Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
Расколотое отражение. Глава V
Здесь было прекрасно, так прекрасно, что от вида такой красоты на его глаза навернулись слезы и рыдания подступили к горлу.
Его воины видели лишь физический облик леса из кристаллов, но Фулгрим созерцал истинную суть этого места, суть, которую не дано было видеть никому кроме него.
Острые пики сияющих как алмаз кристаллов вырастали из черной земли, возвышаясь, как монументы бесконечным геологическим чудесам галактики. Ни один из них не был ниже ста метров, и даже самые тонкие из них насчитывали не меньше десяти метров в диаметре. Сотни тысяч этих сверкающих пиков тянулись вокруг насколько хватало взгляда, укрывая огромную территорию своим сияющим великолепием.
Они поднимались из земли тесными группами, словно деревья в настоящем лесу, между ними петляли тропинки. Он двигался наугад, все уходя все дальше и дальше в сверкающий лес, не думая о том, чтобы выбрать какое-то направление. Среди зеркальных стволов и изменчивых отнажений ничего не стОило заблудиться – это вызвало в памяти Фулгрима апокрифическую историю о потерянном воине, попавшем в ловушку невидимого лабиринта среди Эрицинских гор на Венере.
Тот глупец умер, когда до выхода было рукой подать, но Фулгрим не боялся, что его постигнет такая судьба. Даже с закрытыми глазами он смог бы восстановить свой маршрут по непроходимому стеклянному лесу.
Он протянул руку и пробежал пальцами по гладким граням кристаллов, ощущая мельчайшие неровности на их кремниевой поверхности. Некоторые из них были молочно-белыми, туманными, другие – прозрачными или мутными, но все это великолепие зеркально сверкало, подобное миллионам наконечников копий армии гигантов, погребенной в черном песке.
Фулгрим знал о другой армии, захороненной на древней Терре – глиняной армии, которая должна была охранять умершего императора, ибо он испытывал страх перед местью неисчислимого числа душ тех, кого он отправил в загробный мир во время своих завоевательных войн. Здесь, конечно же, не было ничего подобного – но фантазия о прогулке по могилам огромной армии колоссов развлекала его, и он легким движением отсалютовал павшим воинам, чье погребение расстилалось у него под ногами.
Битва за фабрику Механикума была занимательной, но слишком краткой. Сражение с противником, который не впадал в отчаяние от сознания поражения и не молил о пощаде казалось пресной, безжизненной затеей, и Фулгрим был разочарован отсутствием у служителей Механикума способности испытывать те захватывающие чувства, которые могли бы подарить им он и его воины. Конечно, ничего другого не следовало ожидать – но его немало раздражал эгоизм противников, лишивших его трепета, который охватил бы его от их криков и ощущения экстаза от их смертей.
От столь неучтивого поведения врага его настроение омрачилось – настолько, что он машинально потянулся к рукояти лаэрранского клинка, прежде чем вспомнил, что отдал его мечнику Люцию. У Фулгрима вызвала усмешку мысль о том, что Люций может стать таким, как он сам. Люций несомненно был польщен – но ни один из смертных никогда не сможет достичь того, чего достиг он, никогда не сможет стать тем, чем удалось стать ему.
Фулгрим остановился и медленно развернулся кругом, исполненный восхищения подлинной красотой, которая окружала его. Не могуществом планеты, изваявшей эти монументы – это было лишь случайное совпадение, каприз местной геологии. Не мерцающими небесами над его головой – это была всего лишь игра химического состава атмосферы и ее загрязнения. Нет, истинная красота этого места не была случайностью или стечением обстоятельств; это было единственное в своем роде чудо творения, слияние воли и совершенства.
Его отражение окружало его, головокружительное совершенство, воплощенное в обличии живого существа.
Фулгрим наблюдал, как его изображение растет и снова уменьшается, когда он шагает и поворачивается туда-сюда, поглощенный созерцанием своих утонченных черт, выражения благородного спокойствия и царственной осанки. Кто может сравниться с его совершенством? Хорус. Вряд ли. Жиллиман? Даже близко нет.
Лишь Сангвиний приблизился к нему в красоте, но даже его дивный облик не был безупречен. И разве может совершенство быть осквернено мутировавшей плотью создания, которое эта мутация превратила в напоминание о древнем мифе и суеверии?
А Феррус Манус… как насчет него?
- Он мертв! – выкрикнул Фулгрим, странное эхо его голоса заметалось среди сгрудившихся стволов кварцевого леса.
- МЕРТВ, МЕРтв, МЕртв, Мертв, мертв….
Фулгрим резко обернулся, когда искаженный крик вернулся к нему, звуча как обвинение. Его настроение вновь изменилось, ярость охватила его; он выхватил меч. Он рубанул по ближайшему пику, в разные стороны полетели бритвенно-острые хрустальные осколки. Он рубил свое отражение, словно требуя, чтобы оно ответило ему, вдребезги разнося кристаллическую поверхность мощными ударами, нанесенными с ужасающей силой.
Он орудовал кремнево-серым клинком, словно топором дровосека, но на лезвии не появилось ни единой царапины - такое обращение не наносило оружию никакого вреда. Его сотворила мысль, лежащая за пределами человеческого понимания – и в его грубых очертаниях была заключена сила, способная уничтожать богов.
- Мои братья жестоки и великолепны, каждый по-своему! – Фулгрим кричал, отделяя слова друг от друга рубящими ударами. – Но все они несовершенные создания, навек отмеченные проклятием, которое однажды уничтожит их. Только я – совершенен. Только я закален потерей и предательством!
Наконец непредсказуемая вспышка гнева пошла на убыль, и он отступил от разбитого шпиля. В ярости он наполовину перерубил его, и теперь шпиль колебался – его стабильная структура была нарушена. Стекло стало лопаться со звуком выстрелов, когда шпиль переломился в том месте, где Фулрим рубил его, и рухнул, словно поваленное дерево, отмечая свой путь к земле вихрем хрустальных осколков. Падая, он сломал еще дюжину кристаллов вокруг, и обширный участок кварцевого леса рухнул на землю под оглушительный звон разбивающегося стекла.
Оглушительный грохот и звон падающих кварцевых пиков звучал вокруг Фулгрима, бесконечное крещендо разрушения, и боль от этого пронзительного и хрупкого звука, пронзившая его мозг, была подлинным наслаждением. Его воины, возможно, услышат шум – но, если они вообще решат прибыть сюда, ими будет двигать не страх за его жизнь, а лишь желание приобщиться к возвышенным звукам этого великолепного разрушения. Он думал, сколько времени потребовалось этим кристаллам, чтобы достигнуть такой титанической высоты. Тысячи лет, может быть, больше.
- Тысячелетия, чтобы вырасти – и мгновение, чтобы рухнуть, - произнес он с выражением, которое было чем-то бОльшим, чем капризная злость. – Вот урок, который нужно запомнить, будучи здесь.
Эхо от падения шпиля затихло и Фулгрим вслушался в другие звуки леса. Он действительно услышал, как кто-то произнес имя его погибшего брата, или это была лишь игра воображения? Он держал меч перед собой и не отрываясь глядел в зеркально-гладкую кремнистую поверхность, пока в его сознании возникало мучительное воспоминание, надлом, который уже никогда не срастется.
Он слышал этот бездушный, лишенный эмоций голос прежде, не так ли?
Этот голос говорил об ужасном, тайном. О том, чему невозможно противиться.
Фулгрим закрыл глаза и прижал руку к виску, стараясь вспомнить.
Я здесь, брат, я всегда буду здесь.
Фулгрим в изумлении поднял глаза, и чувство, которое он так долго гнал от себя на своем пути к славе и величию, пронзило его грудь, словно копье, брошенное рукой самого Хана.
В глубине леса зеркальных шпилей он увидел могучего воина в помятом боевом доспехе цвета матово-черного оникса. Лицо, словно высеченное из гранита, повернулось к Фулгриму, и он вскрикнул, увидев выражение бесконечной скорби в его глазах, подобных двум серебряным самородкам.
- Нет! – отчаянно прошептал Фулгрим. – Этого не может быть…
Фулгрим с трудом пробивался сквозь заросли торчащих из земли острых стеклянных клыков, его руки были изрезаны, на безупречных пластинах его брони появились царапины. Он шатался, как пьяный, отбрасывая с дороги мелкие кристаллы и лежащие на земле осколки, которые когда-то тянулись к небесам.
- Что ты такое? – пронзительно закричал он, эхо его вопля заметалось вокруг него, словно целый хор разгневанных голосов требовал ответа. Воин в черном исчез из виду, пока он бежал, углубляясь все дальше в зеркальный лабиринт, отбросив все мысли кроме одной – обнаружить дерзкого нарушителя его уединения.
Каждый раз, поднимая взгляд, он не видел ничего, кроме отражения своего охваченного отчаянием лица, его тонкие орлиные черты, искаженные и уродливо вытянутые безумными углами и гранями шпилей. Созерцание собственного восхитительного облика, изуродованного причудами зеркальной геометрии привело его в бешенство, и он ненадолго остановился на поляне, окруженной зазубренными зеркальными пиками.
Он развернулся на пятках, позволяя своим отражениям явить нечто отличное от его подлинной красоты.
Сотня, если не больше Фулгримов пристально глядела на него с одинаковым выражением ярости – но только сейчас, все еще не остыв от гнева, он разглядел боль и ужас в глубине этих – таких непроницаемо-черных – глаз.
- Где ты? – настойчиво вопросил Фулгрим.
«Я здесь», - ответило отражение.
«Я там, где ты бросил меня и оставил гнить», - произнесло другое.
Гнев Фулгрима испарился, словно капля воды с разогретого кожуха работающего двигателя. Это было ново, это было неожиданно – и потому должно было доставлять удовольствие. Он медленно кружил по поляне, ловя взгляд одного отражения – но стараясь не упускать из вида остальных. Это действительно были его отражения, или они ожили по собственной воле, и лишь повторяли его движения? Как такое было возможно – он не знал, но это было захватывающе.
- Кто ты? – задал он вопрос.
«Ты знаешь, кто я. Ты украл то, что было моим по праву».
- Нет. – отвечал Фулгрим, - Оно всегда принадлежало мне.
«Неправда, ты лишь взял взаймы плоть, которую носишь. Она всегда принадлежала мне и всегда будет принадлежать.»
Фулгрим улыбнулся, узнав говорившего за мириадами голосов и отражений в разбитом стекле. Он ожидал этого, и понимание, с кем он сейчас беседует, подарило ему уютное чувство братской сопричастности. Фулгрим вложил анатэм в ножны – теперь он был уверен, что голоса исходят не из него.
- Я думал, когда ты сможешь выбраться из золотой рамки, куда я тебя запер, - произнес он. – Тебе потребовалось больше времени, чем я рассчитывал.
Отражение улыбнулось в ответ.
«Это новый опыт для меня – сидеть взаперти. К этом нелегко было привыкнуть. Трудно забыть свободу, которой я когда-то обладал».
Фулгрим усмехнулся, услышав с каким раздражением это было сказано.
- Так почему ты показал мне Ферруса Мануса? – поинтересовался он у мириада отражений.
«Разве есть зеркало лучше, чем лицо старого друга? Только те, кого мы любим, в силах дать нам возможность увидеть себя-настоящих».
- Это что – обвинение? – не понял Фулгрим. – Ты, кажется, собрался застыдить меня до того, чтоб я вернул тебе это тело?
«Застыдить? Ничуть. И ты, и я давно уже выросли из того, чтобы обращать внимание на стыд»
- Тогда почему Горгон? – не унимался Фулгрим. – Это тело принадлежит мне. И никакая сила во вселенной не заставит меня отказаться от него.
«Но мы могли бы многого достичь, если бы я снова управлял им»
- Я достигну большего.
«Продолжай убеждать себя в этом, - усмехнулось отражение. – Ты не можешь знать того, что знаю я».
- Я знаю все, что знаешь ты. – ответил Фулгрим; он вытянул руки и принялся разминать пальцы, словно музыкант-виртуоз, собравшийся сыграть. – Посмотри, что я теперь умею.
«Детские игры», – фыркнуло отражение, переведя взгляд на картину в другом зеркале.
- Ты просто дешевый враль, - усмехнулся Фулгрим. – Но ничего другого я и не ожидал. Когда-то ты завлекал безвольных придурков обещаниями власти и свободы, но в действительности мог дать им только рабство.
«Все живые существа порабощены чем-то; жаждой ли богатства и могущества или страсти к увлечениям и новому опыту. Или желанием быть частью чего-то куда большего, чем они сами…»
- Я не буду ничьим рабом, - произнес Фулгрим и его отражения рассмеялись; сотни насмешливых звонких переливов, которые ранили его глубже, чем любой клинок.
«Сейчас ты – больше раб, чем когда бы то ни было, - прошипело отражение. – Ты существуешь в ловушке из мяса и костей, ты заперт внутри сломанной машины, которая сотрет тебя в порошок. Ты не узнаешь, что такое подлинная свобода, пока не впустишь в себя могущество, которое невозможно представить. Это будет власть бога. Освободи меня, и я покажу тебе, как высоко мы вознесемся вместе.»
Фулгрим покачал головой.
- Предпочту подчинить себе это могущество и сотворить из него все что угодно по моему желанию.
«Мы могли бы познать эти чудеса вместе, ты и я,» - произнесло отражение слева от него.
«Вселенная чувств», - соблазняло второе.
«Которая ждет, когда мы завладеем ею», - подхватило третье.
- Говори что угодно, – продолжал Фулгрим. – Но тебе нечего предложить.
«Ты так считаешь? Ну, тогда ты понятия не имеешь о теле, которое зовешь своим».
- Знаешь, мне начинают надоедать твои игры. – заметил Фулгрим и отвернулся, но оказался лицом к лицу с еще большим числом отражений. – Ты останешься там, где ты есть, и на этом разговор окончен.
«Прошу тебя,» - взмолилось отражение, неожиданно-покаянным тоном. – «Я не в силах существовать так, как сейчас. Здесь холодно и темно. Эта тьма… она окружает меня, наступает со всех сторон. Боюсь, я скоро пропаду».
Фулгрим склонился к зеркальной поверхности кварцевого пика и мрачно ухмыльнулся.
- Не бойся этого, братец, - произнес он. – Ты нужен мне, и я буду держать тебя под рукой еще долго. Еще очень, очень долго.
Здесь было прекрасно, так прекрасно, что от вида такой красоты на его глаза навернулись слезы и рыдания подступили к горлу.
Его воины видели лишь физический облик леса из кристаллов, но Фулгрим созерцал истинную суть этого места, суть, которую не дано было видеть никому кроме него.
Острые пики сияющих как алмаз кристаллов вырастали из черной земли, возвышаясь, как монументы бесконечным геологическим чудесам галактики. Ни один из них не был ниже ста метров, и даже самые тонкие из них насчитывали не меньше десяти метров в диаметре. Сотни тысяч этих сверкающих пиков тянулись вокруг насколько хватало взгляда, укрывая огромную территорию своим сияющим великолепием.
Они поднимались из земли тесными группами, словно деревья в настоящем лесу, между ними петляли тропинки. Он двигался наугад, все уходя все дальше и дальше в сверкающий лес, не думая о том, чтобы выбрать какое-то направление. Среди зеркальных стволов и изменчивых отнажений ничего не стОило заблудиться – это вызвало в памяти Фулгрима апокрифическую историю о потерянном воине, попавшем в ловушку невидимого лабиринта среди Эрицинских гор на Венере.
Тот глупец умер, когда до выхода было рукой подать, но Фулгрим не боялся, что его постигнет такая судьба. Даже с закрытыми глазами он смог бы восстановить свой маршрут по непроходимому стеклянному лесу.
Он протянул руку и пробежал пальцами по гладким граням кристаллов, ощущая мельчайшие неровности на их кремниевой поверхности. Некоторые из них были молочно-белыми, туманными, другие – прозрачными или мутными, но все это великолепие зеркально сверкало, подобное миллионам наконечников копий армии гигантов, погребенной в черном песке.
Фулгрим знал о другой армии, захороненной на древней Терре – глиняной армии, которая должна была охранять умершего императора, ибо он испытывал страх перед местью неисчислимого числа душ тех, кого он отправил в загробный мир во время своих завоевательных войн. Здесь, конечно же, не было ничего подобного – но фантазия о прогулке по могилам огромной армии колоссов развлекала его, и он легким движением отсалютовал павшим воинам, чье погребение расстилалось у него под ногами.
Битва за фабрику Механикума была занимательной, но слишком краткой. Сражение с противником, который не впадал в отчаяние от сознания поражения и не молил о пощаде казалось пресной, безжизненной затеей, и Фулгрим был разочарован отсутствием у служителей Механикума способности испытывать те захватывающие чувства, которые могли бы подарить им он и его воины. Конечно, ничего другого не следовало ожидать – но его немало раздражал эгоизм противников, лишивших его трепета, который охватил бы его от их криков и ощущения экстаза от их смертей.
От столь неучтивого поведения врага его настроение омрачилось – настолько, что он машинально потянулся к рукояти лаэрранского клинка, прежде чем вспомнил, что отдал его мечнику Люцию. У Фулгрима вызвала усмешку мысль о том, что Люций может стать таким, как он сам. Люций несомненно был польщен – но ни один из смертных никогда не сможет достичь того, чего достиг он, никогда не сможет стать тем, чем удалось стать ему.
Фулгрим остановился и медленно развернулся кругом, исполненный восхищения подлинной красотой, которая окружала его. Не могуществом планеты, изваявшей эти монументы – это было лишь случайное совпадение, каприз местной геологии. Не мерцающими небесами над его головой – это была всего лишь игра химического состава атмосферы и ее загрязнения. Нет, истинная красота этого места не была случайностью или стечением обстоятельств; это было единственное в своем роде чудо творения, слияние воли и совершенства.
Его отражение окружало его, головокружительное совершенство, воплощенное в обличии живого существа.
Фулгрим наблюдал, как его изображение растет и снова уменьшается, когда он шагает и поворачивается туда-сюда, поглощенный созерцанием своих утонченных черт, выражения благородного спокойствия и царственной осанки. Кто может сравниться с его совершенством? Хорус. Вряд ли. Жиллиман? Даже близко нет.
Лишь Сангвиний приблизился к нему в красоте, но даже его дивный облик не был безупречен. И разве может совершенство быть осквернено мутировавшей плотью создания, которое эта мутация превратила в напоминание о древнем мифе и суеверии?
А Феррус Манус… как насчет него?
- Он мертв! – выкрикнул Фулгрим, странное эхо его голоса заметалось среди сгрудившихся стволов кварцевого леса.
- МЕРТВ, МЕРтв, МЕртв, Мертв, мертв….
Фулгрим резко обернулся, когда искаженный крик вернулся к нему, звуча как обвинение. Его настроение вновь изменилось, ярость охватила его; он выхватил меч. Он рубанул по ближайшему пику, в разные стороны полетели бритвенно-острые хрустальные осколки. Он рубил свое отражение, словно требуя, чтобы оно ответило ему, вдребезги разнося кристаллическую поверхность мощными ударами, нанесенными с ужасающей силой.
Он орудовал кремнево-серым клинком, словно топором дровосека, но на лезвии не появилось ни единой царапины - такое обращение не наносило оружию никакого вреда. Его сотворила мысль, лежащая за пределами человеческого понимания – и в его грубых очертаниях была заключена сила, способная уничтожать богов.
- Мои братья жестоки и великолепны, каждый по-своему! – Фулгрим кричал, отделяя слова друг от друга рубящими ударами. – Но все они несовершенные создания, навек отмеченные проклятием, которое однажды уничтожит их. Только я – совершенен. Только я закален потерей и предательством!
Наконец непредсказуемая вспышка гнева пошла на убыль, и он отступил от разбитого шпиля. В ярости он наполовину перерубил его, и теперь шпиль колебался – его стабильная структура была нарушена. Стекло стало лопаться со звуком выстрелов, когда шпиль переломился в том месте, где Фулрим рубил его, и рухнул, словно поваленное дерево, отмечая свой путь к земле вихрем хрустальных осколков. Падая, он сломал еще дюжину кристаллов вокруг, и обширный участок кварцевого леса рухнул на землю под оглушительный звон разбивающегося стекла.
Оглушительный грохот и звон падающих кварцевых пиков звучал вокруг Фулгрима, бесконечное крещендо разрушения, и боль от этого пронзительного и хрупкого звука, пронзившая его мозг, была подлинным наслаждением. Его воины, возможно, услышат шум – но, если они вообще решат прибыть сюда, ими будет двигать не страх за его жизнь, а лишь желание приобщиться к возвышенным звукам этого великолепного разрушения. Он думал, сколько времени потребовалось этим кристаллам, чтобы достигнуть такой титанической высоты. Тысячи лет, может быть, больше.
- Тысячелетия, чтобы вырасти – и мгновение, чтобы рухнуть, - произнес он с выражением, которое было чем-то бОльшим, чем капризная злость. – Вот урок, который нужно запомнить, будучи здесь.
Эхо от падения шпиля затихло и Фулгрим вслушался в другие звуки леса. Он действительно услышал, как кто-то произнес имя его погибшего брата, или это была лишь игра воображения? Он держал меч перед собой и не отрываясь глядел в зеркально-гладкую кремнистую поверхность, пока в его сознании возникало мучительное воспоминание, надлом, который уже никогда не срастется.
Он слышал этот бездушный, лишенный эмоций голос прежде, не так ли?
Этот голос говорил об ужасном, тайном. О том, чему невозможно противиться.
Фулгрим закрыл глаза и прижал руку к виску, стараясь вспомнить.
Я здесь, брат, я всегда буду здесь.
Фулгрим в изумлении поднял глаза, и чувство, которое он так долго гнал от себя на своем пути к славе и величию, пронзило его грудь, словно копье, брошенное рукой самого Хана.
В глубине леса зеркальных шпилей он увидел могучего воина в помятом боевом доспехе цвета матово-черного оникса. Лицо, словно высеченное из гранита, повернулось к Фулгриму, и он вскрикнул, увидев выражение бесконечной скорби в его глазах, подобных двум серебряным самородкам.
- Нет! – отчаянно прошептал Фулгрим. – Этого не может быть…
Фулгрим с трудом пробивался сквозь заросли торчащих из земли острых стеклянных клыков, его руки были изрезаны, на безупречных пластинах его брони появились царапины. Он шатался, как пьяный, отбрасывая с дороги мелкие кристаллы и лежащие на земле осколки, которые когда-то тянулись к небесам.
- Что ты такое? – пронзительно закричал он, эхо его вопля заметалось вокруг него, словно целый хор разгневанных голосов требовал ответа. Воин в черном исчез из виду, пока он бежал, углубляясь все дальше в зеркальный лабиринт, отбросив все мысли кроме одной – обнаружить дерзкого нарушителя его уединения.
Каждый раз, поднимая взгляд, он не видел ничего, кроме отражения своего охваченного отчаянием лица, его тонкие орлиные черты, искаженные и уродливо вытянутые безумными углами и гранями шпилей. Созерцание собственного восхитительного облика, изуродованного причудами зеркальной геометрии привело его в бешенство, и он ненадолго остановился на поляне, окруженной зазубренными зеркальными пиками.
Он развернулся на пятках, позволяя своим отражениям явить нечто отличное от его подлинной красоты.
Сотня, если не больше Фулгримов пристально глядела на него с одинаковым выражением ярости – но только сейчас, все еще не остыв от гнева, он разглядел боль и ужас в глубине этих – таких непроницаемо-черных – глаз.
- Где ты? – настойчиво вопросил Фулгрим.
«Я здесь», - ответило отражение.
«Я там, где ты бросил меня и оставил гнить», - произнесло другое.
Гнев Фулгрима испарился, словно капля воды с разогретого кожуха работающего двигателя. Это было ново, это было неожиданно – и потому должно было доставлять удовольствие. Он медленно кружил по поляне, ловя взгляд одного отражения – но стараясь не упускать из вида остальных. Это действительно были его отражения, или они ожили по собственной воле, и лишь повторяли его движения? Как такое было возможно – он не знал, но это было захватывающе.
- Кто ты? – задал он вопрос.
«Ты знаешь, кто я. Ты украл то, что было моим по праву».
- Нет. – отвечал Фулгрим, - Оно всегда принадлежало мне.
«Неправда, ты лишь взял взаймы плоть, которую носишь. Она всегда принадлежала мне и всегда будет принадлежать.»
Фулгрим улыбнулся, узнав говорившего за мириадами голосов и отражений в разбитом стекле. Он ожидал этого, и понимание, с кем он сейчас беседует, подарило ему уютное чувство братской сопричастности. Фулгрим вложил анатэм в ножны – теперь он был уверен, что голоса исходят не из него.
- Я думал, когда ты сможешь выбраться из золотой рамки, куда я тебя запер, - произнес он. – Тебе потребовалось больше времени, чем я рассчитывал.
Отражение улыбнулось в ответ.
«Это новый опыт для меня – сидеть взаперти. К этом нелегко было привыкнуть. Трудно забыть свободу, которой я когда-то обладал».
Фулгрим усмехнулся, услышав с каким раздражением это было сказано.
- Так почему ты показал мне Ферруса Мануса? – поинтересовался он у мириада отражений.
«Разве есть зеркало лучше, чем лицо старого друга? Только те, кого мы любим, в силах дать нам возможность увидеть себя-настоящих».
- Это что – обвинение? – не понял Фулгрим. – Ты, кажется, собрался застыдить меня до того, чтоб я вернул тебе это тело?
«Застыдить? Ничуть. И ты, и я давно уже выросли из того, чтобы обращать внимание на стыд»
- Тогда почему Горгон? – не унимался Фулгрим. – Это тело принадлежит мне. И никакая сила во вселенной не заставит меня отказаться от него.
«Но мы могли бы многого достичь, если бы я снова управлял им»
- Я достигну большего.
«Продолжай убеждать себя в этом, - усмехнулось отражение. – Ты не можешь знать того, что знаю я».
- Я знаю все, что знаешь ты. – ответил Фулгрим; он вытянул руки и принялся разминать пальцы, словно музыкант-виртуоз, собравшийся сыграть. – Посмотри, что я теперь умею.
«Детские игры», – фыркнуло отражение, переведя взгляд на картину в другом зеркале.
- Ты просто дешевый враль, - усмехнулся Фулгрим. – Но ничего другого я и не ожидал. Когда-то ты завлекал безвольных придурков обещаниями власти и свободы, но в действительности мог дать им только рабство.
«Все живые существа порабощены чем-то; жаждой ли богатства и могущества или страсти к увлечениям и новому опыту. Или желанием быть частью чего-то куда большего, чем они сами…»
- Я не буду ничьим рабом, - произнес Фулгрим и его отражения рассмеялись; сотни насмешливых звонких переливов, которые ранили его глубже, чем любой клинок.
«Сейчас ты – больше раб, чем когда бы то ни было, - прошипело отражение. – Ты существуешь в ловушке из мяса и костей, ты заперт внутри сломанной машины, которая сотрет тебя в порошок. Ты не узнаешь, что такое подлинная свобода, пока не впустишь в себя могущество, которое невозможно представить. Это будет власть бога. Освободи меня, и я покажу тебе, как высоко мы вознесемся вместе.»
Фулгрим покачал головой.
- Предпочту подчинить себе это могущество и сотворить из него все что угодно по моему желанию.
«Мы могли бы познать эти чудеса вместе, ты и я,» - произнесло отражение слева от него.
«Вселенная чувств», - соблазняло второе.
«Которая ждет, когда мы завладеем ею», - подхватило третье.
- Говори что угодно, – продолжал Фулгрим. – Но тебе нечего предложить.
«Ты так считаешь? Ну, тогда ты понятия не имеешь о теле, которое зовешь своим».
- Знаешь, мне начинают надоедать твои игры. – заметил Фулгрим и отвернулся, но оказался лицом к лицу с еще большим числом отражений. – Ты останешься там, где ты есть, и на этом разговор окончен.
«Прошу тебя,» - взмолилось отражение, неожиданно-покаянным тоном. – «Я не в силах существовать так, как сейчас. Здесь холодно и темно. Эта тьма… она окружает меня, наступает со всех сторон. Боюсь, я скоро пропаду».
Фулгрим склонился к зеркальной поверхности кварцевого пика и мрачно ухмыльнулся.
- Не бойся этого, братец, - произнес он. – Ты нужен мне, и я буду держать тебя под рукой еще долго. Еще очень, очень долго.
@темы: пафос, перевод, Их нравы, божественная теория