегося керамита.
Телемахон. Он стоял на коленях, его руки дрожали от повреждений нервов, золотой меч был по-прежнему сжат в кулаке. Дурнопахнущий дым поднимался от его расплавленной брони и его растворяющейся плоти.
— Забудь о нем, — Леор гортанно хохотнул, все еще не восстановив дыхание. — Он теперь не такой красавчик.
— Стабилизируй его состояние, — сказал я. — Если можешь.
— Что? Нет.
— Делай, как я говорю, Леорвин.
В том, чтобы взять его живым, я внезапно разглядел одну возможность. Кое-что, что мне хотелось попробовать.
Пожиратель Миров не стал спорить. Он хотел бы, но придержал язык; равновесие сил между нами сместилось — теперь, когда я был единственным способом выбраться с этого корабля.
Когда мы подошли ближе, Телемахон поднял к нам то немногое, что осталось от его лица. Это было невозможно, но его глаза оставались ясными и неповрежденными, поразительно синего цвета. Он безошибочно нашел мой взгляд и, не отводя глаз, улыбнулся — лицо его плавилось, как воск.
— Все так плохо?
(продолжение в комментах)
скачать полностью в формате .doc
-
-
19.10.2015 в 18:27