Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
XI
АСТРОНОМИКАН
Любой, кто путешествует в космосе, знает об Астрономикане — так называемом Луче Надежды. Это — психический свет, на который миллионы мутантов-Навигаторов из генетически модифицированных родов направляют свои корабли в бурных волнах варпа. Без Астрономикана нет Империума.
Куда меньше известно о его источнике. Большинство населения Империума верит, что свет маяка порожден Самим Императором, но он лишь направляет эту силу. Он не создает ее. В подземельях под Имперским дворцом, где тысячи пленных душ ежедневно приносятся в жертву беспощадным механизмам устройства, поддерживающего жизнь Императора, луч Астрономикана устремляется сквозь ад на изнанке реальности. Психический крик, разносящийся эхом во тьме, дающий человечеству путеводный свет.
Мы можем видеть этот свет. Мы, обитающие в Империи Ока, можем буквально видеть его. Астрономикан достигает даже нашего чистилища изгнанников, и для нас это — не просто мистическое сияние, освещающее варп. Это — боль, это — огонь, и это — молот войны для целых миров Нерожденных.
Было бы ошибкой считать, будто сила Императора сражается здесь с силами Четырех Богов. Это не порядок против хаоса: здесь нет ничего столь примитивного, как «добро» против «зла». Это лишь потоки психической энергии, сталкивающиеся в огненном вихре.
Большинство из Сияющих Миров необитаемы, потеряны в смертельном водовороте противоборствующих психических сил. Армии огненных ангелов и окутанных пламенем призраков ведут войну против всего, что встретится на их пути. Мы называем эту область Огненным Приливом. Ценность Авернского Разлома заключалась в том, где проходил путь, а не в точке назначения. Он позволял миновать системы, навечно выжженные до пепла Огненным Приливом, и проникнуть в более спокойные Сияющие Миры за ним. Эти звездные системы тоже залиты психическим светом, но он не сжигает их.
Столетиями подряд в этой области мог не побывать ни один корабль, ибо здесь нечего было искать, кроме еще одного примера проявления энергий души, которые смертные едва ли в силах контролировать. Не раз Механикум пытались использовать духов Нерожденных, заключенных в непостижимых механизмах из плоти, чтобы нанести на карту Сияющие Миры — вечно движущиеся и изменяющиеся. Как вы можете догадаться, эти попытки не имели успеха.
Существо, что называло себя Империос, было еще одной гранью силы Астрономикана. Бессознательный поток психической мощи, воплотившийся не в образе света, или пламени, или ангела возмездия — но всего лишь как святой в своем собственном паломничестве. Призрак, восставший из беспокойных снов Императора. Должен признаться, его мягкость действовала мне на нервы. Я ожидал гнева и пламени, а не этого странного эха человечности.
— Зачем вы пришли? — спросило создание. — Зачем вам следовать за ветром хора Императора? Для вас здесь нет ничего. Ваши души питаются завоеваниями и жаждой крови. В этих волнах нечего завоевывать. Здесь нечему истекать кровью.
По всему стратегиуму мутанты и смертный экипаж все еще отступали, пригибаясь, вскрикивая от ужаса при словах аватара. Тза'к стоял в окружении нескольких из своих стражей порядка, нацелив свои антикварные лазерные винтовки на призрака на моем троне. Я видел, что из его ушей сочится кровь. Он сплевывал на палубу кровавой слизью, но винтовка ни разу не дрогнула.
Взглянув через чувства Тза'ка, я понял источник его мучений. Он видел бестелесную ауру дрожащего света — подобно тому, как солнце отражается от поверхности океана. Вместо голоса Солнечного Жреца он слышал крики жертв-псайкеров, которых скармиливали психическому механизму Императора.
«Я разберусь с этим существом, — передал я надсмотрщику. — Оставайтесь на своих местах».
— Ты причиняешь боль моей команде, — сказал я Солнечному Жрецу. — Эти смертные не могут понять твоих слов, а твоя сила ранит их.
— Я пришел как Голос, не как Воин. Причинять вред не входит в мои намерения.
У него не было оружия, и я не чувствовал вражды в его разуме. Оно не испытывало к нам ничего, кроме бесстрастного интереса. Мы были для него всего лишь любопытными явлениями, ничего не значащими искрами жизненной силы. Его золотая маска повернулась, описав медленную дугу, обводя взглядом каждого из нас прежде, чем ответить.
— Что привело вас в свет Императора, сюда, на берега Преисподней?
— Пророчество, — сказал Леор.
— Верность, — поправил я.
Империос провел пальцами по подлокотникам моего трона, глядя на нас искаженным мукой металлическим лицом. Голос существа стал тише и почтительней.
— Я должен просить вас повернуть назад, и потому я прошу еще раз.
Мы переглянулись — мы, воины из горстки враждующих легионов, — не понимая слов призрака.
— Почему? — спросил Телемахон. Его маска была воплощением спокойствия — точно в противоположность изуродованному болью лицу Солнечного Жреца. — Чем мы угрожаем тебе?
— Вы не угрожаете мне, ибо я — всего лишь мелодия в Песне. Вы — угроза Певцу.
— А если мы не повернем? — спросил Леор.
— Тогда следующим куплетом Песни будет огонь и ярость, а не мудрость и милосердие. Они настанут — не сейчас, не скоро, но в свое время и в своей силе. Судьбе, которую вы хотите создать, не может быть позволено свершиться.
Интерес Ашур-Кая волной прокатился сквозь меня — почти лихорадочным возбуждением.
«Оно знает будущее, Хайон. Это существо — сосуд истинного предвидения. Мы должны захватить его!»
«Ты не можешь пленить осколок силы Императора».
«Мы должны попытаться!»
До этого момента я ни разу не беспокоился об угасающей силе моего прежнего наставника. Он всегда жадно стремился присвоить любые крохи пророческих видений, до которых мог дотянуться, но только сейчас я начал сомневаться в его способностях видеть сквозь туманы потенциального будущего. Он не смог предупредить меня о засаде в сердце шторма, но я не обратил особенного внимания на эту ошибку. Предвидение — ненадежное искусство, и даже те, что утверждают, будто видят будущее, не могут согласиться, какие именно цепочки событий приведут к нему. Но при виде этого отчаянного стремления его ошибка вспомнилась и породила сомнения.
Его собственные пророчества становились все более редкими и неясными в последние годы. Становился ли он слабее по мере того, как время шло в Империи Ока? Возможно, он искал костыль для своих угасающих сил?
Мы подошли ближе, опустив руки на лежащее в кобурах оружие — холод пробирал от слов Солнечного Жреца. Телемахон стоял за моим левым плечом, Леор — за правым, а Вихрь припала к палубе, прижав уши к голове. Призрак на троне выглядел отрешенным, точно завороженным чем-то, что никто из нас не мог увидеть или услышать.
— У каждого из вас есть свои слова и мелодия в Песне, что исходит из уст Хора Императора. Предупреждения о восстании, о пробуждении, о смерти и огне среди звезд. Это ли то, чем вы станете? Орудиями разрушения? Проклятием человечества?
— Человечество давно забыло, кто мы такие, — сказал Телемахон. — Мы — изгнанники. Мы — не больше, чем сказки, которыми пугают непослушных детей.
— Я прошу вас повернуть назад, — повторил Солнечный Жрец. На его золотом лице мерцали блики отраженного света от красных ламп на мостике.
— Этому не бывать, — ответил я. «Оружие, братья».
Телемахон вскинул болтер вместо того, чтобы обнажить мечи; он прицелился, звякнув прикладом о наплечник. Цепной топор Леора коротко взвыл. Я взвесил в руке знакомую тяжесть Саэрна.
«Прекратите агрессию! — отчаянно передал Ашур-Кай. — Это существо обладает предвидением. Мы должны пленить его. Мы должны постичь его».
Раздражение вскипело во мне — от меня снова требовали, чтобы я принял во внимание ненаписанное будущее вместо того, чтобы признать за мной свободу делать собственный выбор. Ашур-Кай. Саргон. Теперь — это создание.
«Это — мой корабль, Ашур-Кай. Меня не заботят капризы призраков».
«Неужели? — его едкий тон звучал почти умоляюще. — Разве что капризы демонов и ксеносов».
Я помню глаза Солнечного Жреца — их прежде всего. Взгляд, который должен был быть безжизненным металлом, передавал в холодном золоте множество эмоций. Он боялся. Боялся нас. И не зря — он явился в безобидном обличье лишь для того, чтобы встретиться с готовностью убить. Это не было воплощением силы Императора. Это было всего лишь последним отчаянным вздохом умирающего. Бурлящее психическое варево породило жестокого и трусливого посланника, чтобы говорить от имени Императора.
— Ты уничтожил бы нас, если бы мог, — заявил я ему, — но мы миновали Огненный Прилив. Все, что ты можешь — бросать горящие тела Нерожденных на наш корабль, а потом унижаться до мольбы, когда это не сработает. Теперь ты пытаешься воззвать к нашей совести? Ты проповедуешь смирение не той публике, тень. Почему мы должны повернуть назад? Что ждет нас там? Что такого мы можем сделать, что ты хочешь это предотвратить?
Складки мантии медленно заколыхались; дух поднялся с трона. Телемахон и я крепче сжали оружие. Болтер Леора выстрелил с гулким грохотом, всего в полуметре от моего правого уха. Болт угодил в грудь призраку, разметав обрывки грязной ткани и забрызгав трон кровью.
«Нет! — безмолвно выкрикнул Ашур-Кай со своего балкона над нами. — Ты, кровожадный ублюдок!»
— Сядь на место, — прорычал Леор призраку.
Солнечный Жрец не упал, несмотря на дыру, зияющую в его груди. Его тонкие пальцы дрожали. Вены на руках потемнели, выделяясь под кожей. Металл его лица начал тускнеть и ржаветь, старясь прямо на глазах.
— Вы — гибель империй, — сказал нам призрак, распадаясь и истлевая. — Вы станете концом Империума. Этого ли вы хотели, когда впервые смотрели в звездное небо на мирах, где вы родились?
Он поднял руку, сочащуюся гнилостной жидкостью из-под чернеющих ногтей. Белоснежная мантия была испачкана кровью и нечистотами, пятна проступали на ткани, медленно расползаясь. Паутина трещин разбегалась по золотому лицу.
— Конец Империума, — задумчиво повторил Телемахон.
Леор хмыкнул:
— Чересчур показушно, на мой вкус, но звучит неплохо.
Солнечный Жрец опустился на четвереньки, поддавшись разложению, уничтожавшему его. Кость в его тонком запястье сломалась с сухим треском, и он рухнул на палубу неопрятной кучей тряпья. Запах гниения клубился вокруг нас. Телемахон подошел к умирающему существу и опустил ботинок на его спину.
— Моя судьба принадлежит лишь мне, призрак, и я не питаю любви к пророчествам.
Пожалуй, это было единственное, в чем мы с ним были согласны. Телемахон пнул разлагающегося жреца, вынуждая того перевернуться на спину. Я чувствовал, каким поверхностным был его гнев, — он испытывал эмоцию, но в ней не было истинной страсти. Прежде он наслаждался бы этим насилием, доказательством своего превосходства на другим существом, но теперь это удовольствие было одним из многих, которых я лишил его. Теперь он мало что мог чувствовать — если только я не позволял ему. Не было вернее способа обуздать его, чем контролировать ощущения, ради которых он жил.
Ашур-Кай наконец добрался до нас, упав на колени рядом с исчезающим призраком. Его алые глаза еще слезились от света Астрономикана, обжегшего их, прежде чем мы закрыли окулус.
— Ты плачешь, альбинос? — хохотнул Леор.
— Глупцы, — прошептал Белый Провидец. — Уничтожить существо такой силы... Манифестацию Самого Императора... Какие же вы все глупцы.
Солнечный Жрец не мог уже говорить. Белая дымка струилась из его распахнутого металлического рта. Одна из трещин на его щеке разошлась, раскалывая пополам маску и обнажая лишенное кожи лицо под ней. Существо попыталось снова подняться на дрожащих истончившихся ногах. Пинок Телемахона отправил его обратно на палубу.
Ашур-Кай выглядел совершенно опустошенным. Во взгляде, которым он одарил Леора, было столько страдания, что я подумал, не намерен ли он вырвать душу Пожирателя Миров из тела прямо здесь.
— Глупцы, — повторил он тише, но яростней.
Солнечный Жрец распадался на части — так сыплется прочь песок между пальцев. Там, где он стоял, осталась лишь грязная мантия и горка пепла на палубе. Мутанты поблизости закашлялись, вдохнув пыль останков призрака.
Никто из нас не произнес ни слова. Что это было — беспомощное предупреждение? Пророческий дух? Или же всего лишь очередное воплощение безумия в вечных волнах Ока?
Вихрь ответила моим невысказанным мыслях. Она подошла ближе, пока я смотрел на останки призрака.
«Огонь твоей души горит ярче с каждым днем, хозяин. Нерожденные знают твое имя, и все больше их узнает о тебе с каждым твоим вздохом. Что-то происходит. Грядет изменение. Этот... жрец... бежал от нас, но Он вернется снова. Я знаю это. Я обещаю это».
«Я верю тебе, Вихрь».
Я оглянулся на Ашур-Кая.
— Брат?
Он склонился к самой палубе, погрузив руки в пепел у наших ног.
— Астрономикан слаб здесь, Хайон. Даже эта проекция образа должна была потребовать невероятной силы. А вы — вы уничтожили его одним невежественным выстрелом.
— Он доставил свое предупреждение, — ответил я.
Мне казалось мелочным становиться на чью-либо сторону. Я не приказывал Леору стрелять, но и не относился к мертвому существу с таким же почтением, как Белый Провидец. Оба моих брата испытывали мое терпение — и Леор со своей неконтролируемой агрессией, и Ашур-Кай с его упрямым мученичеством.
Его запал угас, и он принялся просеивать пепел меж пальцами.
— Эта пыль была бы бесценным ингредиентом в моих ритуалах. Я соберу ее, с твоего разрешения.
Я посмотрел на своего бывшего наставника, стоявшего на коленях в драгоценной пыли мертвого аватара. Я чувствовал его гнев, обращенный ко мне — за то, что я принял участие в уничтожении духа, потенциально наделенного пророческим даром. Хуже того, я чувствовал его скорбь.
— Его останки — твои, — сказал я ему. — Используй их как следует.
Он не ответил.
— И если ты сможешь выяснить, почему он явился нам...
Ашур-Кай вздохнул:
— Если бы ты не убил его, возможно, мы бы уже знали ответ.
— Я не убивал его, Ашур-Кай.
— Ты был когда-то капитаном, Сехандур. Ты знаешь первый закон тех, кто ведет за собой. Если ты принимаешь ответственность, когда дела идут хорошо, будь готов принять вину, когда они идут плохо.
Сперва я подумал, что-то в моем выражении лица или в моей ауре привело его в замешательство — он прервал лекцию, его белое лицо застыло. Только оглянувшись, я понял, что встревожило его. Телемахон и Леор оставались рядом, все еще не убрав оружие, глядя на Белого Провидца вместе со мной.
Как же изменился корабль за столь короткое время. Теперь здесь были не только мы с Ашур-Каем, наблюдающие за трудами рабов, слуг, орудийных жрецов и бездумных воинов Рубрики. Другие стояли рядом с нами — другие со своими собственными сердцами, мыслями и желаниями. Со своими собственными намерениями, создающими конфликты. Равновесие было весьма шатким, ибо мы — все трое — были предводителями. Ашур-Кай поднял взгляд на нас, воинов и командиров из трех легионов, и кивнул, отвечая некоему своему решению.
«Да будет так», — безмолвно произнес он.
На мгновение наши взгляды встретились, а затем мой бывший наставник сделал то, чего никогда не делал прежде. Не сказав больше ни слова, он аккуратно оборвал связь между нами, прекращая касание разумов.
***
Мы миновали миры, на которых жизнь была выжжена до молекулярного уровня, уничтоженные, когда Око Ужаса впервые открылось. Мы миновали миры, покрытые океанами кипящего расплавленного золота или облаками невозможного огненного пара. Мы миновали миры, где цивилизации слепых существ чувствовали наше приближение и обрушивали на наш корабль вопли десяти миллионов дрожащих психических голосов. Мы миновали миры, где призраки мертвых эльдар вели вечную войну против немногих демонов, что проявлялись в Сияющих Мирах, равно как и против духов, похожих на мужчин, женщин и космодесантников, искаженных до неузнаваемости. Каждая планета была обожжена воплощенным светом Астрономикана и в то же время несла сокрушительную печать Великого Ока.
Мысли о Солнечном Жреце преследовали меня. В свободные часы я ловил себя на том, что вспоминал слова призрака и пытался разгадать его намерения. Даже здесь, на границе Сияющих Миров, за бушующими волнами Огненного Прилива, свет Астрономикана нельзя было назвать слабым. Было ли это истинным пророческим видением? Действительно ли это была проекция, говорящая от лица Императора и самого Астрономикана, или же попросту очередное призрачное отражение психических волн, из тех, что возникают и распадаются в водовороте Ока без всяких предвестий великой судьбы?
Мало кто разделял мои тревоги.
— Замолкни, — сказал Леор, когда я спросил у него об этом. — Что с тобой стряслось? Переживаешь о тысяче вещей, на которые все равно не можешь повлиять. Кого волнует, что это было такое? Он уже мертв.
Это было на третий день после того, как мы вышли из Паутины. В окулусе перед нами разворачивался космос, затянутый золотым туманом.
— Как у тебя всё просто в жизни. То, что можно убить — ты убиваешь. Если же ты не можешь преодолеть угрозу, ты просто не думаешь о ней или убегаешь.
— У нас в легионе это называется «выживание».
— Но Солнечный Жрец...
Он поднял руки. На его жестком, покрытом шрамами лице отразилось усталое смирение.
— Скажи мне, в чем дело.
— Видишь ли, мне кажется, это столкновение было испытанием. И мы его не прошли.
— Да кому взбредет в голову нас испытывать — здесь? Как там ты говорил Фальку тогда, на борту «Избранного»? Мы живем в преисподней. Здесь на каждого из нас найдется по сотне призраков и видений.
Я не говорил именно таких слов, но смысл от этого не менялся. Он был прав — так же, как я был прав, говоря о подобном прежде.
— Если он вернется, чтобы снова мешать нам, — продолжил Леор, — мы убьем его еще раз. Скольких демонов и духов мы одолели за эти годы? Ты изводишься из-за какого-то бестолкового выплеска психической энергии. Лучше бы ты озаботился тем фактом, что мы заблудились.
— Мы не заблудились, — ответил я. — Мы пройдем Сияющие Миры через несколько дней и достигнем края Элевсинской Завесы.
— Как скажешь, колдун. А от Фалька новостей не было?
— Он все еще не отвечает на вызовы по воксу.
Я по-прежнему не особенно волновался. Переход от смертных к Дваждырожденным мог занять дни, недели, месяцы... Пока воины Фалька ограничивали свои нападения бесполезными членами экипажа из касты рабов, они свободны были поступать, как им вздумается, в приступах одержимости. Когда я пытался мысленно достичь разума Фалька, я натыкался на кипящую стену отравленной памяти, которой не было места в человеческих мыслях. Даже с такой железной волей, как у него, битва за его тело еще не была окончена.
— А где твоя новая игрушка? — Леор почесал лицо грязными пальцами и сплюнул на палубу кислотной слюной. Он продолжал это делать, сколько бы раз я ни просил его прекратить.
— Я не знаю, где сейчас Телемахон. Я дал ему право свободно передвигаться по кораблю.
Пожиратель Миров утробно хмыкнул.
— Не уверен, что история запомнит это как разумное решение, Хайон. Я бы не доверил Третьему легиону гореть, даже если бы сам их поджег.
— То же самое я сказал сардару Кадалу, когда Дети Императора напали на нас. Пожалуйста, не повторяй мне мои собственные остроты, Леор.
Леор только ухмыльнулся, демонстрируя полный рот бронзовых зубов.
***
Нам понадобилось еще несколько долгих дней, прежде чем мы достигли самой Элевсинской Завесы. Преисподняя, которую нам приходится называть домом, огромна, и здесь есть течения и волны, как в любом океане — включая бури неодолимой ярости и острова относительного спокойствия. Реальность и нереальность встречаются здесь, но никогда не достигают равновесия. Самое очевидное проявление этого — то, что почти невозможно провести флот через границы Ока, внутрь или наружу, и сохранить хоть какое-то единство. Удерживать флот вместе, странствуя в пределах Ока, уже было испытанием даже для умелых колдунов, навигаторов или Нерожденных. Но покинуть Око — преодолеть его беспокойные, безжалостные границы — это требовало таланта, который сложно переоценить. Именно поэтому наше убежище было столь идеально. Мы не могли с легкостью покинуть его, но Империум не мог даже надеяться проникнуть сюда. Не то чтобы мы этого боялись, конечно. Империум Человечества едва помнил о нашем существовании в те дни.
Есть редкие спокойные области Ока, где царит холодная, леденящая душу тишина. На краю Элевсинской Завесы я не мог не вспоминать о том, как целая раса умерла здесь. Мы проводили свою жизнь, странствуя не только среди эха рождения Младшего Бога, но и в межзвездной могиле чужой империи.
Завеса представляла собой огромное красно-черное облако пыли, окутывающее несколько давно мертвых звездных систем на краю Ока. Отправленные в него пробы не могли проникнуть глубоко и не обнаруживали ничего, стоящего изучения. Корабли, погружавшиеся туда — те немногие, что вообще делали это за прошедшие века, — редко возращались, и даже тогда они не сообщали ни о чем, ради чего стоило бы отправиться туда снова. Немногочисленные доклады, которые я видел, даже не упоминали о каких-либо планетах. Возможно, все миры здесь были поглощены целиком, когда родился Младший Бог.
Месяцы странствий привели нас к границе Завесы, и «Тлалок» лежал в дрейфе, широко раскинув сеть сигналов ауспекса. Анамнезис не слышала, не видела и не ощущала ничего внутри завесы.
— Вперед, — приказал я команде корабля.
«Тлалок» вошел в Завесу, ослепившую наши сканеры и окутавшую нас тьмой. У нас не было цели назначения. Нам негде было взять направление — ни от Фалька, ни из разрозненных описаний Саргона. Мы просто шли сквозь пыль, подняв щиты и приготовив орудия.
В первый день не произошло ничего. Так же, как и во второй день, третий, четвертый, пятый. На шестой день мы проплыли через поле астероидов, которое едва могли разглядеть. Его размер и плотность оставались для нас тайной, пока Ашур-Кай и я не протянулись мыслями в пространство и не направили корабль, как только могли, в удушающей тьме.
«Когда-то это была планета», — передал он мне несколько часов спустя.
Я не ощущал никакого резонанса, свидетельствующего о том, что он прав.
«Как ты можешь быть уверен?»
«Я почувствовал это, когда один из камней разбился о наши пустотные щиты несколько секунд назад. Я чувствовал отголоски жизни. Это поле астероидов когда-то было планетой».
«Что уничтожило его? Что разбило его на части?»
«Мы еще увидим, не так ли?»
— Гравитационное возмущение, — доложил один из сервиторов в рубке. Изменения в гравитации означали большое небесное тело поблизости. Остатки разрушенного мира? Самый большой обломок?
Но, по большому счету, мои подозрения мало что значили. Следовать за гравитационным притяжением было невозможно — оно бросало нас из стороны в сторону, не подчиняясь ни одному закону природы, не открывая своего источника. Казалось, что остатки планеты двигались, и астероидное поле дрифтовало вместе с ними.
— Вот теперь мы заблудились, — заметил Леор спустя первую неделю. Всё, что я мог сделать — только кивнуть в ответ.
На десятый день я сдался необходимости спать, и видел те же сны, что снились мне всегда — о волках, воющих на улицах горящего города.
Но — впервые за десятилетия — этот сон превратился из старого воспоминания в нечто другое. Мне снился дождь. Дождь, жалящий мою кожу укусами жгучих капель. Дождь, падающий с грязного мраморного неба на замерзшую равнину стеклянно-белого камня. Там, где дождь касался земли, он с шипением испарялся, вгрызаясь в лед. У капель на моих губах был вкус машинного масла. Попав в мои открытые глаза, капли выжигали зрение частица за частицей, превращая всё, что я видел, из мутно-белого в чистейшую черноту.
Я проснулся, прижимая кончики пальцев к закрытым глазам.
— Ты почувствовала это? — спросил я вслух.
С другой стороны комнаты моя волчица зарычала в ответ.
***
— Аас'киарал, — сказала Нефертари, называя эльдарское имя погибшего мира. Телемахон хмыкнул, услышав это. Он говорил на языке моей связанной кровью так же хорошо, как я, хотя у меня не было не малейшего желания узнавать, где он его выучил.
Я понимал, что его насмешило. «Песня Сердца» — имя, которое планета больше не заслуживала. Ее поверхность была затянута мутными бельмами штормов, укрывающих весь мир белесыми облаками. Беспорядочный танец молний то и дело разрывал мрачные небеса.
Некоторые из моих более склонных к духовным рассуждениям братьев верят, что у каждого мира есть душа. Если это так, то дух Аас'киарала был ожесточенной и измученной сущностью, и он не приветствовал чужаков. Самая тяжелая его рана оказалась источником астероидного поля — половина планеты попросту исчезла. Столь ужасный ущерб должен был уничтожить мир полностью, но Аас'киарал продолжал жить, пусть даже изуродованный, дрейфуя в облаке пепла. Разбитый мир, неспособный увидеть даже собственное солнце.
Мы стояли у командного трона, глядя на серо-белую планету в окулусе. То, что осталось от нее, не могло существовать нигде, кроме Великого Ока, где законы реальности подчинялись прихотям смертных разумов. Наши невооруженные глаза не видели ничего, что могло бы ждать на ее поверхности. Наши сканеры не показывали ничего. Сенсорный зонд, запущенный в ее клубящуюся атмосферу, не доложил нам, как вы можете догадаться, ничего.
— А что насчет других кораблей поблизости? — спросил Леор.
— Это — Элевсинская Завеса, брат. Ты можешь плыть через это облако пыли три тысячи лет и не заметить ничего, пока не врежешься прямо в препятствие.
Он недовольно хмыкнул — звук, к которому я начинал привыкать:
— И что, никак нельзя считать плазменные следы в атмосфере — выяснить, не было ли кораблей на ближайшей орбите?
— Нет способа сделать подобное, — ответил Ашур-Кай. — Те, кто умнее тебя, уже пытались.
Я смотрел на астероиды — те немногие, которые были видны, — плывущие в вечном сумраке. Мы находились на орбите деформированной планеты с тысячей каменных лун.
— Похоже на надкушенное яблоко, — заметил Угривиан. Когда я повернулся к нему, не поняв, он пожал плечами: — Яблоко — это такой фрукт. Они росли у нас, на Нувировой Высадке.
— Зачем вообще кому-то являться сюда? — Леор никак не мог представить себе, в чем могла бы быть ценность этого места — для него оно не имело смысла. Тысячи миров в Оке были населены ордами Нерожденных, ведущих войну между собой, и все это было только частью Великой Игры богов. Многие отряды бывших легионеров стремились завладеть каким-нибудь миром — ведь где лучше провести вечность, как не на планете, которую можно переделать под собственные желания?
Аас'киарал казался бесполезной добычей, вне всякого сомнения.
— Здесь можно спрятаться, — сказал я.
Леор сплюнул на палубу — я его не убедил.
— А сигнал совершенно точно пришел отсюда?
— Это был не сигнал, — поправил его Ашур-Кай.
— Ну, значит, видение.
— Какой ты всё-таки забавный дикарь. Сомнус-послание — это не видение.
Я заметил, как аура Леора вспыхнула раздражением, но, тем не менее, он не сказал альбиносу ни слова.
— Хайон? — он повернулся ко мне.
Я ответил, не глядя на него:
— Это была сновидческая астропатическая передача.
— Ага, — он натянуто улыбнулся. — Это всё объясняет.
Он хотел объяснений, но, как и многие другие проявления шестого чувства, астропатию почти что невозможно описать тем, кто никогда не испытывал ее прикосновения. Даже многие из тех, кто служит Имперской Инквизиции — и, возможно, окажутся единственными читателями этих записей — знают ничтожно мало о мириаде дисциплин, открывающихся для владеющих Искусством. Редкие астропаты служат непосредственно Святому Ордосу, и даже психически одаренные воины и ученые Инквизиции не могут позволить себе потратить десятилетия, необходимые, чтобы постичь астропатическую речь.
Сфера астропатии лежит за пределами безмолвного обмена импульсами и эмоциями, проходящего между многими достаточно близкими псайкерами. Когда астропаты на далеких мирах «говорят» через варп, они не пользуются словами и даже речью. Они безнадежно лишены способности к внятному общению. Те, кто изучал Искусство, знают, что бессмысленно даже пытаться совершить столь тонкую работу.
Умелые астропаты посылают образы своих собственных разумов, проекции опыта и отсылки памяти. Это может быть мгновенная эмоция или часы глубоких ощущений. И это — осознанно или неосознанно — немногим отличается от мысленного общения, но требует несравнимо больших, невероятных усилий. Сравните это с тем, как шепот дается легко, но крик лишает дыхания.
Принимающего разума никогда не достигает то, что отправлено передающим сообщение. Если бы для этой связи требовался лишь обмен сообщениями, облик Империума был бы совсем иным. Астропатическое искусство большей частью лежит в умении интерпретировать полученные видения и отслеживать их источник. Целые орбитальные станции заняты скованными псайкерами, привязанными к хирургическим столам, сжимающими перья в дрожащих пальцах, тогда как их надзиратели-мнемомастера изучают бесконечные свитки пергамента, покрытые торопливо записанными видениями. Подобные узлы связи Адептус Астра Телепатика — восхитительно желанная цель для воинств наших крестовых походов. Нет лучше способа заставить систему замолчать, чем перерезать горло до того, как прозвучит крик о помощи.
Отправка сообщений — самая легкая часть этой психической дисциплины. Интерпретировать же сны — намного сложнее. Как различить дар, посланный далеким разумом, и обычный, естественный кошмар? Когда видение предупреждает о грядущем кровопролитии, а когда это — послание, опоздавшее на столетия, достигшее чужого разума века спустя, когда отправивший его давно мертв?
Ашур-Кай однажды видел в сне город, полный кричащих детей, что изрыгали черные нечистоты на улицы. Подобные видения достаточно часто посещают нас, живущих в полном демонов Оке, но в этом случае он не стал отмахиваться, считая его сообщением. Так и было: видение о колдунов из Братства Ониксовой Пасти, одного из боевых отрядов Несущих Слово, которых уничтожили Леор и его Пятнадцать Клыков. Альбинос услышал их предсмертный астропатический крик.
Это — реальность, в которой нам приходится жить. Со временем приходит навык различать оттенки и знаки в посланиях. Чувствовать, давно ли было отправлено видение. Знать, подлинное ли оно. Но никогда, никогда нельзя добиться полной уверенности.
А что же, если не овладеть подобным чутьем? Многим не удается. История Империума — десять тысяч лет повестей о тех, чьи разумы и души поглощены были существами, таящимися в варпе.
— Я считаю, что это было сообщение, — сказал я Леору. — Вот самое простое и верное объяснение.
Он хмыкнул — явно не спеша доверять моим словам.
— Позволь мне перефразировать, — уточнил я. — Я знаю, что это было сообщение. Оно привело нас сюда, и хотя я не могу быть уверен в его источнике, это — тот самый мир, что был указан в сомнус-послании.
— Все равно больше похоже на «может быть».
«Поверь мне».
Он потряс головой — не в знак несогласия, но отрицая мое прикосновение к его разуму. Его левый глаз начал подергиваться в болезненном тике. Как странно. Стоило мне лишь задеть его разум своим — и его импланты немедленно отреагировали раздражением. Он никогда не любил мысленной речи, но здесь, казалось, присутствовал некий усиливающий фактор. Возможно, причина была в мире под нами?
— Не делай так, — сказал Леор, слизывая кровь из кровоточащих десен. Воздух вокруг него дрожал — духи боли ласкали его броню с любовью и нежностью, ожидая своего рождения.
— Приношу свои извинения, брат. — Я вновь обратил взгляд к разрушенной планете на экране окулуса: — Я почти не чувствую жизни на этой планете, но там есть частица разума.
В безмолвном голосе Ашур-Кая звучало сухое веселье: «Частица разума. Огненный Кулак будет там как дома».
Я ответил столь же сухо: «Ты просто воплощенное просперийское достоинство. А теперь дай мне сосредоточиться».
— Частица разума?.. — начал было Леор.
Я повернулся к нему. Его смуглое изуродованное лицо было абсолютно серьезным — он способен был понять сказанное, но требовал больше пояснений. Я услышал, как Ашур-Кай рассмеялся в моем разуме, но, несмотря на всю Леорову грубость, Пожиратель Миров не был глуп. Я странствовал с Ашур-Каем и Вихрь так долго, что легко было забыть о тех, чье обычное восприятие не позволяло им видеть галактику так, как это делали мы. Леор мог полагаться только на свои глаза и корабельные сканеры. Так же обстояло дело с Нефертари, но она редко снисходила до вопросов.
— Кто бы — или что — ни отослал это сообщение, это очень скрытное существо.
— Могли бы сразу так и сказать, — Угривиан, стоявший рядом с Леором, покачал головой. — Тизканские формальности начинают утомлять, колдун.
— Я учту это.
— Я иду с тобой, — заявил Леор. Ничего иного я не ожидал.
— И я тоже, — сказала Нефертари. Моя дева-ксенос стояла у подлокотника моего пустующего трона, проводя точильным камнем по лезвию своего свежевального ножа. Услышав ее заявление, остальные обменялись взглядами.
— Ты останешься здесь, — ответил я. — На планете крайне нестабильная атмосфера, и мне пришлось бы постоянно поддерживать вокруг тебя щит. Для этой миссии нужны пустотные щиты и герметичная броня.
Ее голос буквально истекал недовольством:
— Почему?
Я вспомнил о видении из сна, о шипящем дожде, который обжигал мою кожу и затуманивал зрение жалящей болью.
— Там идет дождь из кислоты.
скачать в формате .doc
@темы: пафос, Их нравы, изображение гранёного стакана, истории с другого берега