"Коготь Хоруса" - глава 14

[Альре Сноу]

XIV
ВИДЕНИЕ

Я был бы рад сказать, что мы — Черный Легион — просто следуем пророчеству, которое заверяет: всё будет хорошо, наш путь предопределен, и победа неизбежна.

Я был бы рад так сказать. Но это не было бы правдой.

Я всегда относился к пророчествам с нескрываемым отвращением. Я презирал их тогда, когда впервые поднялся на борт «Мстительного духа» вместе с Телемахоном и Леором. Теперь я презираю их лишь сильнее — вечность в обществе Ашур-Кая, Саргона, Зарафистона и Морианы не пробудила во мне ни малейшего почтения. Нет никого более убежденного в своей правоте, чем те, кто верит, что обладает способностью видеть будущее.

Глубочайшее же мое отвращение предназначено для Морианы. Многие из лейтенантов Эзекиля угрожали убить его своенравную пророчицу. Некоторые из них были казнены за то, что пытались претворить свои угрозы в жизнь. Однажды я сам нанес смертельный удар копьем, забрав жизнь одного из моих братьев по приказу Воителя. Меня переполняло желание обратить это оружие против Морианы, когда она с улыбкой глядела на меня, стоя рядом с Эзекилем. Я не смог простить ей тот день. И никогда не прощу.

Воитель отнюдь не глуп. Он ставит провидцев и прорицателей выше множества подчиненных ему командиров — но лишь изредка позволяет их пророчествам влиять на судьбу Черного Легиона. Только безумец будет рассматривать обещания Четырех Богов как нечто большее, чем манящая возможность. Лучший способ выжить в Оке Ужаса — научиться понимать варп. Лучший способ достичь успеха — научиться управлять им. А лучший способ погибнуть — это доверять ему.

И потому мы не говорим о грандиозных видениях, направляющих наши завоевания. Пророчества — лишь один из видов оружия в арсенале Воителя.

В тот вечер, когда мы встретились с Абаддоном на борту «Мстительного Духа», сокрытого в глубинах застывшей во времени планеты, он отвел нас из музея, наполненного воспоминаниями о его странствиях, на нижние палубы, где в тишине и покое творил молитвы Саргон. Чем дальше мы шли, тем сильнее ощущался запах — палубы пропитывал тяжелый пряный смрад разложения, исходивший неизвестно откуда. Здесь воняло, как на бойне — и я ощутил, как запах впитывается в мою кожу.

Несущий Слово ждал нас внизу, в глубокой темноте; он медитировал в скромной изолированной камере, вся обстановка которой состояла лишь из холодного металлического возвышения для сна. Он по-прежнему был облачен в багряную броню своего Легиона; как и раньше, керамит покрывали строки колхидских рунических письмен. И так же, как раньше, его разум был практически непроницаем для моего шестого чувства.

Но я увидел его лицо — и это было откровением само по себе. У большинства воинов Девяти Легионов — и наших дальних родичей из разбросанных по Империуму Орденов космодесанта — невозможно определить возраст. Обычно наша генетика удерживает нас на пике физической и воинской формы, придавая сходство с аугметизированными человеческими мужчинами в возрасте от тридцати до сорока лет. Я полагал, что шлем Саргона скрывает лик много повидавшего ветерана; воина-священника, с гордостью несущего свои годы и полученные в битвах шрамы.

Я не ожидал увидеть бледное молодое лицо, выглядевшее так, словно его обладатель едва перешагнул порог взрослости. Казалось, его совсем недавно призвали из резервных рот его Легиона, и у него за плечами не более двадцати лет отроду. Глубокие шрамы от ожогов, начинаясь на подбородке, покрывали всю его шею, скрываясь за горжетом доспеха. Плазменные ожоги. Эти раны отняли его голос. И ему повезло, что не лишили головы.

— Мой пророк, — приветствовал его Абаддон. — Эти люди требуют ответов.

Саргон поднялся с колен, поприветствовав нас на принятом среди Легионес Астартес боевом языке жестов. Его кулак прикоснулся к груди у сердца, затем он раскрыл ладонь и вытянул ее по направлению к нам — традиционное приветствие верных братьев, говорящее «в моих руках нет оружия». К моему удивлению, Телемахон ответил таким же знаком. Леор только кивнул.

— Саргон, — произнес я. — Это тебя я должен поблагодарить за спасение Фалька и его братьев?

Его глаза были зелеными — редкое явление для кланов, населяющих пустыни Колхиды; их кожа почти такая же темная, как у большинства тизканцев, и так же темны их глаза. В ответ на мой вопрос он кивнул, потом позволил себе короткую кривую улыбку. Принятый в Легионах язык жестов не включал понятия «колдовство», но он смог передать его значение, соединив между собой несколько обычных знаков.

Еще одна тайна раскрыта. Я не упомянул о том, что одержимость ввергла Фалька и его воинов в бездну страданий. Сейчас я желал получать ответы, а не давать их.

Закончив свое объяснение, Саргон взглянул на Абаддона и коснулся большим пальцем своего лица под глазом.

— Да, — согласился бывший Первый Капитан. — Покажи им.

Саргон закрыл свои светлые глаза и развел руки в стороны, словно распятый бог катериков. Я почувствовал растущее напряжение — точно такое же, какое наполняет воздух за мгновение до того, как разразится буря. Но какие бы силы он ни привел в действие, я выставил защиту против них.

— Прекрати, — негромко сказал я. Когда он не подчинился, я поднял руку по направлению к нему и оттолкнул его телекинезом. Глаза Саргона широко распахнулись, он пошатнулся и отступил на три шага; его молодое лицо выражало крайнее изумление.

— Что-то не так, Хайон? — сухо поинтересовался Абаддон, удивленный моим сопротивлением.

— Я видел будущее, когда Ашур-Кай наблюдал его, гадая по внутренностям мертвых, или по брызгам крови умирающих. Вместе с моим братом Ариманом я глядел в воды предсказаний и слышал бормотание богов, призраков и демонов. Меня не трогают пророчества и их бесконечно ненадежные тропы. Что бы ты ни собирался показать мне, это будущее неинтересно для меня, а пользы в нем и того меньше.

Саргон снова улыбнулся — той же едва заметной усмешкой — и рубанул воздух ладонью, обозначая отрицание.

— Ты не собираешься показывать мне будущее, пророк?

Снова тот же жест. Отрицание.

— Тогда что?

Абаддон ответил вместо своего безмолвного провидца:

— Будущее не начертано, Хайон, потому что мы еще не начертали его. Я бы не потащил тебя через все Око, чтобы пытаться подкупить обещаниями варпа о том, что лишь может произойти.

— Тогда зачем ты заманил нас сюда?

— Потому что я выбрал тебя, идиот. — Он произнес это с улыбкой, но в голосе Абаддона начали проскальзывать первые ноты раздражения. — Я выбрал вас всех.

— Но почему нас? — спросил я. — И с какой целью?

Абаддон снова кивнул Саргону:

— Именно это он и пытается показать вам.

***
Мы — дети. Дети с устремлениями взрослых и умами, освещенными знанием. Мы смотрим на Город Света глазами, которые никогда еще не видели войны. Вокруг жаркая ночь. Ярко сияют звезды. Редкое дыхание ветра охлаждает пот на нашей коже.

— Что если они не примут нас? — спрашивает меня другой мальчик.

— Тогда я стану исследователем, — отвечаю я. — Я отправлюсь в Дикие земли и буду первым, кто построит новый город на Просперо.

Это не убеждает его.

— Искандар, для нас существует только Легион. Стать кем-то еще означает подвести наших.

Я перемещаю в руку стакан воды с другого конца стола, расплескав немного по дороге. Мехари вынужден дотягиваться до своего, наклонившись над столом. Я ничего не говорю.

Я чувствую его зависть, но не говорю и об этом.

Мы…

***
…теперь уже не дети. Мы — мужчины; в наших руках с тяжелой отдачей стреляют болтеры, ревут цепные мечи, и наш долг — приводить миры к повиновению.

Наш отец — существо такой силы, что каждый взгляд на него причиняет боль — шагает среди наших шеренг. Он направляет меч на каменные стены чужого города.

— Просветите их!

Мехари стоит рядом со мной в боевом построении. Мы шагаем, надевая шлемы в одно и то же мгновение. Алый Король желает, чтобы город пал до заката. Мы сделаем это. Мы…

***
…собрались в зале, огромном, как стадион, и Хорус Луперкаль в деталях описывает грядущую гибель Терры. Тактический анализ завершен. Теперь мы заняты лишь речами.

Что-то изменилось в непревзойденной способности Воителя вести беседы со своими соратниками. Когда-то он поощрял свободный обмен мнениями между воинами, предоставляя им право корректировать планы сражений и возможность проявить себя. Но сегодня вечером мы почти не видим это взаимодействие на равных. Хорус много говорит, но слушает слишком мало — понимает ли он, что мы собрались здесь, ведомые своими собственными мотивами? Что эта война для каждого из нас означает что-то свое? В нем бушует ненависть, и он считает, что все мы разделяем его обиду. Но это не так.

Мехари стоит рядом со мной, а Ашур-Кай — за моим плечом. Джедор держит знамя нашей роты, высоко подняв его среди множества других.
Хорус Луперкаль говорит — голосом бога и с уверенностью бога. Он говорит о триумфе, о надежде, о том, как вечные стены падут и рассыплются в прах.

Я поворачиваюсь и вижу…

***
...— Ариман!

Я выкрикнул его имя уже с полдюжины раз. Он то ли не слышит меня, то ли не хочет слушать. Ликующе крича, он простирает руки к наполненным призраками небесам. Трое из нашего круга вспыхивают, превращаясь в столбы безжалостного пламени варпа — они не смогли сдержать призванные силы. Еще двое разваливаются на части — их смертные тела не выдержали натиска психической энергии, безрассудно сфокусированной Ариманом. Находиться сейчас рядом с ним — все равно что пытаться перекричать шторм.

Имена произносятся нараспев — сотни и сотни имен — но остальные один за другим умолкают, прерывая мантру, и стоят неподвижно, уставясь друг на друга.

Я не могу рисковать, призвав на вершину пирамиды гибельное пламя. При такой концентрации энергии эфира это убьет всех нас. Сила, собравшаяся вокруг нас, под сияющими небесами, начинает распадаться, хлещет сверкающими дугами. Я пытался стрелять в него — но ревущий ветер отнес болтерные заряды в сторону.

Его ритуал, его Рубрика, заканчивается неудачей. Что ж, я был готов к этому.

Саэрн рассекает воздух справа от меня, прорезая рану в пространстве. Мехари выходит первым, его болтер направлен на Аримана. За ним следует Джедор. Следом — Ворос, Тошен и Риочан.

— Прекрати это безумие, — кричит Мехари нашему командиру, стараясь перекричать ветер.

Дуга неконтролируемой электрической энергии хлыстом рассекает одну из граней пирамиды, платформа у нас под ногами ходит ходуном. Один из колдунов еще держится на ногах — но потерял зрение. Второй падает на колени.

— Убейте его! — кричу я моим людям. С каждой секундой все больше и больше их выходит из созданного мной перехода. — Убейте Аримана!

Они открывают огонь, болтеры ревут бешеным хором. Ни одного попадания. Ни один заряд не достигает цели.

Ариман вопит, задрав голову к небу. Мехари тянется к нему, его закованные в керамит пальцы всего в сантиметре от горла нашего командира — когда Рубрика наконец пробуждается. Лучи энергии, как копья, бьют из ауры Аримана, разносятся вместе с его крикам — он наконец понял, что не может контролировать ее.

А потом Мехари умирает. Все они умирают.

Каждый из моих воинов здесь, на платформе, венчающей пирамиду под незнакомыми звездами Сортиария, внезапно замирает. Мехари стоит, не издавая ни звука, его вытянутая рука бессильно опускается. Я вижу его — он стоит прямо передо мной — но не чувствую его душу. Я словно смотрю в зеркало и не могу узнать человека в нем. Там что-то есть но это что-то кажется совершенно неправильным.

Мои воины рушатся на землю грудой закованных в броню тел, увенчанные гребнями шлемы падают на стеклянный пол, покрывая его паутиной трещин. Визор шлема Мехари по-прежнему светится, его голова повернута ко мне.

Я приближаюсь к Ариману, сжимая в руке топор.

Кто-то, откуда-то, зовет…

***
...— Хайон.

В пылающем городе нет больше убежища. Я прячусь от убийц как могу, скорчась, вжимаясь спиной в осыпающуюся стену разрушенной обсерватории. Близкое пламя заставляет вспыхивать температурные метки в углу моего ретинального дисплея. Единственное мое оружиее — боевой нож, предназначенный для того, чтобы поражать противника в сочленения доспеха. Цепной меч я потерял некоторое время назад. Болтер висит у бедра, без единого заряда, бесполезный. Тот же дисплей, что сигнализирует о повышенной температуре окружающей среды, сообщает, что патроны закончились три минуты и сорок секунд назад.

Стараясь выровнять дыхание, я чувствую холодный укол беспокойства. В том, что происходит, нет смысла и логики. Это — Просперо, мой родной мир, в день, когда он погиб, растерзанный клыками и когтями Волков. Это случилось до того, как Ариман потерпел неудачу с Рубрикой. И до того, как мы присутствовали на военном совете Хоруса. Остальные воспоминания приходили с соблюдением нормального хода времени — но это нарушает последовательность. Я оборачиваюсь и внезапно вижу, почему.

Абаддон здесь, со мной. Он стоит рядом, глядя со спокойным терпением опытного командира. Это он произнес мое имя — сбившийся с пути воин, которого я встретил на борту «Мстительного духа», явившись туда с Телемахоном и Леором, а не повелитель воинств из исторических хроник. Составленная из разномастных частей броня тускло поблескивает, отражая горящее вокруг пламя. При нем нет оружия — но он не выглядит безоружным. Угроза исходит от него, хотя я затрудняюсь определить, как именно. Сама его душа несет угрозу. Я вижу это в его улыбке, в его золотых глазах.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, понизив голос, чтобы не привлечь Волков.

— Я был рядом с тобой все время, — отвечает он. — Видел твое с Мехари детство и службу в легионе Тысячи Сынов. Но ты видишь меня только сейчас.

— Почему?

— Потому что это воспоминание важно, — он подходит, присаживаясь рядом. Я замечаю, что падающая сверху пыль пачкает мою броню, но не оставляет следов на его доспехе. — Это воспоминание определило твой путь, как ни один другой эпизод твоей жизни, Хайон.

Не надо обладать пророческим даром, чтобы понять это. Здесь погибал мой родной мир. Здесь Вихрь впервые приняла облик волчицы. Здесь я забрал Саэрн из судорожно стиснутых пальцев чемпиона Шестого легиона. Здесь свершилось предательство, вынудившее Тысячу Сынов перейти на сторону мятежников и безумцев, выступив против невежества и обмана. Здесь мне оставались считанные часы до смерти, пока Леор не нашел меня среди засыпанных пеплом развалин.

Слова о том, что этот день определяет мою жизнь больше всех иных, вряд ли можно счесть откровением.

Возможно, меня должно насторожить то, как Абаддон следует за мной в моем же разуме. Но в действительности все наоборот: его присутствие успокаивает, а спокойное любопытство передается мне.

Мой Хранитель исчез — погиб, или потерялся, я не знаю, что с ним произошло. В нашем легионе принято было держать этих бестелесных сущностей в качестве домашних духов-охранителей. Призванные из самых тихих течений варпа, они не несли никакой угрозы для нас: просто всегда были поблизости, наблюдая и тихо подавая нужные советы. Конечно же, это было задолго до того, как мы узнали, что в действительности представляют из себя демоны.

Мой Хранитель называл себя Вихрь; это была бесполая сущность, состоящая из фракталов, видных лишь в свете рассветного солнца, с голосом, подобным легкому перезвону ветряных колокольцев, — когда оно вообще считало нужным говорить. Я не видел его несколько часов — с тех пор, как небеса запылали огнем от снижающихся посадочных капсул Космических волков.

— Ты по-прежнему смотришь на запад, — замечает Абаддон. — Город там горит точно так же, как и везде.

— Мой Хранитель пропал там.

— А. Твой домашний демон.

— Нет. Не здесь и не сейчас. До сожжения Просперо мы называли их Хранителями. Мы не знали, что они такое. — Некоторое время я молчу, снова осматривая свои многочисленные ранения. — Скажи, почему твои глаза такого цвета? — спрашиваю я Абаддона.

Он на мгновение закрывает глаза, притрагиваясь к векам кончиками пальцев.

— Я очень, очень долго смотрел на Астрономикан, слушал его вирши и хоры. Свет Императора сделал это со мной.

— Это было больно?

Его ответный кивок скрывает больше, чем говорит.

— Немного. Но знание, о котором я говорил, невозможно получить, не заплатив за него, Хайон.

Я оглядываюсь на горящую улицу, где город ученых погибает от топоров и огня варваров. Катастрофа, из которой со временем извлекут урок оба Легиона. Слова Абаддона звучат как нельзя более уместно.

— Я слышу Волков, — говорит он.

Я тоже слышу их. Тяжелые ботинки грохочут по белому проспекту, выбивая осколки из мрамора. Я крепче сжимаю рукоять ножа; я жду.

— Сколько ты убил в тот день? — спрашивает Абаддон. Даже если Волки не могут слышать его, я не отвечаю. Меня они наверняка услышат.

Я слышу, как они приближаются, ища добычу, с шумом нюхая воздух. Только тогда я двигаюсь, поднимаясь в покрытом пылью керамите, под рычание сервоприводов брони. Мой нож вонзается под подбородок первого из Волков, пробив горло и погрузившись в череп. Да будет благословен обычай Шестого легиона сражаться, не надевая шлемов.

Но остальные не стоят на месте. Воют цепные мечи, болтеры с лязгом поднимаются к наплечникам. С уст невежественных глупцов слетают варварские угрозы. Клятвы мести. Примитивные обеты.

— Вы не понимаете, — говорю я им.

Они бросаются ко мне в тот миг, когда я отшвыриваю в сторону тело их брата. Это и убивает их. Я больше не стараюсь контролировать дыхание варпа, формируя из него отточенные психические удары. Теперь я просто позволяю ему течь сквозь меня и действовать по его собственной воле. Ближайший из стаи падает на землю бескостным трупом, разваливаясь на части внутри своего доспеха. Прикосновение варпа за одно мгновение состарило его на тысячу лет. Второй вспыхивает топазовым пламенем, сжигающим его до костей, не оставив ни единого следа на керамите.

Последний из них не столь безрассуден. Он целится в меня из болтера. Я хочу сказать ему, что он глупец, что он и его легион виноваты в том, что произошло. Хочу сказать, что мы — не грешники, что сила, которую мы призвали — та сила, за использование которой нас осудили и приговорили — явилась только сейчас, в этой битве за выживание. Разрушая Просперо, Космические Волки не оставили нам иного выбора, кроме как совершить то самое преступление, за которое они карали нас.

Он стреляет прежде, чем я успеваю произнести хоть слово. Выстрел на поражение не поражает цель — инстинктивно я отбиваю заряд телекинезом в сторону от моей головы. Но этого недостаточно. Он швыряет меня на землю — и теперь уже ничего не имеет значения, кроме ножей в наших руках. Мой клинок вонзается ему под мышку, застревает в сервоприводах и мышцах под ними. Я уверен, что он промахнулся — но тут мне на живот словно падает Титан. Когда в плоть вонзается клинок, ты не чувствуешь жгучей, раздирающей боли. Это похоже на удар молотом, и неважно, насколько хорошо ты натренирован не обращать внимание на боль. На секунду оскалив зубы за личиной моего шлема, я дергаю ножом, вонзенным в его руку, надеясь разрезать мышцы и лишить противника силы.

Дыхание из его рта, перекошенного кривой ухмылкой, затуманивает мои линзы. Он злобно смотрит на меня сверху вниз: волчий взгляд, но человеческая усмешка. Значки на моем ретинальном дисплее вопят о нанесенных его клинком повреждениях. Ранения в живот всегда опасны. Грязь и яд из располосованного тонкого и толстого кишечника распространятся по организму, отравляя здоровые органы и кровь быстрее, чем генетически усовершенствованная физиология успеет привести их в норму.

— Предатель, — выдыхает Волк, нависая надо мной. — Грязный. Предатель.

Кровь течет из моего горла, наполняя рот, струится с губ, стекая по подбородку и скапливаясь внутри шлема. Теперь у меня не могу даже надеяться ответить — слова заменяет судорожное бульканье.

Абаддон по-прежнему стоит рядом. Я чувствовую его присутствие, хотя и не могу его видеть. На какое-то мгновение, захлебываясь кровью и отчаянием, я думаю, не попросить ли у него помощи. От этой мысли мои губы, с которых срываются булькающие проклятия, растягиваются в усмешке.

Я уже не пытаюсь освободить нож. Я взмахиваю рукой, целясь ему в висок, но только хватаю в горсть прядь длинных немытых волос, выдрав их с треском, похожим на звук рвущейся бумаги. В мои визоры летят брызги слюны — он рычит, по-прежнему с сокрушительной силой прижимая меня к земле. Еще один замах — и снова неудача. И еще раз. И еще.

С четвертой попытки я стискиваю в кулаке половину его лица, погружая большой палец в его левый глаз. Раздавшийся влажный хруст — прекраснейший звук из всех, которые мне когда-либо доводилось слышать. Он не кричит, не показывает свою боль — только его звериный оскал мучительно застывает.

Его кость ломается, издав легкий хруст, а потом — более отчетливый треск. Моя рука дробит его череп, а он словно отказывается даже замечать это — как бешеный пес, вонзивший клыки в добычу. Еще больше крови поднимается по моему горлу, хлынув изо рта, когда он дергает кинжалом, вскрывая меня от паха до грудины. Боль пронизывает, как молния, обжигает, как кислота или пламя — но она не идет ни в какое сравнение с отвратительным, болезненным стыдом, порожденным беспомощностью.

Мое зрение туманится, глаза застилает кровавая пелена. Лишившись глаза, заходясь безумным смехом, Волк не выпускает нож. Кровь внутри моего шлема всё прибывает и прибывает. Она плещется у самого моего лица, горячая, как кипяток. Изнеможение окутывает меня душным одеялом; мои пальцы разжимаются, рука падает в пыль.

Пальцы моей перчатки лязгают о его брошенный болтер, лежащий среди пепла.

С третьей попытки мне удается взять его достаточно крепко — и трясущейся рукой затолкать ему в пасть ствол его собственного оружия. Оно ломает ему зубы и выстрелом вышибает мозги — так, что они вылетают у него из затылка.

Вес мертвеца прижимает меня к земле. Я отталкиваю от себя труп, выдергиваю клинок из живота и снимаю шлем, позволяя крови хлынуть на мраморные плиты. Боль накатывает волнами в такт биению моих сердец.

— И долго ты лежал там? — спрашивает Абаддон.

— Недолго. — Я уже пытаюсь двигаться, доверяя моему генетически улучшенному организму легионера справляться с раной, разворотившей мне живот. Импульс психической энергии заставляет процесс пуститься вскачь, понуждая мою плоть и внутренности восстанавливаться прямо на глазах.

— Разве в этот день ты не бился с чемпионом Шестого Легиона? — интересуется Абаддон. Он следует за мной вниз по улице, его золотистые глаза следят за мной — его явно забавляет, как я ковыляю.

Я киваю:

— Эйарик Огнерожденный. Он скоро найдет меня. Очень скоро.

— И как тебе удалось победить его с этим ранами?

Я не отвечаю из-за нахлынувшей боли, и к тому же не желая отвлекаться. Исцеление моих ран требует полной сосредоточенности.

Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я слышу вопль. От него моя кровь холодеет — в точности как в тот давно минувший день. В нем нет ни слов, ни угроз, ни клятв. Только протяжный вой, исходящий из горла воина, призывающего врагов прийти и сразиться с ним.

Я поворачиваюсь — медленно от боли и ран, которые однажды превратятся в шрамы. Передо мной стоит воин с топором, исполненный мрачного, дикого благородства, окутанный плащом из запятнанного копотью белого меха. Фенрисийские руны мерцают золотом на его серых доспехах.

Рядом с ним шагает волк, шкура которого представляет собой мешанину асимметричных пятен бурого и серого. Розовая пена окружает его пасть. С клыков медленно капает густая алая жидкость. Тварь размером не меньше лошади. Даже отсюда я чувствую тяжелый запах крови от его дыхания. Знакомой крови. Крови моих братьев и невинных жителей Тизки.

Сам не понимая причины, я просто говорю:
— Убирайся.
Думаю, это лучшее, на что способен мой измученный разум. Рана в живот — не единственное увечье, которое я получил сегодня, только самое жестокое; сейчас я сомневаюсь, что в моем теле осталось достаточно крови, чтобы наполнить изготовленную из черепа чашу, из каких пьют в Шестом легионе.

Волчий Лорд шагает вперед. Нет, он не идет, он крадется — его движения текучи и наполнены беспощадной силой, как у зверя рядом с ним. Топор в его руках — реликвия подлинной и редкой красоты. В одно наполненное смертельной усталостью мгновение я думаю, что смерть, дарованная этим оружием — не самая худшая смерть.

А потом он совершает ошибку, которая будет стоить ему жизни.

— Я — Эйарик Огнерожденный, — произносит он. — Топор мой жаждет крови предателей.

Я выпрямляюсь, невзирая на рану. Фенрисийский язык в его речи борется с готиком, но скорее добавляет словам мрачной поэзии, чем искажает их. Мне всегда нравился их язык. Слушать фенрисийскую речь — все равно что внимать пению скальда, угрожающего перерезать тебе глотку.

— Я Искандар Хайон, рожденный в мире, который вы убиваете. И я — не предатель.

— Прибереги свою ложь для черных призраков — они оценят ее, колдун. — Он приближается, влекомый запахом моей слабости. Это будет казнь, а не поединок

Небо над нами задыхается в черном дыму горящего города. Вдали неумолчным стаккато грохочут болтеры. Пирамиды, тысячелетиями гордо возносившиеся к небу, теперь разрушены и повержены в прах варварами, упивающимися уверенностью в собственной правоте. И теперь их командир приближается ко мне, сотрясая воздух невежественным вздором, замаскированным под справедливое осуждение.

— Я. Не. Предатель.

— Долги и громки речи Всеотца. Дольше и громче они, чем предсмертная мольба предателя.

Его прекрасный топор поднимается. Я не вызываю огонь из эмпиреев, не взываю к духам о помощи. Я лишь смотрю на воина, который должен стать моим палачом, выстраивая ментальный мост между нашими разумами, а потом позволяю моей горечи, ожесточению, злобе двигаться от моих мыслей — к его. Моя бессильная ярость, словно у загнанного в угол, побитого пса, пускает корни в его сердце. Сам варп потоком струится по связывавшему нас пути, двигаясь сквозь его кровь и кости, уничтожая его на невидимом уровне атомов и элементарных частиц.

Он не просто умирает на месте. Я распыляю его, разняв на мелкие частицы все тело до самого основания. Он разлетается на молекулы внутри доспеха; плоть обращается в пыль — настолько быстро, что его душа даже не успевает понять, что тело перестало существовать. Его дух пытается зацепиться за меня, но ветра варпа увлекают его прочь. В последний раз взглянув на него, я вижу в эфирном облике выражение изумленного непонимания. Последнее, что я слышу от него мучительный крик, когда он начинает гореть в Море Душ.

А затем он исчезает. Его доспех наклоняется вперед и рушится на плиты мостовой, добавляя дюжину новых трещин на мраморе.

Я подбираю его топор, чтобы опереться на него. Имя этого оружия, если верить рунам, начертанным по его длине — Саэрн. Я знаю некоторые фенрисийские диалекты. «Саэрн» означает «Истина».

Я слышу, как Абаддон смеется, аплодируя своими закованными в доспешные перчатки ладонями.

— Какой героизм! — насмешливо говорит он.

Но любая победа недолговечна. Огромный волк опрокидывает меня на землю — я едва держался на ногах от ран. У меня нет даже шанса защититься. Челюсти, в которых моя голова поместилась бы целиком, смыкаются на моей кирасе и наплечнике. Клыки проходят сквозь керамит, словно железные ножи сквозь шелк. Тварь прижимает меня к земле весом, сравнимым с весом транспортного «Рино». Броня раскалывается с отвратительным треском, и вместе с ней зверь отрывает кусок кровоточащей плоти. Я почти не чувствую новой боли — мной полностью владеют усталость и безразличие.

А потом волк замирает. Просто замирает, стоя надо мной; моя кровь капает с его клыков. Плоть зверя идет волнами под испятнанным копотью мехом. Шкура лопается, в разрывах виднеются мускулы, кости, внутренние органы.

Я широко раскрываю глаза от изумления, когда тварь взрывается, забрызгав кровью все вокруг. Внутренности летят мне прямо в лицо — обжигающе горячие, на языке я чувствую соленый вкус кипящей морской воды. Давление на грудь исчезает. Какая-то призрачная тень ускользает прочь от меня — но несколько секунд я могу лишь смотреть в небо, набираясь сил, чтобы подняться.

Волк стоит в нескольких метрах от меня — теперь его серо-пятнистый мех обернулся черным; в его пристальном взоре, в котором раньше отражалась лишь звериная хитрость, теперь светится хищный, злой ум.

Я знаю этот взгляд, хотя ни разу не видел его реньше. Я узнаю разум, скрывающийся за ним. Мне знаком дух, озаривший подобием жизни призрачные останки погибшего волка.

— Вихрь?

Волк, крадучись, подходит и встает рядом, приветствуя меня и всем видом являя полную покорность. Она — именно тогда я впервые увидел Вихрь как отчетливо и несомненно принадлежащую к женскому роду — коротко, по-волчьи скулит. Речь фрактального существа, напоминавшая легкий перезвон ветра, теперь ей недоступна, но она еще недостаточно освоилась в своем новом теле, чтобы общаться телепатически. Я чувствую вспышку безмолвной верности, когда сердце волка окрашивает и изменяет холодную геометрическую структуру души демона. Отныне она не будет ни волком, ни демоном, но чем-то средним между ними.

— Какое преданное создание, — замечает Абаддон, стоящий неподалеку и наблюдающий за нами. Над нашими головами проносятся три Громовых Ястреба, их тени, словно тени стервятников, скользят по нашим доспехам. — Оно спасло тебе жизнь.

— Она, — поправляю я, опуская испачканную кровью перчатку на черный мех Вихрь. — Не «оно». Она.

скачать в формате .doc