Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
XIX
СЫН ХОРУСА
Мы ударили в корпус корабля с силой удара грома. Не успела утихнуть дрожь, как мы уже нетерпеливо отстегивали замки и высвобождались из креплений, отсчитывая каждый мучительно-медленный удар сердца. Резаки и магна-мельты вгрызались в слои адамантиевого сплава, и мы, точно клещ, пробуравливали свой путь все глубже в железную плоть «Пульхритудиноса».
— Десять секунд, — объявил машинный дух абордажной капсулы. Его голос прозвучал в темных внутренностях капсулы из трех вокс-горгулий, которые, похоже, были изображены скульптором потрошащими сами себя и поедающими собственные органы. Какое значение скрывалось в этой композиции — мне было неведомо. Я только старался не воспринимать ее как знамение.
— Пять секунд, — вновь раздался монотонный голос.
Я крепче сжал болтер, готовясь идти первым. Другие бронированные тела слегка подталкивали меня в темноте. Я ощущал сухой мускусный аромат крыльев Нефертари и острый химический запах веществ в крови Телемахона. Оба они были напряжены до предела и переполнены адреналином. От них разило жаждой крови. Мехари и Джедор оставались Мехари и Джедором — безжизненные, но успокаивающие.
— Пробой, — констатировал машинный дух. — Пробой.
Диафрагма, закрывающая выход из капсулы, развернулась со скрежетом гидравлики, открывая вид на пустынный коридор. Телемахон вопросительно взглянул на меня.
Я мысленно потянулся вперед, разыскивая живые души поблизости. Почти сразу же моего настороженного сознания коснулись мысли и воспоминания. Смесь человеческого и чудовищного, заставившая меня отпрянуть назад, в собственный разум.
— Смертные. Небольшая группа. В беспорядке.
Телемахон нажал на активационные руны трех гранат. Когда он швырнул их, гранаты отрикошетили от стен с музыкальным звоном. Спутанный клубок человеческий эмоций распался на стоны и крики, последовавшие за взрывом. Коридор заволокло дымом, и Телемахон скользнул в него.
«За ним», — приказал я своим воинам Рубрики.
Мы двигались вперед. Телемахон вел нас через дым стремительным бегом, заставляя воинов Рубрики наклоняться вперед и тяжело топать. Не знаю, что за алхимия содержалась в его гранатах, но дым цеплялся к нашему керамиту с неуступчивостью смолы. Вскоре мы все были покрыты тонким слоем пепельного налета, от которого наша броня стала тускло-серой. Одни лишь клинки оружия оставались чистыми — силовые поля раздраженно потрескивали, сжигая липнущую грязь.
Не раз Телемахон оглядывался на меня, и я чувствовал вихрь эмоций, бурлящий за его маской. Вернув его к прежнему состоянию, я вернул и способность вновь испытывать божественно усиленные эмоции; но, освободив его, я утратил всякую способность ему доверять.
Вихрь держалась рядом с нами. Если бы мне нужно было напоминать о том, что она не была на самом деле волчицей, сейчас это было бы очевидно — липкий пепел ничуть не беспокоил ее, хотя и покрывал ее шерсть, и заволакивал немигающие глаза. Чтобы видеть, ей не нужно было зрение.
Нефертари была окутана пеплом, как и все мы, но ее угловатый шлем с высоким плюмажем — явственно ксеносского происхождения — придавал ей более четкий силуэт. Шлем делал ее похожей на хищную птицу с острым загнутым клювом; из неведомых мне соображений она украсила его белыми перьями. Они мгновенно покрылись грязью.
Моя стражница крови была буквально увешана оружием. Экзотические пистолеты и короткоствольные эльдарские карабины были пристегнуты к ее броне. В руках она держала изогнутый клинок высотой едва ли не в ее собственный рост — клейв, редкое оружие даже среди ее сородичей; его мерцающий металл покрывали извилистые иероглифы. Несмотря на ее тусклую ауру уроженки Комморры, я чувствовал, как она радуется тому, что наконец свободна: свободна охотиться, свободна ощущать вкус боли, свободна утолить свою бесконечную жажду душ. У эльдарских эмоций странный психический резонанс. В ее случае это была нездоровая сладость, точно привкус меда на корне языка.
— Моя вокс-связь с кораблем не работает, — сообщил Телемахон на локальной вокс-частоте наших доспехов.
— Как и моя.
«Ашур-Кай?»
«Хайон? Ученик мой?»
«Давно уже ты не называл меня так».
«Прости бывшего наставника за беспокойство. После такого подвига в телекинетических силах, что ты совершил с «Тлалоком», я боялся, что ты будешь слаб еще несколько месяцев. Но мы поговорим об этом позже».
«Поговорим. Сообщи Абаддону, что мы... Подожди. Подожди».
Телемахон поднял руку, останавливая нас, стоило нам покинуть ауру дымовых гранат. Впереди бродило некое создание — частью из Нерожденных, частью вылепленное в лаборатории чудовище — постепенно приближаясь спотыкающейся походкой; его три конечности были плохо приспоблены для ходьбы — каждая из них оканчивались хитиновым суставчатым клинком. Первое, что я заметил — у него не было глаз, и ориентировалось оно, шумно нюхая воздух. Второе — внутренние органы этого создания находились снаружи его тела.
Ашур-Кай не ошибался. Ненавистная слабость всё еще сковывала меня. После месяцев почти полной неподвижности мне следовало ожидать, что наполненные болью мышцы подведут меня — но ведь была еще и гордость. Я был воином-командиром большую часть своей жизни. Позволить своим собратьям сопровождать и защищать меня на задании, с которым я мог справиться в одиночку, унижало мое достоинство.
Существо проковыляло ближе, слепо втягивая воздух. Саэрн в моих руках казался неподъемно тяжелым. Не думая, я призвал силу — позволив варпу просочиться в мою ослабевшую плоть, придавая энергию.
В мгновение, когда я ощутил прилив свежих сил, существо повернуло ко мне вытянутую голову. Там, где должно было быть лицо, плоть раздвинулась в стороны, открывая дыру, втягивающую воздух с тяжелым всхлипами.
Кто кто кто кто
Нефертари успела раньше меня. Она прыгнула вперед; ее клейв запел разрядами электричества. Голова создания со стуком упала на палубу, мгновенно разлагаясь. Тело последовало за ней, подергиваясь и растекаясь месивом плоти. Мы двинулись дальше, держа оружие наготове.
«Сообщи Абаддону, что мы почти готовы».
«Он выглядит нетерпеливым, Хайон».
«Так передай мое сообщение и успокой его, старик».
— Они чуют твой запах, — негромко произнес Телемахон, не оглядываясь.
— Я буду осторожнее.
— Не тебя, Хайон. Ее.
Я оглянулся на мою стражницу крови. Нефертари улыбалась очень, очень широкой улыбкой — самое нечеловеческое выражение ее лица из всех, что я видел. Ихор с шипением испарялся с лезвия ее клейва.
— Мы противостоим детям Младшего Бога, — продолжил Телемахон. — Они чуют ее душу.
Мечник вел нас вперед. Мы вступали в бой снова и снова, неизменно убивая встречающихся нам существ прежде, чем они могли сбежать или закричать, призывая помощь. Те, что пытались напасть на нас, умирали от клыков Вихрь, клинка Телемахона и клейва Нефертари. Я, пусть и неохотно, берег силы, зная, что вскоре они мне понадобятся. Это само по себе было нелегким испытанием.
Всё это время корпус корабля содрогался вокруг нас — сперва от залпов «Мстительного духа», а затем от собственных орудий «Пульхритудиноса», ведущих ответный огонь.
— Кто командует этим кораблем? — спросил я Телемахона.
— Примогенитор Фабий, — невозможно было не различить отвращение в его голосе. — Мы не называем его «Пульхритудинос». Мы зовем его «Рынок плоти».
— Прелестно.
— Радуйся, что мы штурмуем его сейчас, когда здесь царит хаос после эвакуации. Это твердыня кошмаров, колдун. Если бы Примогенитор подготовился к нашему приходу, мы были бы уже мертвы.
Но даже в этих условиях мы не могли пожаловаться на отсутствие сопротивления — достаточно было всяческих отбросов, оставленных бесцельно блуждать и гнить в недрах корабля. Нефертари пускала в дело свой клейв в каждом коридоре, прорубаясь через искусственно выращенных смертных рабов и чудовищных Нерожденных, от которых разило извращенной алхимией. Жизнь в преисподней, как правило, приводит к утрате способности испытывать потрясение при виде какой бы то ни было физической формы, но эти создания были отвратительной смесью людей, мутантов и Нерожденных — разлагающиеся при жизни, источающие смрад естественных и неестественных испражнений. Ихор, гной и порожденные варпом химикалии стекали по грубо сшитым и распухшим лицам, точно слезы.
Я поднял отрубленную голову чего-то, что было человеком, прежде чем было «одарено» тремя рядами заточенных зубов на верхней и нижней челюстях. Оно всё еще смотрело на меня оставшимся глазом, бессмысленно раскрывая свой измененный рот в попытках укусить.
Еда еда еда
Перехватив голову за волосы, я размозжил ее о ближайшую стену.
В нескольких коридорах нам встречались обычные люди из команды корабля, вооруженные и полные нерассуждающей преданности своим хозяевам, но неспособные причинить нам вреда. Они знали всего два способа играть в игры войны: либо бросаться на нас толпой потной вопящей плоти, либо выстроиться нестройными рядами и открыть огонь из пистолетов, пулеметов и винтовок.
Не путайте это поведение с отвагой. Солдат Имперской Гвардии, держащий свою позицию, препоручивший душу Императору и выкрикивающий вызов нам, пока мы прорубаемся через ряды его соратников — да, это отвага. Тщетная и направленная в пустоту, возможно, но несомненно отвага.
В этих же коридорах нас встретили измученные безумцы в отрепьях, с фанатизмом идиотов, написанным на их изуродованных лицах. Они кричали, требуя,чтобы хозяева заметили, требуя благословения Младшего Бога, требуя удачи, без которой нельзя было выжить, когда смерть шагала среди них. Многие воинские отряды вступают в бой, окруженные такого рода толпами пушечного мяса. Они полезны для различных тактических задач — в частности, заставить врага истратить боеприпасы и истощить силы, уничтожая этих полных верности оборванцев. Мы и сами используем их в Черном легионе: бесчисленные толпы наводняют поле боя перед нашими армиями, подгоняемые устрашающими песнопениями наших апостолов и жрецов войны.
Отваги в достатке хватает среди наших последователей из людей и мутантов, не сомневайтесь. Но ее не было здесь, не в тот день на борту «Пульхритудиноса». Здесь были лишь рабы и плоды проваленных экспериментов, которых из хозяева затащили на корабль во время поспешной эвакуации.
Телемахон и я шли в авангарде, шагая через железную стену выстрелов. Пули ударялись о мои доспехи, точно град о танковую броню. Подвижные соединения суставов оказывались более уязвимы — я ощутил булавочный укол в правом локте, когда одна из пуль попала в цель. Еще одна впилась в шею сбоку, отдаваясь жгучей пульсацией в позвоночнике. Но всё это только раздражало и утомляло меня. Ничего серьезного. Ничего смертельного.
Варп тек сквозь меня в грандиозном крещендо. Я почти не направлял его. Контроль требовал внимания и концентрации, а я был слишком слаб, чтобы проявлять любую из этих добродетелей. Когда я посылал волны невидимой силы по темным коридорам, они прорастали сквозь податливую плоть рабов Третьего легиона костяными шипами, заставляли кожу лужицами стекать с плоти. Мутации, не сдерживаемые ничем и не порожденные эмоциями, взрывались среди них.
Мы не останавливались, чтобы положить конец страданиям этих комков кипящей плоти и искореженных костей. Они выбрали свою судьбу в тот момент, когда подняли на нас оружие.
Телемахон безошибочно находил дорогу. Единообразие технологий Империума должно было бы помогать нам — один крейсер класса «Луна» был устроен в точности так, как и любой другой — но я вскоре потерял ориентацию. Внутренности корабля представляли собой лабиринт, хотя я не мог сказать с уверенностью, было ли это результатом моей усталости или плодами трудов варпа. Нам понадобилось куда больше времени, чем я рассчитывал, прежде чем мы наконец достигли достаточно большого зала, подходящего для следующей стадии плана Абаддона. Крейсер класса «Луна» вмещает в полной комплектации экипажа более девяноста тысяч душ. Я чувствовал себя так, словно по дороге нам пришлось убить каждого из них.
— Начинай, — бросил Телемахон.
Я вскинулся от его тона. Невзирая на усталость, смертельный огонь зазмеился на моих пальцах, с шипением сжигая воздух вокруг моих рук.
— Начинай, пожалуйста, — уточнил Телемахон с приторной снисходительностью. В этот момент он был очень близок к смерти.
Я выдохнул свой гнев и поднял Саэрн.
«Ашур-Кай?»
«Я готов, Хайон».
Я опустил топор, прорезая рану в воздухе. Где-то на орбите над умирающим миром Ашур-Кай сделал то же самое.
Я ожидал, что первыми из портала появятся Леор и Угривиан, или, возможно, Фальк, если не сможет сдержать свой гнев. Я не ожидал одного из Нерожденных.
Тщедушное существо выпало из разрыва в реальности, точно его вышвырнули из портала; оно ударилось о палубу с такой силой, что его чешуйчатая плоть треснула. Прежде чем мы успели отреагировать, огромный черный сапог размозжил голову существа.
Абаддон шагнул через портал. Рык сервомоторов его терминаторской брони походил на рев заводящихся танковых двигателей. Черные вены змеились под бледной кожей. Взгляд пылал сверхъестественным золотом. В одной руке он держал свой потрепанный силовой меч. Другая рука...
Я отшатнулся, когда он прошел вперед. Когти на его правой руке — изогнутые серповидные клинки — всё еще звенели резонансом убийства Императора. Он надел Коготь. Он пришел на корабль, неся Коготь Хоруса.
Его воздействие было почти столь же невыносимым, как и тогда, когда Абаддон впервые продемонстрировал его. Его близость ошеломляла меня, наполняя мой разум медным привкусом сверхчеловеческой крови Сангвиния и шепотами тысяч и тысяч его сыновей по всей галактике, несущими бремя генетического дефекта как память о смерти своего примарха. Я слышал едва ли не каждого из них — слышал молитвы в их сердцах, слышал их сдавленные клятвы и произносимые шепотом мантры.
Но я не упал, и я не опустился на колени. Я устоял на ногах, глядя в лицо моему брату, взявшему оружие, что убило примарха и Императора в один и тот же час. В грядущие годы, когда я с трудом мог смотреть на него — с его коварным демоническим клинком, с неумолчным пением хоров Пантеона, восхваляющих его, — тогда я неизменно вспоминал это: первое мгновение, когда он стал для меня Воителем, равно как и братом.
Следом за ним показались массивные силуэты Фалька и Юстаэринцев — тени, соткавшиеся в реальность, когда они миновали портал.
— Почему ты принес это? — спросил я, пытаясь отдышаться от давящего воздействия силовых когтей. Сила духа этого оружия была столь велика, что оно излучало ауру, точно живое существо.
Абаддон поднял огромный Коготь, сводя и раскрывая смертоносные клинки театральным жестом.
— Поэзия момента, Хайон. Собственным оружием моего отца я уничтожу все надежды на его возрождение. А теперь... Где этот безродный пес, что называет себя «Примогенитор»?
***
Я не стану расходовать чернила на бесполезные детали этой краткой битвы. Достаточно сказать, что мы — с тридцатью Юстаэринцами, шестью Пожирателями Миров и сотней воинов Рубрики — уничтожали всё живое на корабле с того момента, как ступили на борт и до тех пор, пока не отыскали Примогенитора Фабия. Коридоры корабля были залиты кровью, и она стекала через перекрытия на нижние палубы, проливаясь алым дождем на рабов, которым хватило мудрости не противостоять нам.
Отряды Детей Императора занимали позиции в стратегических точках, поливая огнем болтеров коридоры, по которым приближался авангард Юстаэринцев. Выстрел болтера ударяется о терминаторскую броню с раскатистым звоном кузнечного молота; сотни выстрелов производят поистине адский грохот. И сквозь этот смертельный вихрь разрывных пуль — Фальк и его воины шли вперед. Обламывались бивни и рога, оставляя кровавые раны. Отлетали целые куски брони, открывая мутировавшую плоть. Но они продолжали идти, неумолимо, шагая по телам павших братьев. Те, кто вставал против них, погибали под когтями и молотами, и каждый тяжелый удар обрывал жизнь, бесценную для Младшего Бога. Те, кто бежали, сохраняли свои жизни ценой утраты гордости. Мы всегда будем помнить, как команда Рынка плоти позорно бежала перед неостановимым натиском Юстаэринцев.
Абаддон вел их, убивая мечом и двуствольным болтером, установленным на перчатке Когтя. Но сами клинки, всё еще обагренные жизнями Сангвиния и Императора, оставались незапятнанными.
Смех Воителя эхом разносился по коридорам. Это не было мелочным злорадством, я знал — пусть даже наши враги думали именно так. Радость битвы и чувство братства текли сквозь него, наполняя его ауру. Сколько времени прошло с тех пор, как он отправлялся в бой вместе со своими братьями? Много, слишком много.
Это был Абаддон в своей стихии, король-воин, командующий на первой линии фронта. Мы встали рядом с ним, убивая с ним вместе, двигаясь среди Юстаэринцев, словно мы принадлежали к ним. Они поддерживали нас. Они приветствовали нас. Мы все были едины в ту ночь, прорубаясь через толпы измененных алхимией уродов, выстроившихся в очередь под нож мясника.
Боги варпа, мне понадобились месяцы, чтобы перестать наконец ощущать смрад этого корабля.
Мы сбились с шага лишь тогда, когда достигли апотекариона. Все мы давно уже привыкли к ужасам, и вовсе не многообразие производимых над плотью кощунств, творящееся в этих залах, заставило нас остановиться. Вдоль стен выстроились ряды полок — сохраненное человеческое мясо, контейнеры с органами, хирургические инструменты; это была лаборатория, устроенная посреди бойни, и ее кровавое нечистое величие не удивило никого из нас. Мы и не ожидали меньшего от безумных исследователей и генетических мастеров Третьего легиона.
Нас заставило остановиться иное: то, что хозяин этого места добился успеха. Это не была одна из тех лабораторий, в которых тщетно пытались манипулировать одной из самых сокровенных и порочных наук. Это было прибежище безумца, который уже достиг цели.
Я понял это, едва переступив порог; стоило только вдохнуть отдающий запахом крови воздух. Всё это время мы ошибались. Детям Императора вовсе не нужны были бессчетные годы, чтобы научиться искусству клонирования. Они уже постигли это темнейшее из знаний. Мы не явились сюда спасителями, готовыми очистить это место прежде, чем могло свершиться кощунство. Мы пришли слишком поздно.
Даже Абаддон, так поглощенный жаждой битвы мгновения назад, застыл на месте. Он обводил взглядом заляпанные кровью хирургические столы и огромные резервуары, содержащие полусформированные извращения жизни. Сервиторы и лишенные разума рабы неспешно передвигались среди механизмов, ухаживая за ними с нежностью, которой было не место в этой отвратительных яслях.
Здесь священный генетический проект Императора был воссоздан с помощью демонического знания и падшего гения. Бесконечные ряды капсул жизнеобеспечения содержали мутировавших детей и деформированных подростков, каждый из них с одной-двумя едва узнаваемыми чертами. Одно из этих созданий — бледное дитя — срослось со сгустком живой материи, покрывающим одну из стен его резервуара. Прикованное к слиянию мутировавшей плоти, оно протягивало руки, подзывая меня ближе. В его взгляде светился разум, и от этого ледяная дрожь прошла по моей коже. Но что еще хуже — я узнавал знакомые черты в его лице, и видел приязнь в его глазах.
«Хайон», — передало оно мне, улыбаясь через мутную взвесь.
Я отступил назад, крепче сжимая оружие в кулаках.
— В чем дело? — спросила Нефертари. Она одна не испытывала даже следа отвращения или ужаса. Для нее всё это было просто очередной глупой игрой, затеянной колдунами монкеев. — Что-то не так?
— Лоргар, — я указал Саэрном на деформированного младенца в грязной капсуле. — Это — Лоргар.
Почуяв мое беспокойство, воины Рубрики подошли ближе, намереваясь окружить меня защитным кругом. Я отослал их прочь раздраженным импульсом.
В другом резервуаре, полном до краев илом с пузырьками воздуха вместо амниотической жидкости, плавал человеческий младенец — с белыми волосами и темным взглядом — следящий за каждым нашим движением широко раскрытыми, внимательными глазами. Это был один из немногих неискаженных экспериментов, выглядевший внешне совершенным. Впрочем, мое отвращение от этого не уменьшилось.
— Бог Войны, — выругался Леор при виде этого зрелища.
Телемахон медленно опустился на одно колено перед ребенком.
— Фулгрим, — прошептал он. — Отец мой.
— Поднимайся, — сказал я ему. — Отойди.
Дитя-примарх ударилось о стекло, выплевывая черное облако яда изо рта. Раздвоенный язык бесцельно заметался, облизывая внутреннюю поверхность его поддерживающей жизнь темницы. Телемахон отшатнулся назад.
В зале хватало места для сотен капсул. Многие пьедесталы для них были пусты, большинство содержали гудящие резервуары, где едва различимые конечности шевелились в полной отходов воде. Одно это место уже представляло собой неизмеримую ересь. Были ли здесь другие? Или же это было всё, что Примогенитор успел эвакуировать с Гармонии?
Мы обернулись на звук шагов бронированных сапог. Апотекарий приблизился к нам безоружным; он носил белое и пурпур Детей Императора, но эти цвета почти полностью были скрыты накопившимися за много лет слоями запекшейся крови и цветущей плесени. Мантия, наброшенная поверх брони, была точно так же испачкана неопределяемыми веществами. Редеющие белые волосы падали на плечи — всё, что осталось от некогда величественной гривы. Он был не старше, чем многие из легионеров, но выглядел совершенно измученным временем. Впрочем, я всё равно узнал его — как и все мы.
Абаддон высказался за всех:
— Годы не пощадили тебя, старший апотекарий Фабий.
Фабий шумно выдохнул. Даже его дыхание было нечистым — теплое дуновение гниющих десен и полных опухолей легких. Очевидно, он экспериментировал на себе не меньше, чем на своих пленниках, и не все его эксперименты были удачными.
— Эзекиль, — он произнес имя моего брата со скорбью в голосе. — Эзекиль, ты не можешь даже представить, какой ужас ты совершил со мной сегодня.
Мы ответили молчанием на его заявление — не из уважения, но от потрясения: мы были шокированы тем, что он пытался вызвать у нас сочувствие.
— Ущерб, нанесенный моей работе... Я не в силах найти слова, чтобы описать его в терминах, которые вы сможете хотя бы понять. Своей безудержной, бесполезной яростью вы причинили моей работе неописуемый ущерб. Столетия исследований, Эзекиль. Знание, которое невозможно было скопировать — теперь потерянное навеки. И ради чего, сын Хоруса? Я спрашиваю тебя — ради чего?
Даже Абаддон, видевший всё, что мог предложить ад, был поражен до глубины души тем, что видел вокруг нас сейчас. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы собрать необходимые для ответа слова.
— Мы не отвечаем перед тобой, мастер плоти. Если и есть здесь тот, кто должен искать оправдания своим действиям — то это ты, покрытый человеческими экскрементами и с отравленным дыханием, гордый своей ролью в создании этой мерзости.
— Мерзость, — повторил Фабий, переводя взгляд на ближайшие резервуары. Недоношенные, изуродованные полубоги смотрели на него с нерассуждающей любовью детей к своему отцу. — Ты никогда не отличался широтой взглядов, Эзекиль. — Он покачал головой; редкие пряди белых волос липли к грязному лицу. — Тогда убей меня, хтонийский варвар.
Абаддон говорил тихо, словно мы стояли под священными сводами собора, а не в этом гнезде алхимических грехов. Его слова были вызовом, но в них не было и следа бравады или насмешки.
— Я не только не отвечаю перед тобой, Фабий, но тебе еще предстоит обнаружить, что я весьма несговорчив, когда приходится выполнять приказы безумцев. — Он подозвал жестом двоих Юстаэринцев. — Вайло, Куреваль. Взять его.
Терминаторы шагнули вперед. Их способ удержать Примогенитора был предельно прост — они зажали его руки в тяжелых силовых кулаках. Легчайшее движение, и тело апотекария разорвалось бы пополам.
Абаддон повернулся ко мне, и я знал его просьбу прежде, чем она сорвалась с его губ.
— Покончи с этим, Хайон.
Фабий закрыл глаза. Во всяком случае, у него хватало достоинства не протестовать. Я не стал в последний раз обводить зал вглядом. Вместо этого я послал безмолвный приказ своим воинам Рубрики:
«Не оставляйте ничего в живых».
Сотня болтеров открыли огонь в то же мгновение, заливая лабораторию шквалом разрывного огня. Секунду спустя к ним присоединились Юстаэринцы и все присутствующие воины. Разбивалось стекло. Рвалась плоть. Взрывался металл. Существа, которые никогда не должны были родиться, кричали, умирая. Когда сервиторы были убиты и механизмы разбиты выстрелами, мои воины Рубрики и другие развернули свои болтеры, пушки и огнеметы вниз, к палубе, уничтожая всё, выжигая умирающих мутантов карающим огнем.
Вечность спустя оружие замолчало. В неожиданной тишине капали жидкости, поднимался пар и искрились разбитые механизмы. Повсюду стоял запах гнилой крови, излившейся из вен ложных богов.
Фабий нарушил молчание:
— Ты по-прежнему разбираешься с любым препятствием на пути при помощи нерассуждающей грубой силы. Ничего не изменилось, верно, Эзекиль?
— Всё изменилось, безумец. — Абаддон улыбнулся нашему пленнику, проведя по щеке Фабия кончиком одного из когтей. Я подумал, что он может снять всю плоть с лица Примогенитора одним движением. Я надеялся, что он так и сделает. — Всё изменилось.
Новые шаги донеслись из тех же комнат, откуда появился Фабий. Тяжелая поступь. Размеренная, уверенная.
Водянистый взгляд апотекария сконцентрировался на оружии.
— Я вижу, ты носишь Коготь. Он оценит эту иронию.
Абаддон прищурился:
— Он?
— Он, — подтвердил Фабий.
И тогда мы начали умирать.
***
Булава звалась Сокрушителем Миров. Подарок Хорусу от Императора, когда первый из примархов возвысился до Воителя. Хорус Луперкаль был способен орудовать ею одной рукой, но для любого из Легионов Астартес огромная булава была почти что неподъемной. Одно только шипастое навершие из темного металла было размером с бронированный торс воина.
Сокрушитель Миров врезался в первый ряд моих воинов Рубрики, и трое из них отлетели к иссеченным выстрелами стенам. Они не просто осели наземь безжизненными телами; они словно треснули в суставах, их доспехи распались на части и загрохотали вдоль стен. Те частицы их душ, что оставались прикованными к доспехам, исчезли в одно мгновение — я не успел даже сделать вдох.
Ашур-Кай тоже почувствовал это. Ощутил, как воины Рубрики умирают — а ведь мы даже не считали подобное возможным.
«Что, во имя Богов, это такое?» — передал он мне с потрясением ученого.
На долю секунды это казалось бессмысленным. Все другие клонированные создания были искаженными, порчеными. Как могло это... Как?..
Я потянулся к слабеющей нити между мной и Ашур-Каем.
«Это... это Хорус Луперкаль».
Не дитя, клонированное из обрывков плоти и капель крови. Не искаженное порождение, наполовину поглощенное мутациями, заключенное в капсуле жизнеобеспечения. Это был Хорус Луперкаль, первый из примархов, повелитель Легионов космодесанта. Возможно, он выглядел чуть моложе, чем когда мы в последний раз видели его, и милость Пантеона еще не коснулась его. Но всё же — Хорус Луперкаль, клонированный из холодной плоти, извлеченной непосредственно из его сохраненного в стазисе трупа, носящий броню, снятую с его мертвого тела. Хорус Луперкаль, облаченный в свой ошеломляющий черный доспех, дополненный ниспадающим белым плащом из волчьей шкуры и бледным мерцанием кинетического силового поля, окутывающим его, точно нимб.
Хорус Луперкаль: ворвавшийся в наши нестройные ряды и убивающий нас Сокрушителем Миров. Он вышел из дальних покоев, разбуженный Фабием и ожидавший этого момента.
Нужно отдать им должное: Леор и последние воины Пятнадцати Клыков отреагировали быстрее, чем кто-либо из нас. Их тяжелые болтеры взревели львиным рыком и загрохотали, открывая огонь по Воителю Империума — и каждый выстрел попадал в цель. Но, несмотря на то, что их выстрелы вгрызались в броню и плоть Хоруса, они добились лишь того, что первыми обрекли себя на смерть. Сокрушитель Миров поднялся и опустился вновь, отбросив четверых из них в сторону одним ударом. Они рухнули на палубу в беспорядке. Я ощутил, как Угривиан умер еще прежде, чем он коснулся пола.
Мы рассыпались. Боги завесы, разумеется, мы рассыпались. Мы не побежали, но мы рассыпались и отступили, стараясь держаться ближе к стенам, чтобы избежать ударов булавы этого разъяренного восставшего мертвеца. Мои воины Рубрики — двигающиеся куда медленнее, чем живые, — двигались назад размеренным шагом, на ходу выпуская в клонированного примарха обойму за обоймой измененных варпом пуль. Но они всё равно умирали с каждым взмахом булавы. Выстрелы разбивали черный керамит примарха и срывали куски плоти размером с кулак с его костей. Боль пронизывала его ауру, но Хорус продолжал сражаться.
Я обрушил на него энергию. Обрушил молнии. Обрушил панику, и ненависть, и гнев в кипящем разряде мутагенного варп-пламени. Оно взорвало то, что осталось от его силового поля, и обожгло кожу и волосы на его голове. Ничего больше. Я всё еще был слишком слаб — а он слишком, слишком силен.
Затем он двинулся на меня. Я поднял Саэрн — только для того, чтобы Хорус выбил топор из моих рук, и тот заскользил по грязному полу. Его сапог врезался в мой нагрудник, швырнув меня на палубу. Осколки керамита, точно ножи, воткнулись в мои легкие, когда его нога опустилась, не давая мне шевельнуться. Я не мог дотянуться до карт, чтобы призвать моих связанных демонов. Никогда еще мне не был так нужен Рыцарь-Оборванец, как сейчас.
Нефертари взвилась в воздух, проносясь мимо Хоруса и взмахивая клейвом. Она была скользящим бликом, двигаясь быстрее, чем мне приходилось видеть до сих пор. Так быстро, что могла уклоняться от болтерных выстрелов, летящих вокруг нее, так быстро, что могла рассечь щеку примарха, срезая половину мышц с его обожженного лица. Но он уклонился. Ее смертельный удар не достиг цели. Дева, что убивала предводителей легионов, не пролив и капли пота, промахнулась в своем смертельном ударе. Хорус был слишком быстр — даже для нее.
Я закричал — не от своей собственной боли, но от того, что увидел дальше. Пальцы примарха сомкнулись вокруг щиколотки Нефертари, когда она изгибалась в воздухе для нового удара, и он с размаху ударил ее о палубу. Я ощутил — больше, чем услышал — как с тихим хрустом, точно сухие ветви, ломаются тонкие кости ее крыльев. Всякое чувство ее присутствия исчезло из моего разума. Она была мертва или без сознания — я не знал. Это само по себе ужасало меня. Она могла быть мертва, убита полубогом, а я был слишком слаб, чтобы это определить.
Следующей была Вихрь. Моя волчица-демон прыгнула, целясь в его горло; ее когти разодрали его нагрудник, а клыки сомкнулись там, где соединялись плечо и шея, впиваясь в мышцы. Она оказалась на линии огня — с этим ничего нельзя было сделать. Выстрелы болтеров со всех сторон взрывались вокруг и попадали в нее, разнося в клочья шерсть и плоть. Но она держалась. Она держалась, отвлекая Хоруса и не давая ему прикончить меня, разрывая его мускулы и сухожилия каждым щелчком челюстей, каждым движением головы.
Сокрушитель Миров разорвал хватку Вихрь и размозжил ее череп; она рухнула на палубу, точно кусок мяса. Половину ее головы снесло ударом, оставив зияющую дыру и красно-серые остатки мозга. Ее смертная форма начала растворяться, и одновременно я ощутил, как ее присутствие исчезает из моего разума — так же, как и Нефертари.
Хорус вновь повернулся ко мне: боль, ярость и отчаянная ненависть исходили от того, что осталось от его лица. Я тщетно пытался подняться, пошевелиться, сделать хоть что-то — но у меня не осталось сил. Сокрушитель Миров поднялся и опустился.
Еще одна фигура врезалась в бок Хоруса, нарушив его равновесие и заставив отшатнуться в сторону — и свежий залп болтеров обрушился на него. Клинок, отведший в сторону мою смерть во вспышке искр, был моим собственным клинком — мой топор, Саэрн, который крепко сжимал один из моих воинов Рубрики.
«Искандар», — передал он, отчетливее и ближе в моем разуме, чем я слышал от кого-либо из пепельных мертвецов со дня их проклятия. Я узнал этот голос.
«Мехари...»
«Искандар», — повторил он. Не вздох проклятых Рубрикой, но человеческий голос. Мехари заговорил со мной. К моему вечному сожалению, я был слишком потрясен, чтобы ответить.
Он выпрямился.
«Мой брат. Мой капитан». Его голос звучал яснее. Увереннее, решительнее. Он вновь повернул свой безликий взгляд к Хорусу — который, несмотря на ливень огня, каким-то образом восстановил равновесие и надвигался на нас.
Парные мечи Телемахона вонзились Хорусу в спину и прошли сквозь его нагрудник; брызнула сверхчеловеческая, едва ли не ядовитая, кровь. Мгновенно — быстрее даже, чем Телемахон успел выдернуть оружие — Хорус схватил клинки латной перчаткой, обламывая их, затем развернулся и мощным ударом отбросил мечника. Телемахон врезался в дальнюю стену с громким треском керамита.
Мехари снова поднял мой топор, шагая наперерез яростному полубогу.
«Прощай», — прозвучало в моем разуме.
Сокрушитель Миров рухнул на топор, который я носил с момента гибели моего родного мира. Саэрн разлетелся в руках Мехари, его броня разбилась, точно сделанная из глины, а потом... он исчез. Окончательно исчез. Он был так же мертв, как Угривиан.
Мои братья выиграли время, позволив мне откатиться в сторону — хотя и недостаточно далеко. Хорус повернулся ко мне; вся красота его облика исчезла, уступив место ранам и гневу. Как бы он ни старался, он пока что не убил меня. Я оставался жив, хотя это и стоило мне всего.
Нависая надо мной, он снова поднял Сокрушитель Миров, собираясь покончить со мной так же, как с остальными. Его остановил голос. Единственное властное слово, разрезавшее шум битвы, остановившее всё. Даже выстрелы затихли.
— Хватит.
Абаддон стоял за спиной Хоруса. Он не выкрикнул это слово. Он даже почти не повышал голоса. Абсолютная власть и уверенность в интонациях — всё, что ему было нужно. В своей броне Абаддон сравнялся с клоном своего отца — как ростом, так и яростью, исходившей от него. В это последнее, темное тысячелетие имя Воителя шепчут, как проклятие, на миллионах миров, и многие жители Империума — те, кто знает о событиях, сформировавших нашу империю, — считают Абаддона клонированным сыном Хоруса. Эти последователи суеверий не удивились бы, узнай они: когда оба стояли передо мной, только раны и вооружение позволяли отличить их друг от друга. В остальном они были схожи, точно близнецы.
Хорус развернулся мгновенным движением, Сокрушитель Миров взлетел, описывая дугу — быстрее, чем оружие такого размера и веса должно было способно двигаться. Абаддон не просто отбил булаву в сторону — он поймал ее. И удержал. Сжал в огромном Когте, запятнанном кровью бога и Его ангела.
Отец и сын стояли друг напротив друга, дыша ненавистью в оскаленные лица. Впервые за всё время примарх заговорил. Ниточки слюны протянулись между его зубов. Они были чистыми и лишенными отметин — не покрыты хтонийскими иероглифами, как у Абаддона.
— Это. Мой. Коготь.
Абаддон сжал кулак. Сокрушитель Миров разбился, как разбился Саэрн, сломанный превосходящим оружием. Обломки металла осыпались с пальцев-клинков Абаддона.
Я слышал рассказы об этом моменте. Возможно, даже вы, здесь, в глубочайших глубинах Империума, слышали их. В каждом боевом отряде рассказывают свою версию этих событий.
Многие из них повествуют о последних словах Хоруса; о его просьбах к собравшимся там его сыновьям и племянникам; о том, как он произносил славные речи про возможности новой эры, или же о том, как он умолял о пощаде под клинками Юстаэринцев. Существуют даже истории, заявляющие, что Хорус исполнен был благословениями Пантеона, как в последние дни Осады Терры, и что сами Боги воскресили своего павшего провозвестника.
Но я был там. Не было ни трогательных последних слов, ни воодушевляющих речей, и Боги — если они и присутствовали — оставались безмолвными и отстраненными. Жизнь редко соответствует той театральности, что мы видим в легендах. И потому я обещаю вам следующее, как свидетельство того, кто был там в тот день: не было избранника богов, одаренного священным возрождением. Не было бесстрастного приговора, вынесенного Абаддоном, когда судьба переходила из рук одного Воителя к другому.
Были клонированный отец и блудный сын, окруженные мертвыми и ранеными, так похожие друг на друга, что только по оружию и ранам и можно было различить их. И еще — по их улыбкам.
Хорус смотрел с самоуверенной усмешкой завоевателя на том, что осталось от его лица. Узнавание — истинное узнавание — вспыхнуло в его единственном уцелевшем глазу.
— Эзекиль, — выдохнул он с облегчением и пониманием. — Это ты. Это ты, мой брат.
Время застыло. После всего, что произошло, мне показалось — вопреки всем доводам — что сейчас они обнимутся, как родичи.
— Сын мой, — произнес примарх. — Сын мой.
Все пять когтей Абаддона вонзились в грудь Хоруса так глубоко, что вышли из его спины. Клинки вытолкнули обломки мечей Телемахона, и те зазвенели, падая на пол.
Темно-красное пятно расползлось по остаткам белого мехового плаща, еще свисающим с плеч Хоруса. Кровь генетического бога пролилась на меня. Мне вдруг захотелось смеяться, хотя я не понимал, почему. Возможно, от шока. От шока и неприкрытого облегчения.
Штурмовой болтер на перчатке Когтя содрогнулся трижды, посылая шесть зарядов в открытую грудь и шею Хоруса. Они взорвали его изнутри, добавляя ошметки внутренностей и новую кровь к той, что уже покрывала нас.
Так они стояли: пылающее золото в глазах одного, угасающая жизнь в глазах другого. Колени Хоруса подогнулись, но Абаддон не позволил ему упасть. Губы Хоруса шевельнулись, но ни звука не вышло из них. Если он и сказал последние слова, Абаддон был единственным, кто слышал их.
Мне повезло в тот день. Не только потому, что я выжил в битве с полубогом, с которым нельзя было сражаться, но и потому, что я слышал последние слова, сказанные Абаддоном своему отцу. Медленным, плавным движением он вытащил Коготь из тела отца, и в мгновение перед тем, как Хорус упал — в мгновение перед тем, как свет в глазах примарха наконец угас, — Абаддон тихо прошептал четыре слова:
— Я не твой сын.
скачать в формате .doc
@темы: пафос, Их нравы, изображение гранёного стакана, истории с другого берега