Внимание!
воскресенье, 28 октября 2018
Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
эпилог
И вот, первая часть нашей повести подошла к концу. Тот может отложить свое перо и отдохнуть, пока мои гостеприимные хозяева размышляют над этими словами и выискивают слабости между продиктованных строк. Но я сомневаюсь, что ему придется отдыхать долго. Они захотят больше. Им была рассказано о происхождении Черного легиона — теперь они будут спрашивать о его рождении и первых битвах, равно как и Тринадцати Крестовых походах, последовавших за этим.
Еще так много нужно рассказать. Так много войн, проигранных и выигранных; так много братьев и врагов, оставшихся лишь в воспоминаниях.
После Города Гимнов было Просвещение, когда мы сражались с теми, кто не хотел поклясться в верности Воителю и намеревался помешать нашему успеху. В эту эпоху мы странствовали по Империи Ока, завершая Войны Легионов с нашим возвышением среди Девяти, и один за другим примархи склонялись перед Абаддоном. Некоторые — добровольно, некоторые — с неохотой уступая, и один — которого пришлось поставить на колени. Но все они склонились в конце: Лоргар, Пертурабо, Фулгрим, Ангрон, мой отец Магнус... даже Мортарион, который ближе всех был к тому, чтобы уничтожить нас всех своей священной чумой.
А после был наш Первый Крестовый поход. В имперских записях помнят о нем, как о времени, когда Девять Легионов впервые вырвались из Ока и вернулись в галактику в силе и мощи своей, выступив против неподготовленного Империума. Девять Легионов помнят его благодаря триумфу на Уралане, где Воитель добыл свой демонический клинок Драх'найен.
Мы, Эзекарион, храним иные воспоминания — или, во всяком случае, смотрим с совсем другой точки зрения. Возможно, новые регенты Империума не ожидали нашего возвращения и потому не готовы были встретить нас, но не все слуги Императора забыли о его сбившихся с пути сыновьях.
Я по-прежнему вижу его: древний король-Храмовник, восседающий на бронзовом, покрытом резьбой троне, сцепивший закованные в латы пальцы на рукояти огромного меча. Я помню: моему тайному взору предстало, как от бесконечной гордости и несокрушимой веры в отца наших отцов его аура обратилась в яростный ореол жемчужного и золотого.
— Итак, ты вернулся, — его глубокий голос был стар, как само время, но не тронут прошедшим множеством лет. — Я никогда в этом не сомневался.
Он плавным движением поднялся с трона — с прямой спиной, легко сжимая Меч Грандмаршалов в одной руке. К тому времени он прожил в боях уже больше тысячи лет. Возраст не щадил его, но всё же он пылал жизнью.
Абаддон шагнул вперед, жестом приказывая нам опустить оружие. Он наклонил голову в уважительном приветствии.
— Вижу, время вычернило твою броню так же, как и нашу.
Старый Храмовник спустился по трем ступеням со своего трона, не сводя пристального взгляда с лица Воителя.
— Я искал тебя. Когда Терра горела в пламени ереси твоего отца, я охотился за тобой, днем и ночью. И всегда меньшие люди заступали мой путь. Всегда они умирали, чтобы ты мог выжить.
Он остановился, не дойдя до Абаддона всего пары метров.
— Я никогда не прекращал искать тебя, Эзекиль. Ни разу за все эти долгие годы.
Абаддон поклонился тогда — без тени насмешки. Ни в его глазах, ни в его сердце. Эзекиль всегда ценил доблестных врагов, и не было никого доблестнее, чем этот рыцарь.
— Это честь для меня, Сигизмунд.
Они оба подняли клинки...
А потом была Комморра. Та бесконечная ночь, когда мы взяли в осаду Темный Город, намереваясь стереть с лица галактики один из их благородных родов — в наказание за то, что они отняли у меня Нефертари. Абаддон не пытался обуздать мою скорбь и удержать меня под контролем. Он поддерживал мою ярость. Он приказал Черному легиону последовать за мной в Паутину во имя моей лихорадочной мести. Это — верность, друзья мои. Это — братство.
Но всё это еще только должно быть рассказано.
— Хайон, — кто-то из моих тюремщиков произносит мое имя, и я улыбаюсь, услышав его звучащим из человеческих уст. Это та из них, что всегда задерживается дольше прочих, когда остальные уже уходят, и задает самые настойчивые вопросы. Она спрашивает о том, что имеет значение для меня, вместо того, чтобы требовать еще одну скупую повесть о богах и вере, о слабостях и войне.
— Приветствую, инквизитор Сирока.
— Как ты себя чувствуешь, еретик?
— Неплохо, инквизитор. У тебя есть вопрос?
— Всего один. До сих в своих рассказах ты обходил молчанием один принципиальный аспект — ты не сказал нам, почему ты сдался нам в плен. Зачем стал бы один из лордов Эзекариона делать это? Зачем ты явился на Терру один, Хайон?
— Ответ на это прост. Я пришел, потому что я — посланник. Я несу вести от моего брата Абаддона, чтобы передать их Императору, прежде чем Владыка Человечества наконец умрет.
Я слышу, как у нее перехватывает дыхание. Рефлексы заставляют ее ответить прежде, чем она успевает хотя бы задуматься о том, что говорит.
— Бог-Император не может умереть.
— Всё умирает, Сирока. Даже идеи. Даже боги, и в особенности ложные боги. Император — лишь воспоминание о человеке, заточенном в сломанном механизме ложных надежд. Золотой Трон перестает работать. Никто не знает об этом лучше тех из нас, кто обитает в Оке. Мы видим, как Астрономикан угасает. Мы слышим, как песнь Императора постепенно затихает. Я явился на Терру и предал себя в ваши руки не затем, чтобы смеяться над Его угасающим светом, но я не стану и укрывать правду в подслащенной лжи, чтобы вам было легче ее услышать.
Для меня это не доклады на экране, инквизитор, или стопки отчетов о потерях, которыми можно с легкостью пренебречь. Свет Императора меркнет по всей галактике. Сколько флотов кораблей было потеряно за последние десятилетия — из-за сбоев в работе Астрономикана? Тысячи? Десятки тысяч? Сколько миров вспыхнули восстаниями только за последние десять лет, или зашлись криком в психических катастрофах? Сколько их замолчало, укрытые потоками варпа, или превратились в обиталища демонов? Здесь, на Терре... Вы слышите хоть один из тысяч миров Сегментум Пацификус? Четверть галактики замолчала теперь. Знаете ли вы, почему? Знаете ли вы, какие войны ведут они там, скрытые тишиной и тенью?
Некоторое время она молчит.
— Что за вести ты принес Императору?
— Всё очень просто. Эзекиль попросил меня отправиться сюда и встать перед отцом наших отцов, как мы стояли прежде, когда Империум был юн. Я посмотрю в пустые глазницы умирающего Императора и скажу ему, что война почти окончена. Наконец, после десяти тысяч лет изгнания в преисподней, его падшие ангелы возвращаются назад.
— Разве ты не нужен Воителю в его войне, на переднем крае?
— Я — в точности там, где нужен ему, инквизитор.
Я чувствую, как она разглядывает меня после этих загадочных слов. Она оценивает меня, оценивает их возможные значения. И, наконец, она кивает.
— И ты продолжишь рассказывать свою повесть?
— Да, инквизитор.
— Но почему? Почему ты даешь своим врагам всё, о чем они просят?
О, что за вопрос. Разве я не говорил тебе, Тот? Разве я не говорил, что она — та, что задает правильные вопросы?
— Это — Последние Времена, Сирока. Никому из вас не предназначено пережить пришествие Алого Пути. Империум проигрывал Долгую Войну с тех пор, как она впервые была объявлена, и теперь мы приближаемся к финалу. Я расскажу вам всё, инквизитор, — потому что для вас это не изменит ничего.
скачать в формате .doc
ПОСЛЕДНЕЕ И ТЕМНЕЙШЕЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ
999.M41
999.M41
И вот, первая часть нашей повести подошла к концу. Тот может отложить свое перо и отдохнуть, пока мои гостеприимные хозяева размышляют над этими словами и выискивают слабости между продиктованных строк. Но я сомневаюсь, что ему придется отдыхать долго. Они захотят больше. Им была рассказано о происхождении Черного легиона — теперь они будут спрашивать о его рождении и первых битвах, равно как и Тринадцати Крестовых походах, последовавших за этим.
Еще так много нужно рассказать. Так много войн, проигранных и выигранных; так много братьев и врагов, оставшихся лишь в воспоминаниях.
После Города Гимнов было Просвещение, когда мы сражались с теми, кто не хотел поклясться в верности Воителю и намеревался помешать нашему успеху. В эту эпоху мы странствовали по Империи Ока, завершая Войны Легионов с нашим возвышением среди Девяти, и один за другим примархи склонялись перед Абаддоном. Некоторые — добровольно, некоторые — с неохотой уступая, и один — которого пришлось поставить на колени. Но все они склонились в конце: Лоргар, Пертурабо, Фулгрим, Ангрон, мой отец Магнус... даже Мортарион, который ближе всех был к тому, чтобы уничтожить нас всех своей священной чумой.
А после был наш Первый Крестовый поход. В имперских записях помнят о нем, как о времени, когда Девять Легионов впервые вырвались из Ока и вернулись в галактику в силе и мощи своей, выступив против неподготовленного Империума. Девять Легионов помнят его благодаря триумфу на Уралане, где Воитель добыл свой демонический клинок Драх'найен.
Мы, Эзекарион, храним иные воспоминания — или, во всяком случае, смотрим с совсем другой точки зрения. Возможно, новые регенты Империума не ожидали нашего возвращения и потому не готовы были встретить нас, но не все слуги Императора забыли о его сбившихся с пути сыновьях.
Я по-прежнему вижу его: древний король-Храмовник, восседающий на бронзовом, покрытом резьбой троне, сцепивший закованные в латы пальцы на рукояти огромного меча. Я помню: моему тайному взору предстало, как от бесконечной гордости и несокрушимой веры в отца наших отцов его аура обратилась в яростный ореол жемчужного и золотого.
— Итак, ты вернулся, — его глубокий голос был стар, как само время, но не тронут прошедшим множеством лет. — Я никогда в этом не сомневался.
Он плавным движением поднялся с трона — с прямой спиной, легко сжимая Меч Грандмаршалов в одной руке. К тому времени он прожил в боях уже больше тысячи лет. Возраст не щадил его, но всё же он пылал жизнью.
Абаддон шагнул вперед, жестом приказывая нам опустить оружие. Он наклонил голову в уважительном приветствии.
— Вижу, время вычернило твою броню так же, как и нашу.
Старый Храмовник спустился по трем ступеням со своего трона, не сводя пристального взгляда с лица Воителя.
— Я искал тебя. Когда Терра горела в пламени ереси твоего отца, я охотился за тобой, днем и ночью. И всегда меньшие люди заступали мой путь. Всегда они умирали, чтобы ты мог выжить.
Он остановился, не дойдя до Абаддона всего пары метров.
— Я никогда не прекращал искать тебя, Эзекиль. Ни разу за все эти долгие годы.
Абаддон поклонился тогда — без тени насмешки. Ни в его глазах, ни в его сердце. Эзекиль всегда ценил доблестных врагов, и не было никого доблестнее, чем этот рыцарь.
— Это честь для меня, Сигизмунд.
Они оба подняли клинки...
А потом была Комморра. Та бесконечная ночь, когда мы взяли в осаду Темный Город, намереваясь стереть с лица галактики один из их благородных родов — в наказание за то, что они отняли у меня Нефертари. Абаддон не пытался обуздать мою скорбь и удержать меня под контролем. Он поддерживал мою ярость. Он приказал Черному легиону последовать за мной в Паутину во имя моей лихорадочной мести. Это — верность, друзья мои. Это — братство.
Но всё это еще только должно быть рассказано.
— Хайон, — кто-то из моих тюремщиков произносит мое имя, и я улыбаюсь, услышав его звучащим из человеческих уст. Это та из них, что всегда задерживается дольше прочих, когда остальные уже уходят, и задает самые настойчивые вопросы. Она спрашивает о том, что имеет значение для меня, вместо того, чтобы требовать еще одну скупую повесть о богах и вере, о слабостях и войне.
— Приветствую, инквизитор Сирока.
— Как ты себя чувствуешь, еретик?
— Неплохо, инквизитор. У тебя есть вопрос?
— Всего один. До сих в своих рассказах ты обходил молчанием один принципиальный аспект — ты не сказал нам, почему ты сдался нам в плен. Зачем стал бы один из лордов Эзекариона делать это? Зачем ты явился на Терру один, Хайон?
— Ответ на это прост. Я пришел, потому что я — посланник. Я несу вести от моего брата Абаддона, чтобы передать их Императору, прежде чем Владыка Человечества наконец умрет.
Я слышу, как у нее перехватывает дыхание. Рефлексы заставляют ее ответить прежде, чем она успевает хотя бы задуматься о том, что говорит.
— Бог-Император не может умереть.
— Всё умирает, Сирока. Даже идеи. Даже боги, и в особенности ложные боги. Император — лишь воспоминание о человеке, заточенном в сломанном механизме ложных надежд. Золотой Трон перестает работать. Никто не знает об этом лучше тех из нас, кто обитает в Оке. Мы видим, как Астрономикан угасает. Мы слышим, как песнь Императора постепенно затихает. Я явился на Терру и предал себя в ваши руки не затем, чтобы смеяться над Его угасающим светом, но я не стану и укрывать правду в подслащенной лжи, чтобы вам было легче ее услышать.
Для меня это не доклады на экране, инквизитор, или стопки отчетов о потерях, которыми можно с легкостью пренебречь. Свет Императора меркнет по всей галактике. Сколько флотов кораблей было потеряно за последние десятилетия — из-за сбоев в работе Астрономикана? Тысячи? Десятки тысяч? Сколько миров вспыхнули восстаниями только за последние десять лет, или зашлись криком в психических катастрофах? Сколько их замолчало, укрытые потоками варпа, или превратились в обиталища демонов? Здесь, на Терре... Вы слышите хоть один из тысяч миров Сегментум Пацификус? Четверть галактики замолчала теперь. Знаете ли вы, почему? Знаете ли вы, какие войны ведут они там, скрытые тишиной и тенью?
Некоторое время она молчит.
— Что за вести ты принес Императору?
— Всё очень просто. Эзекиль попросил меня отправиться сюда и встать перед отцом наших отцов, как мы стояли прежде, когда Империум был юн. Я посмотрю в пустые глазницы умирающего Императора и скажу ему, что война почти окончена. Наконец, после десяти тысяч лет изгнания в преисподней, его падшие ангелы возвращаются назад.
— Разве ты не нужен Воителю в его войне, на переднем крае?
— Я — в точности там, где нужен ему, инквизитор.
Я чувствую, как она разглядывает меня после этих загадочных слов. Она оценивает меня, оценивает их возможные значения. И, наконец, она кивает.
— И ты продолжишь рассказывать свою повесть?
— Да, инквизитор.
— Но почему? Почему ты даешь своим врагам всё, о чем они просят?
О, что за вопрос. Разве я не говорил тебе, Тот? Разве я не говорил, что она — та, что задает правильные вопросы?
— Это — Последние Времена, Сирока. Никому из вас не предназначено пережить пришествие Алого Пути. Империум проигрывал Долгую Войну с тех пор, как она впервые была объявлена, и теперь мы приближаемся к финалу. Я расскажу вам всё, инквизитор, — потому что для вас это не изменит ничего.
скачать в формате .doc
@темы: пафос, Их нравы, изображение гранёного стакана, истории с другого берега
Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
XIX
СЫН ХОРУСА
Мы ударили в корпус корабля с силой удара грома. Не успела утихнуть дрожь, как мы уже нетерпеливо отстегивали замки и высвобождались из креплений, отсчитывая каждый мучительно-медленный удар сердца. Резаки и магна-мельты вгрызались в слои адамантиевого сплава, и мы, точно клещ, пробуравливали свой путь все глубже в железную плоть «Пульхритудиноса».
— Десять секунд, — объявил машинный дух абордажной капсулы. Его голос прозвучал в темных внутренностях капсулы из трех вокс-горгулий, которые, похоже, были изображены скульптором потрошащими сами себя и поедающими собственные органы. Какое значение скрывалось в этой композиции — мне было неведомо. Я только старался не воспринимать ее как знамение.
— Пять секунд, — вновь раздался монотонный голос.
Я крепче сжал болтер, готовясь идти первым. Другие бронированные тела слегка подталкивали меня в темноте. Я ощущал сухой мускусный аромат крыльев Нефертари и острый химический запах веществ в крови Телемахона. Оба они были напряжены до предела и переполнены адреналином. От них разило жаждой крови. Мехари и Джедор оставались Мехари и Джедором — безжизненные, но успокаивающие.
— Пробой, — констатировал машинный дух. — Пробой.
Диафрагма, закрывающая выход из капсулы, развернулась со скрежетом гидравлики, открывая вид на пустынный коридор. Телемахон вопросительно взглянул на меня.
Я мысленно потянулся вперед, разыскивая живые души поблизости. Почти сразу же моего настороженного сознания коснулись мысли и воспоминания. Смесь человеческого и чудовищного, заставившая меня отпрянуть назад, в собственный разум.
— Смертные. Небольшая группа. В беспорядке.
Телемахон нажал на активационные руны трех гранат. Когда он швырнул их, гранаты отрикошетили от стен с музыкальным звоном. Спутанный клубок человеческий эмоций распался на стоны и крики, последовавшие за взрывом. Коридор заволокло дымом, и Телемахон скользнул в него.
«За ним», — приказал я своим воинам Рубрики.
Мы двигались вперед. Телемахон вел нас через дым стремительным бегом, заставляя воинов Рубрики наклоняться вперед и тяжело топать. Не знаю, что за алхимия содержалась в его гранатах, но дым цеплялся к нашему керамиту с неуступчивостью смолы. Вскоре мы все были покрыты тонким слоем пепельного налета, от которого наша броня стала тускло-серой. Одни лишь клинки оружия оставались чистыми — силовые поля раздраженно потрескивали, сжигая липнущую грязь.
Не раз Телемахон оглядывался на меня, и я чувствовал вихрь эмоций, бурлящий за его маской. Вернув его к прежнему состоянию, я вернул и способность вновь испытывать божественно усиленные эмоции; но, освободив его, я утратил всякую способность ему доверять.
Вихрь держалась рядом с нами. Если бы мне нужно было напоминать о том, что она не была на самом деле волчицей, сейчас это было бы очевидно — липкий пепел ничуть не беспокоил ее, хотя и покрывал ее шерсть, и заволакивал немигающие глаза. Чтобы видеть, ей не нужно было зрение.
Нефертари была окутана пеплом, как и все мы, но ее угловатый шлем с высоким плюмажем — явственно ксеносского происхождения — придавал ей более четкий силуэт. Шлем делал ее похожей на хищную птицу с острым загнутым клювом; из неведомых мне соображений она украсила его белыми перьями. Они мгновенно покрылись грязью.
Моя стражница крови была буквально увешана оружием. Экзотические пистолеты и короткоствольные эльдарские карабины были пристегнуты к ее броне. В руках она держала изогнутый клинок высотой едва ли не в ее собственный рост — клейв, редкое оружие даже среди ее сородичей; его мерцающий металл покрывали извилистые иероглифы. Несмотря на ее тусклую ауру уроженки Комморры, я чувствовал, как она радуется тому, что наконец свободна: свободна охотиться, свободна ощущать вкус боли, свободна утолить свою бесконечную жажду душ. У эльдарских эмоций странный психический резонанс. В ее случае это была нездоровая сладость, точно привкус меда на корне языка.
— Моя вокс-связь с кораблем не работает, — сообщил Телемахон на локальной вокс-частоте наших доспехов.
— Как и моя.
«Ашур-Кай?»
«Хайон? Ученик мой?»
«Давно уже ты не называл меня так».
«Прости бывшего наставника за беспокойство. После такого подвига в телекинетических силах, что ты совершил с «Тлалоком», я боялся, что ты будешь слаб еще несколько месяцев. Но мы поговорим об этом позже».
«Поговорим. Сообщи Абаддону, что мы... Подожди. Подожди».
Телемахон поднял руку, останавливая нас, стоило нам покинуть ауру дымовых гранат. Впереди бродило некое создание — частью из Нерожденных, частью вылепленное в лаборатории чудовище — постепенно приближаясь спотыкающейся походкой; его три конечности были плохо приспоблены для ходьбы — каждая из них оканчивались хитиновым суставчатым клинком. Первое, что я заметил — у него не было глаз, и ориентировалось оно, шумно нюхая воздух. Второе — внутренние органы этого создания находились снаружи его тела.
Ашур-Кай не ошибался. Ненавистная слабость всё еще сковывала меня. После месяцев почти полной неподвижности мне следовало ожидать, что наполненные болью мышцы подведут меня — но ведь была еще и гордость. Я был воином-командиром большую часть своей жизни. Позволить своим собратьям сопровождать и защищать меня на задании, с которым я мог справиться в одиночку, унижало мое достоинство.
Существо проковыляло ближе, слепо втягивая воздух. Саэрн в моих руках казался неподъемно тяжелым. Не думая, я призвал силу — позволив варпу просочиться в мою ослабевшую плоть, придавая энергию.
В мгновение, когда я ощутил прилив свежих сил, существо повернуло ко мне вытянутую голову. Там, где должно было быть лицо, плоть раздвинулась в стороны, открывая дыру, втягивающую воздух с тяжелым всхлипами.
Кто кто кто кто
Нефертари успела раньше меня. Она прыгнула вперед; ее клейв запел разрядами электричества. Голова создания со стуком упала на палубу, мгновенно разлагаясь. Тело последовало за ней, подергиваясь и растекаясь месивом плоти. Мы двинулись дальше, держа оружие наготове.
«Сообщи Абаддону, что мы почти готовы».
«Он выглядит нетерпеливым, Хайон».
«Так передай мое сообщение и успокой его, старик».
— Они чуют твой запах, — негромко произнес Телемахон, не оглядываясь.
— Я буду осторожнее.
— Не тебя, Хайон. Ее.
Я оглянулся на мою стражницу крови. Нефертари улыбалась очень, очень широкой улыбкой — самое нечеловеческое выражение ее лица из всех, что я видел. Ихор с шипением испарялся с лезвия ее клейва.
— Мы противостоим детям Младшего Бога, — продолжил Телемахон. — Они чуют ее душу.
Мечник вел нас вперед. Мы вступали в бой снова и снова, неизменно убивая встречающихся нам существ прежде, чем они могли сбежать или закричать, призывая помощь. Те, что пытались напасть на нас, умирали от клыков Вихрь, клинка Телемахона и клейва Нефертари. Я, пусть и неохотно, берег силы, зная, что вскоре они мне понадобятся. Это само по себе было нелегким испытанием.
Всё это время корпус корабля содрогался вокруг нас — сперва от залпов «Мстительного духа», а затем от собственных орудий «Пульхритудиноса», ведущих ответный огонь.
— Кто командует этим кораблем? — спросил я Телемахона.
— Примогенитор Фабий, — невозможно было не различить отвращение в его голосе. — Мы не называем его «Пульхритудинос». Мы зовем его «Рынок плоти».
— Прелестно.
— Радуйся, что мы штурмуем его сейчас, когда здесь царит хаос после эвакуации. Это твердыня кошмаров, колдун. Если бы Примогенитор подготовился к нашему приходу, мы были бы уже мертвы.
Но даже в этих условиях мы не могли пожаловаться на отсутствие сопротивления — достаточно было всяческих отбросов, оставленных бесцельно блуждать и гнить в недрах корабля. Нефертари пускала в дело свой клейв в каждом коридоре, прорубаясь через искусственно выращенных смертных рабов и чудовищных Нерожденных, от которых разило извращенной алхимией. Жизнь в преисподней, как правило, приводит к утрате способности испытывать потрясение при виде какой бы то ни было физической формы, но эти создания были отвратительной смесью людей, мутантов и Нерожденных — разлагающиеся при жизни, источающие смрад естественных и неестественных испражнений. Ихор, гной и порожденные варпом химикалии стекали по грубо сшитым и распухшим лицам, точно слезы.
Я поднял отрубленную голову чего-то, что было человеком, прежде чем было «одарено» тремя рядами заточенных зубов на верхней и нижней челюстях. Оно всё еще смотрело на меня оставшимся глазом, бессмысленно раскрывая свой измененный рот в попытках укусить.
Еда еда еда
Перехватив голову за волосы, я размозжил ее о ближайшую стену.
В нескольких коридорах нам встречались обычные люди из команды корабля, вооруженные и полные нерассуждающей преданности своим хозяевам, но неспособные причинить нам вреда. Они знали всего два способа играть в игры войны: либо бросаться на нас толпой потной вопящей плоти, либо выстроиться нестройными рядами и открыть огонь из пистолетов, пулеметов и винтовок.
Не путайте это поведение с отвагой. Солдат Имперской Гвардии, держащий свою позицию, препоручивший душу Императору и выкрикивающий вызов нам, пока мы прорубаемся через ряды его соратников — да, это отвага. Тщетная и направленная в пустоту, возможно, но несомненно отвага.
В этих же коридорах нас встретили измученные безумцы в отрепьях, с фанатизмом идиотов, написанным на их изуродованных лицах. Они кричали, требуя,чтобы хозяева заметили, требуя благословения Младшего Бога, требуя удачи, без которой нельзя было выжить, когда смерть шагала среди них. Многие воинские отряды вступают в бой, окруженные такого рода толпами пушечного мяса. Они полезны для различных тактических задач — в частности, заставить врага истратить боеприпасы и истощить силы, уничтожая этих полных верности оборванцев. Мы и сами используем их в Черном легионе: бесчисленные толпы наводняют поле боя перед нашими армиями, подгоняемые устрашающими песнопениями наших апостолов и жрецов войны.
Отваги в достатке хватает среди наших последователей из людей и мутантов, не сомневайтесь. Но ее не было здесь, не в тот день на борту «Пульхритудиноса». Здесь были лишь рабы и плоды проваленных экспериментов, которых из хозяева затащили на корабль во время поспешной эвакуации.
Телемахон и я шли в авангарде, шагая через железную стену выстрелов. Пули ударялись о мои доспехи, точно град о танковую броню. Подвижные соединения суставов оказывались более уязвимы — я ощутил булавочный укол в правом локте, когда одна из пуль попала в цель. Еще одна впилась в шею сбоку, отдаваясь жгучей пульсацией в позвоночнике. Но всё это только раздражало и утомляло меня. Ничего серьезного. Ничего смертельного.
Варп тек сквозь меня в грандиозном крещендо. Я почти не направлял его. Контроль требовал внимания и концентрации, а я был слишком слаб, чтобы проявлять любую из этих добродетелей. Когда я посылал волны невидимой силы по темным коридорам, они прорастали сквозь податливую плоть рабов Третьего легиона костяными шипами, заставляли кожу лужицами стекать с плоти. Мутации, не сдерживаемые ничем и не порожденные эмоциями, взрывались среди них.
Мы не останавливались, чтобы положить конец страданиям этих комков кипящей плоти и искореженных костей. Они выбрали свою судьбу в тот момент, когда подняли на нас оружие.
Телемахон безошибочно находил дорогу. Единообразие технологий Империума должно было бы помогать нам — один крейсер класса «Луна» был устроен в точности так, как и любой другой — но я вскоре потерял ориентацию. Внутренности корабля представляли собой лабиринт, хотя я не мог сказать с уверенностью, было ли это результатом моей усталости или плодами трудов варпа. Нам понадобилось куда больше времени, чем я рассчитывал, прежде чем мы наконец достигли достаточно большого зала, подходящего для следующей стадии плана Абаддона. Крейсер класса «Луна» вмещает в полной комплектации экипажа более девяноста тысяч душ. Я чувствовал себя так, словно по дороге нам пришлось убить каждого из них.
— Начинай, — бросил Телемахон.
Я вскинулся от его тона. Невзирая на усталость, смертельный огонь зазмеился на моих пальцах, с шипением сжигая воздух вокруг моих рук.
— Начинай, пожалуйста, — уточнил Телемахон с приторной снисходительностью. В этот момент он был очень близок к смерти.
Я выдохнул свой гнев и поднял Саэрн.
«Ашур-Кай?»
«Я готов, Хайон».
Я опустил топор, прорезая рану в воздухе. Где-то на орбите над умирающим миром Ашур-Кай сделал то же самое.
Я ожидал, что первыми из портала появятся Леор и Угривиан, или, возможно, Фальк, если не сможет сдержать свой гнев. Я не ожидал одного из Нерожденных.
Тщедушное существо выпало из разрыва в реальности, точно его вышвырнули из портала; оно ударилось о палубу с такой силой, что его чешуйчатая плоть треснула. Прежде чем мы успели отреагировать, огромный черный сапог размозжил голову существа.
Абаддон шагнул через портал. Рык сервомоторов его терминаторской брони походил на рев заводящихся танковых двигателей. Черные вены змеились под бледной кожей. Взгляд пылал сверхъестественным золотом. В одной руке он держал свой потрепанный силовой меч. Другая рука...
Я отшатнулся, когда он прошел вперед. Когти на его правой руке — изогнутые серповидные клинки — всё еще звенели резонансом убийства Императора. Он надел Коготь. Он пришел на корабль, неся Коготь Хоруса.
Его воздействие было почти столь же невыносимым, как и тогда, когда Абаддон впервые продемонстрировал его. Его близость ошеломляла меня, наполняя мой разум медным привкусом сверхчеловеческой крови Сангвиния и шепотами тысяч и тысяч его сыновей по всей галактике, несущими бремя генетического дефекта как память о смерти своего примарха. Я слышал едва ли не каждого из них — слышал молитвы в их сердцах, слышал их сдавленные клятвы и произносимые шепотом мантры.
Но я не упал, и я не опустился на колени. Я устоял на ногах, глядя в лицо моему брату, взявшему оружие, что убило примарха и Императора в один и тот же час. В грядущие годы, когда я с трудом мог смотреть на него — с его коварным демоническим клинком, с неумолчным пением хоров Пантеона, восхваляющих его, — тогда я неизменно вспоминал это: первое мгновение, когда он стал для меня Воителем, равно как и братом.
Следом за ним показались массивные силуэты Фалька и Юстаэринцев — тени, соткавшиеся в реальность, когда они миновали портал.
— Почему ты принес это? — спросил я, пытаясь отдышаться от давящего воздействия силовых когтей. Сила духа этого оружия была столь велика, что оно излучало ауру, точно живое существо.
Абаддон поднял огромный Коготь, сводя и раскрывая смертоносные клинки театральным жестом.
— Поэзия момента, Хайон. Собственным оружием моего отца я уничтожу все надежды на его возрождение. А теперь... Где этот безродный пес, что называет себя «Примогенитор»?
***
Я не стану расходовать чернила на бесполезные детали этой краткой битвы. Достаточно сказать, что мы — с тридцатью Юстаэринцами, шестью Пожирателями Миров и сотней воинов Рубрики — уничтожали всё живое на корабле с того момента, как ступили на борт и до тех пор, пока не отыскали Примогенитора Фабия. Коридоры корабля были залиты кровью, и она стекала через перекрытия на нижние палубы, проливаясь алым дождем на рабов, которым хватило мудрости не противостоять нам.
Отряды Детей Императора занимали позиции в стратегических точках, поливая огнем болтеров коридоры, по которым приближался авангард Юстаэринцев. Выстрел болтера ударяется о терминаторскую броню с раскатистым звоном кузнечного молота; сотни выстрелов производят поистине адский грохот. И сквозь этот смертельный вихрь разрывных пуль — Фальк и его воины шли вперед. Обламывались бивни и рога, оставляя кровавые раны. Отлетали целые куски брони, открывая мутировавшую плоть. Но они продолжали идти, неумолимо, шагая по телам павших братьев. Те, кто вставал против них, погибали под когтями и молотами, и каждый тяжелый удар обрывал жизнь, бесценную для Младшего Бога. Те, кто бежали, сохраняли свои жизни ценой утраты гордости. Мы всегда будем помнить, как команда Рынка плоти позорно бежала перед неостановимым натиском Юстаэринцев.
Абаддон вел их, убивая мечом и двуствольным болтером, установленным на перчатке Когтя. Но сами клинки, всё еще обагренные жизнями Сангвиния и Императора, оставались незапятнанными.
Смех Воителя эхом разносился по коридорам. Это не было мелочным злорадством, я знал — пусть даже наши враги думали именно так. Радость битвы и чувство братства текли сквозь него, наполняя его ауру. Сколько времени прошло с тех пор, как он отправлялся в бой вместе со своими братьями? Много, слишком много.
Это был Абаддон в своей стихии, король-воин, командующий на первой линии фронта. Мы встали рядом с ним, убивая с ним вместе, двигаясь среди Юстаэринцев, словно мы принадлежали к ним. Они поддерживали нас. Они приветствовали нас. Мы все были едины в ту ночь, прорубаясь через толпы измененных алхимией уродов, выстроившихся в очередь под нож мясника.
Боги варпа, мне понадобились месяцы, чтобы перестать наконец ощущать смрад этого корабля.
Мы сбились с шага лишь тогда, когда достигли апотекариона. Все мы давно уже привыкли к ужасам, и вовсе не многообразие производимых над плотью кощунств, творящееся в этих залах, заставило нас остановиться. Вдоль стен выстроились ряды полок — сохраненное человеческое мясо, контейнеры с органами, хирургические инструменты; это была лаборатория, устроенная посреди бойни, и ее кровавое нечистое величие не удивило никого из нас. Мы и не ожидали меньшего от безумных исследователей и генетических мастеров Третьего легиона.
Нас заставило остановиться иное: то, что хозяин этого места добился успеха. Это не была одна из тех лабораторий, в которых тщетно пытались манипулировать одной из самых сокровенных и порочных наук. Это было прибежище безумца, который уже достиг цели.
Я понял это, едва переступив порог; стоило только вдохнуть отдающий запахом крови воздух. Всё это время мы ошибались. Детям Императора вовсе не нужны были бессчетные годы, чтобы научиться искусству клонирования. Они уже постигли это темнейшее из знаний. Мы не явились сюда спасителями, готовыми очистить это место прежде, чем могло свершиться кощунство. Мы пришли слишком поздно.
Даже Абаддон, так поглощенный жаждой битвы мгновения назад, застыл на месте. Он обводил взглядом заляпанные кровью хирургические столы и огромные резервуары, содержащие полусформированные извращения жизни. Сервиторы и лишенные разума рабы неспешно передвигались среди механизмов, ухаживая за ними с нежностью, которой было не место в этой отвратительных яслях.
Здесь священный генетический проект Императора был воссоздан с помощью демонического знания и падшего гения. Бесконечные ряды капсул жизнеобеспечения содержали мутировавших детей и деформированных подростков, каждый из них с одной-двумя едва узнаваемыми чертами. Одно из этих созданий — бледное дитя — срослось со сгустком живой материи, покрывающим одну из стен его резервуара. Прикованное к слиянию мутировавшей плоти, оно протягивало руки, подзывая меня ближе. В его взгляде светился разум, и от этого ледяная дрожь прошла по моей коже. Но что еще хуже — я узнавал знакомые черты в его лице, и видел приязнь в его глазах.
«Хайон», — передало оно мне, улыбаясь через мутную взвесь.
Я отступил назад, крепче сжимая оружие в кулаках.
— В чем дело? — спросила Нефертари. Она одна не испытывала даже следа отвращения или ужаса. Для нее всё это было просто очередной глупой игрой, затеянной колдунами монкеев. — Что-то не так?
— Лоргар, — я указал Саэрном на деформированного младенца в грязной капсуле. — Это — Лоргар.
Почуяв мое беспокойство, воины Рубрики подошли ближе, намереваясь окружить меня защитным кругом. Я отослал их прочь раздраженным импульсом.
В другом резервуаре, полном до краев илом с пузырьками воздуха вместо амниотической жидкости, плавал человеческий младенец — с белыми волосами и темным взглядом — следящий за каждым нашим движением широко раскрытыми, внимательными глазами. Это был один из немногих неискаженных экспериментов, выглядевший внешне совершенным. Впрочем, мое отвращение от этого не уменьшилось.
— Бог Войны, — выругался Леор при виде этого зрелища.
Телемахон медленно опустился на одно колено перед ребенком.
— Фулгрим, — прошептал он. — Отец мой.
— Поднимайся, — сказал я ему. — Отойди.
Дитя-примарх ударилось о стекло, выплевывая черное облако яда изо рта. Раздвоенный язык бесцельно заметался, облизывая внутреннюю поверхность его поддерживающей жизнь темницы. Телемахон отшатнулся назад.
В зале хватало места для сотен капсул. Многие пьедесталы для них были пусты, большинство содержали гудящие резервуары, где едва различимые конечности шевелились в полной отходов воде. Одно это место уже представляло собой неизмеримую ересь. Были ли здесь другие? Или же это было всё, что Примогенитор успел эвакуировать с Гармонии?
Мы обернулись на звук шагов бронированных сапог. Апотекарий приблизился к нам безоружным; он носил белое и пурпур Детей Императора, но эти цвета почти полностью были скрыты накопившимися за много лет слоями запекшейся крови и цветущей плесени. Мантия, наброшенная поверх брони, была точно так же испачкана неопределяемыми веществами. Редеющие белые волосы падали на плечи — всё, что осталось от некогда величественной гривы. Он был не старше, чем многие из легионеров, но выглядел совершенно измученным временем. Впрочем, я всё равно узнал его — как и все мы.
Абаддон высказался за всех:
— Годы не пощадили тебя, старший апотекарий Фабий.
Фабий шумно выдохнул. Даже его дыхание было нечистым — теплое дуновение гниющих десен и полных опухолей легких. Очевидно, он экспериментировал на себе не меньше, чем на своих пленниках, и не все его эксперименты были удачными.
— Эзекиль, — он произнес имя моего брата со скорбью в голосе. — Эзекиль, ты не можешь даже представить, какой ужас ты совершил со мной сегодня.
Мы ответили молчанием на его заявление — не из уважения, но от потрясения: мы были шокированы тем, что он пытался вызвать у нас сочувствие.
— Ущерб, нанесенный моей работе... Я не в силах найти слова, чтобы описать его в терминах, которые вы сможете хотя бы понять. Своей безудержной, бесполезной яростью вы причинили моей работе неописуемый ущерб. Столетия исследований, Эзекиль. Знание, которое невозможно было скопировать — теперь потерянное навеки. И ради чего, сын Хоруса? Я спрашиваю тебя — ради чего?
Даже Абаддон, видевший всё, что мог предложить ад, был поражен до глубины души тем, что видел вокруг нас сейчас. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы собрать необходимые для ответа слова.
— Мы не отвечаем перед тобой, мастер плоти. Если и есть здесь тот, кто должен искать оправдания своим действиям — то это ты, покрытый человеческими экскрементами и с отравленным дыханием, гордый своей ролью в создании этой мерзости.
— Мерзость, — повторил Фабий, переводя взгляд на ближайшие резервуары. Недоношенные, изуродованные полубоги смотрели на него с нерассуждающей любовью детей к своему отцу. — Ты никогда не отличался широтой взглядов, Эзекиль. — Он покачал головой; редкие пряди белых волос липли к грязному лицу. — Тогда убей меня, хтонийский варвар.
Абаддон говорил тихо, словно мы стояли под священными сводами собора, а не в этом гнезде алхимических грехов. Его слова были вызовом, но в них не было и следа бравады или насмешки.
— Я не только не отвечаю перед тобой, Фабий, но тебе еще предстоит обнаружить, что я весьма несговорчив, когда приходится выполнять приказы безумцев. — Он подозвал жестом двоих Юстаэринцев. — Вайло, Куреваль. Взять его.
Терминаторы шагнули вперед. Их способ удержать Примогенитора был предельно прост — они зажали его руки в тяжелых силовых кулаках. Легчайшее движение, и тело апотекария разорвалось бы пополам.
Абаддон повернулся ко мне, и я знал его просьбу прежде, чем она сорвалась с его губ.
— Покончи с этим, Хайон.
Фабий закрыл глаза. Во всяком случае, у него хватало достоинства не протестовать. Я не стал в последний раз обводить зал вглядом. Вместо этого я послал безмолвный приказ своим воинам Рубрики:
«Не оставляйте ничего в живых».
Сотня болтеров открыли огонь в то же мгновение, заливая лабораторию шквалом разрывного огня. Секунду спустя к ним присоединились Юстаэринцы и все присутствующие воины. Разбивалось стекло. Рвалась плоть. Взрывался металл. Существа, которые никогда не должны были родиться, кричали, умирая. Когда сервиторы были убиты и механизмы разбиты выстрелами, мои воины Рубрики и другие развернули свои болтеры, пушки и огнеметы вниз, к палубе, уничтожая всё, выжигая умирающих мутантов карающим огнем.
Вечность спустя оружие замолчало. В неожиданной тишине капали жидкости, поднимался пар и искрились разбитые механизмы. Повсюду стоял запах гнилой крови, излившейся из вен ложных богов.
Фабий нарушил молчание:
— Ты по-прежнему разбираешься с любым препятствием на пути при помощи нерассуждающей грубой силы. Ничего не изменилось, верно, Эзекиль?
— Всё изменилось, безумец. — Абаддон улыбнулся нашему пленнику, проведя по щеке Фабия кончиком одного из когтей. Я подумал, что он может снять всю плоть с лица Примогенитора одним движением. Я надеялся, что он так и сделает. — Всё изменилось.
Новые шаги донеслись из тех же комнат, откуда появился Фабий. Тяжелая поступь. Размеренная, уверенная.
Водянистый взгляд апотекария сконцентрировался на оружии.
— Я вижу, ты носишь Коготь. Он оценит эту иронию.
Абаддон прищурился:
— Он?
— Он, — подтвердил Фабий.
И тогда мы начали умирать.
***
Булава звалась Сокрушителем Миров. Подарок Хорусу от Императора, когда первый из примархов возвысился до Воителя. Хорус Луперкаль был способен орудовать ею одной рукой, но для любого из Легионов Астартес огромная булава была почти что неподъемной. Одно только шипастое навершие из темного металла было размером с бронированный торс воина.
Сокрушитель Миров врезался в первый ряд моих воинов Рубрики, и трое из них отлетели к иссеченным выстрелами стенам. Они не просто осели наземь безжизненными телами; они словно треснули в суставах, их доспехи распались на части и загрохотали вдоль стен. Те частицы их душ, что оставались прикованными к доспехам, исчезли в одно мгновение — я не успел даже сделать вдох.
Ашур-Кай тоже почувствовал это. Ощутил, как воины Рубрики умирают — а ведь мы даже не считали подобное возможным.
«Что, во имя Богов, это такое?» — передал он мне с потрясением ученого.
На долю секунды это казалось бессмысленным. Все другие клонированные создания были искаженными, порчеными. Как могло это... Как?..
Я потянулся к слабеющей нити между мной и Ашур-Каем.
«Это... это Хорус Луперкаль».
Не дитя, клонированное из обрывков плоти и капель крови. Не искаженное порождение, наполовину поглощенное мутациями, заключенное в капсуле жизнеобеспечения. Это был Хорус Луперкаль, первый из примархов, повелитель Легионов космодесанта. Возможно, он выглядел чуть моложе, чем когда мы в последний раз видели его, и милость Пантеона еще не коснулась его. Но всё же — Хорус Луперкаль, клонированный из холодной плоти, извлеченной непосредственно из его сохраненного в стазисе трупа, носящий броню, снятую с его мертвого тела. Хорус Луперкаль, облаченный в свой ошеломляющий черный доспех, дополненный ниспадающим белым плащом из волчьей шкуры и бледным мерцанием кинетического силового поля, окутывающим его, точно нимб.
Хорус Луперкаль: ворвавшийся в наши нестройные ряды и убивающий нас Сокрушителем Миров. Он вышел из дальних покоев, разбуженный Фабием и ожидавший этого момента.
Нужно отдать им должное: Леор и последние воины Пятнадцати Клыков отреагировали быстрее, чем кто-либо из нас. Их тяжелые болтеры взревели львиным рыком и загрохотали, открывая огонь по Воителю Империума — и каждый выстрел попадал в цель. Но, несмотря на то, что их выстрелы вгрызались в броню и плоть Хоруса, они добились лишь того, что первыми обрекли себя на смерть. Сокрушитель Миров поднялся и опустился вновь, отбросив четверых из них в сторону одним ударом. Они рухнули на палубу в беспорядке. Я ощутил, как Угривиан умер еще прежде, чем он коснулся пола.
Мы рассыпались. Боги завесы, разумеется, мы рассыпались. Мы не побежали, но мы рассыпались и отступили, стараясь держаться ближе к стенам, чтобы избежать ударов булавы этого разъяренного восставшего мертвеца. Мои воины Рубрики — двигающиеся куда медленнее, чем живые, — двигались назад размеренным шагом, на ходу выпуская в клонированного примарха обойму за обоймой измененных варпом пуль. Но они всё равно умирали с каждым взмахом булавы. Выстрелы разбивали черный керамит примарха и срывали куски плоти размером с кулак с его костей. Боль пронизывала его ауру, но Хорус продолжал сражаться.
Я обрушил на него энергию. Обрушил молнии. Обрушил панику, и ненависть, и гнев в кипящем разряде мутагенного варп-пламени. Оно взорвало то, что осталось от его силового поля, и обожгло кожу и волосы на его голове. Ничего больше. Я всё еще был слишком слаб — а он слишком, слишком силен.
Затем он двинулся на меня. Я поднял Саэрн — только для того, чтобы Хорус выбил топор из моих рук, и тот заскользил по грязному полу. Его сапог врезался в мой нагрудник, швырнув меня на палубу. Осколки керамита, точно ножи, воткнулись в мои легкие, когда его нога опустилась, не давая мне шевельнуться. Я не мог дотянуться до карт, чтобы призвать моих связанных демонов. Никогда еще мне не был так нужен Рыцарь-Оборванец, как сейчас.
Нефертари взвилась в воздух, проносясь мимо Хоруса и взмахивая клейвом. Она была скользящим бликом, двигаясь быстрее, чем мне приходилось видеть до сих пор. Так быстро, что могла уклоняться от болтерных выстрелов, летящих вокруг нее, так быстро, что могла рассечь щеку примарха, срезая половину мышц с его обожженного лица. Но он уклонился. Ее смертельный удар не достиг цели. Дева, что убивала предводителей легионов, не пролив и капли пота, промахнулась в своем смертельном ударе. Хорус был слишком быстр — даже для нее.
Я закричал — не от своей собственной боли, но от того, что увидел дальше. Пальцы примарха сомкнулись вокруг щиколотки Нефертари, когда она изгибалась в воздухе для нового удара, и он с размаху ударил ее о палубу. Я ощутил — больше, чем услышал — как с тихим хрустом, точно сухие ветви, ломаются тонкие кости ее крыльев. Всякое чувство ее присутствия исчезло из моего разума. Она была мертва или без сознания — я не знал. Это само по себе ужасало меня. Она могла быть мертва, убита полубогом, а я был слишком слаб, чтобы это определить.
Следующей была Вихрь. Моя волчица-демон прыгнула, целясь в его горло; ее когти разодрали его нагрудник, а клыки сомкнулись там, где соединялись плечо и шея, впиваясь в мышцы. Она оказалась на линии огня — с этим ничего нельзя было сделать. Выстрелы болтеров со всех сторон взрывались вокруг и попадали в нее, разнося в клочья шерсть и плоть. Но она держалась. Она держалась, отвлекая Хоруса и не давая ему прикончить меня, разрывая его мускулы и сухожилия каждым щелчком челюстей, каждым движением головы.
Сокрушитель Миров разорвал хватку Вихрь и размозжил ее череп; она рухнула на палубу, точно кусок мяса. Половину ее головы снесло ударом, оставив зияющую дыру и красно-серые остатки мозга. Ее смертная форма начала растворяться, и одновременно я ощутил, как ее присутствие исчезает из моего разума — так же, как и Нефертари.
Хорус вновь повернулся ко мне: боль, ярость и отчаянная ненависть исходили от того, что осталось от его лица. Я тщетно пытался подняться, пошевелиться, сделать хоть что-то — но у меня не осталось сил. Сокрушитель Миров поднялся и опустился.
Еще одна фигура врезалась в бок Хоруса, нарушив его равновесие и заставив отшатнуться в сторону — и свежий залп болтеров обрушился на него. Клинок, отведший в сторону мою смерть во вспышке искр, был моим собственным клинком — мой топор, Саэрн, который крепко сжимал один из моих воинов Рубрики.
«Искандар», — передал он, отчетливее и ближе в моем разуме, чем я слышал от кого-либо из пепельных мертвецов со дня их проклятия. Я узнал этот голос.
«Мехари...»
«Искандар», — повторил он. Не вздох проклятых Рубрикой, но человеческий голос. Мехари заговорил со мной. К моему вечному сожалению, я был слишком потрясен, чтобы ответить.
Он выпрямился.
«Мой брат. Мой капитан». Его голос звучал яснее. Увереннее, решительнее. Он вновь повернул свой безликий взгляд к Хорусу — который, несмотря на ливень огня, каким-то образом восстановил равновесие и надвигался на нас.
Парные мечи Телемахона вонзились Хорусу в спину и прошли сквозь его нагрудник; брызнула сверхчеловеческая, едва ли не ядовитая, кровь. Мгновенно — быстрее даже, чем Телемахон успел выдернуть оружие — Хорус схватил клинки латной перчаткой, обламывая их, затем развернулся и мощным ударом отбросил мечника. Телемахон врезался в дальнюю стену с громким треском керамита.
Мехари снова поднял мой топор, шагая наперерез яростному полубогу.
«Прощай», — прозвучало в моем разуме.
Сокрушитель Миров рухнул на топор, который я носил с момента гибели моего родного мира. Саэрн разлетелся в руках Мехари, его броня разбилась, точно сделанная из глины, а потом... он исчез. Окончательно исчез. Он был так же мертв, как Угривиан.
Мои братья выиграли время, позволив мне откатиться в сторону — хотя и недостаточно далеко. Хорус повернулся ко мне; вся красота его облика исчезла, уступив место ранам и гневу. Как бы он ни старался, он пока что не убил меня. Я оставался жив, хотя это и стоило мне всего.
Нависая надо мной, он снова поднял Сокрушитель Миров, собираясь покончить со мной так же, как с остальными. Его остановил голос. Единственное властное слово, разрезавшее шум битвы, остановившее всё. Даже выстрелы затихли.
— Хватит.
Абаддон стоял за спиной Хоруса. Он не выкрикнул это слово. Он даже почти не повышал голоса. Абсолютная власть и уверенность в интонациях — всё, что ему было нужно. В своей броне Абаддон сравнялся с клоном своего отца — как ростом, так и яростью, исходившей от него. В это последнее, темное тысячелетие имя Воителя шепчут, как проклятие, на миллионах миров, и многие жители Империума — те, кто знает о событиях, сформировавших нашу империю, — считают Абаддона клонированным сыном Хоруса. Эти последователи суеверий не удивились бы, узнай они: когда оба стояли передо мной, только раны и вооружение позволяли отличить их друг от друга. В остальном они были схожи, точно близнецы.
Хорус развернулся мгновенным движением, Сокрушитель Миров взлетел, описывая дугу — быстрее, чем оружие такого размера и веса должно было способно двигаться. Абаддон не просто отбил булаву в сторону — он поймал ее. И удержал. Сжал в огромном Когте, запятнанном кровью бога и Его ангела.
Отец и сын стояли друг напротив друга, дыша ненавистью в оскаленные лица. Впервые за всё время примарх заговорил. Ниточки слюны протянулись между его зубов. Они были чистыми и лишенными отметин — не покрыты хтонийскими иероглифами, как у Абаддона.
— Это. Мой. Коготь.
Абаддон сжал кулак. Сокрушитель Миров разбился, как разбился Саэрн, сломанный превосходящим оружием. Обломки металла осыпались с пальцев-клинков Абаддона.
Я слышал рассказы об этом моменте. Возможно, даже вы, здесь, в глубочайших глубинах Империума, слышали их. В каждом боевом отряде рассказывают свою версию этих событий.
Многие из них повествуют о последних словах Хоруса; о его просьбах к собравшимся там его сыновьям и племянникам; о том, как он произносил славные речи про возможности новой эры, или же о том, как он умолял о пощаде под клинками Юстаэринцев. Существуют даже истории, заявляющие, что Хорус исполнен был благословениями Пантеона, как в последние дни Осады Терры, и что сами Боги воскресили своего павшего провозвестника.
Но я был там. Не было ни трогательных последних слов, ни воодушевляющих речей, и Боги — если они и присутствовали — оставались безмолвными и отстраненными. Жизнь редко соответствует той театральности, что мы видим в легендах. И потому я обещаю вам следующее, как свидетельство того, кто был там в тот день: не было избранника богов, одаренного священным возрождением. Не было бесстрастного приговора, вынесенного Абаддоном, когда судьба переходила из рук одного Воителя к другому.
Были клонированный отец и блудный сын, окруженные мертвыми и ранеными, так похожие друг на друга, что только по оружию и ранам и можно было различить их. И еще — по их улыбкам.
Хорус смотрел с самоуверенной усмешкой завоевателя на том, что осталось от его лица. Узнавание — истинное узнавание — вспыхнуло в его единственном уцелевшем глазу.
— Эзекиль, — выдохнул он с облегчением и пониманием. — Это ты. Это ты, мой брат.
Время застыло. После всего, что произошло, мне показалось — вопреки всем доводам — что сейчас они обнимутся, как родичи.
— Сын мой, — произнес примарх. — Сын мой.
Все пять когтей Абаддона вонзились в грудь Хоруса так глубоко, что вышли из его спины. Клинки вытолкнули обломки мечей Телемахона, и те зазвенели, падая на пол.
Темно-красное пятно расползлось по остаткам белого мехового плаща, еще свисающим с плеч Хоруса. Кровь генетического бога пролилась на меня. Мне вдруг захотелось смеяться, хотя я не понимал, почему. Возможно, от шока. От шока и неприкрытого облегчения.
Штурмовой болтер на перчатке Когтя содрогнулся трижды, посылая шесть зарядов в открытую грудь и шею Хоруса. Они взорвали его изнутри, добавляя ошметки внутренностей и новую кровь к той, что уже покрывала нас.
Так они стояли: пылающее золото в глазах одного, угасающая жизнь в глазах другого. Колени Хоруса подогнулись, но Абаддон не позволил ему упасть. Губы Хоруса шевельнулись, но ни звука не вышло из них. Если он и сказал последние слова, Абаддон был единственным, кто слышал их.
Мне повезло в тот день. Не только потому, что я выжил в битве с полубогом, с которым нельзя было сражаться, но и потому, что я слышал последние слова, сказанные Абаддоном своему отцу. Медленным, плавным движением он вытащил Коготь из тела отца, и в мгновение перед тем, как Хорус упал — в мгновение перед тем, как свет в глазах примарха наконец угас, — Абаддон тихо прошептал четыре слова:
— Я не твой сын.
скачать в формате .doc
@темы: пафос, Их нравы, изображение гранёного стакана, истории с другого берега
Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
XVIII
КОПЬЕ
Впервые я увидел Город Гимнов в ту ночь, когда мы омрачили небеса над ним. Многие в Девяти Легионах говорят об этой битве так, словно были там, рассказывая о том, как доблестно они сражались, пусть и не были готовы встретить превосходящих их числом врагов. В этих рассказах они пытаются оклеветать нас, как если бы нас можно было уязвить их намеками на то, что мы утратили честь и забыли о ней. Некоторые из этих историй даже утверждают, что в той битве мы носили черное, как будто уже тогда были Черным легионом не только в сердцах, но и по названию.
Всё это — неправда. Когда другие отряды говорят подобное, они повторяют лживые измышления, рожденные гордостью и завистью. Многие из командиров хотели бы иметь право заявлять, что они принимали участие в одной из битв, определивших судьбу Девяти Легионов, а те, кто действительно был там, выискивают любые причины, чтобы оправдать свое поражение. И всё же истории остаются, отбрасывая завистливую тень на происхождение Черного легиона. Грубая сила — настаивают наши противники — победила в этой битве. И в самом деле, как можно наиболее изящно оправдать свое падение, если не притвориться, что поражение было неизбежно?
Быстро, жестоко, чисто. Вот как это было. Несмотря на всю силу «Мстительного духа», его залы вмещали лишь горстку воинов. Даже на орбите на одного нашего бойца приходилось двадцать вражеских.
Тогда как же мы победили? Ответ прост. Мы победили благодаря дерзости нападения и благодаря верности друг к другу. Мы победили, перерезав врагу горло.
***
Планета называлась Гармония. Было ли это искаженным вариантом изначального эльдарского имени или же очередным тщеславным заблуждением Третьего легиона, остается для меня тайной по сей день. Невзирая на то, что Дети Императора были разбиты на Скалатраксе, Город Гимнов служил пристанищем многим отрядам Третьего легиона и их союзникам. Населенный мир, с богатыми рудой спутниками, на которые по очереди притязали враждующие города-государства Механикум. Эта система была не более мирной, чем любое другое место в Оке. Десятки воинских отрядов называли ее домом.
Всё, что мы знали о планировке города — это описание, полученное от Телемахона. У нас не было ни гололитов с тактическими схемами, ни актуальной информации о защитных системах. Одно из последних моих ясных воспоминаний перед тем, как мы двинулись в поход — мой недавно освобожденный брат в серебряной маске, качающий головой в ответ на один из многочисленных вопросов Абаддона.
— Телепортация так же ненадежна, как и повсюду в Оке, — этот факт никого не удивил. — Атака на планету возможна только с помощью дроп-подов.
Абаддон покачал головой:
— Это нам не понадобится. Мы выиграем эту битву, ни разу не ступив на саму планету.
Я едва ли могу вспомнить хоть что-то о путешествии к Гармонии. На меня — по просьбе Абаддона — возложен был нелегкий долг, и я не мог обращать внимание на что-либо за его пределами. Я начал исполнять свою задачу прежде, чем когитационные машины Анамнезис были полностью установлены на «Мстительном духе», и Абаддон, по крайней мере, не остался равнодушным к тому, что он поручал мне это тяжелое задание, не позволяя даже узнать о судьбе Итзары.
— Ты увидишь ее, когда мы достигнем Города Гимнов, — пообещал он мне. — Она победит и будет править — или же будет поглощена и станет служить. Но, так или иначе, ты увидишь ее, когда очнешься.
Его слова были слабым утешением. Как бы то ни было, я полностью посвятил себя исполнению его задания.
Я стоял на коленях в центре стратегиума, направив вовне свое шестое чувство — ночь за ночью и день за днем. Каждой йотой своего существа я сосредоточен был на том, чтобы цепляться за холодное присутствие снаружи корабля, удерживая его в моей в психической хватке и волоча за собой через беспокойные течения Ока. Представьте, что вам нужно тащить труп через океан густой жидкости. Представьте это выматывающее плавание, эти стиснутые уставшие руки, грозящие разжаться, если отвлечься всего на мгновение.
Такова была моя задача. Пока «Мстительный дух» плыл сквозь Великий Океан, я тянул чудовищный мертвый груз вслед за нами.
Я даже почти не отдавал себе отчета в проходящем времени. Позже братья поведали мне, что наш путь занял несколько месяцев, но я не в силах вспомнить ничего, кроме вызывающих головную боль смутных видений и бесконечного шепота Проклятых и Нерожденных. Время утратило всякий смысл. Иногда мне казалось, будто я только что приступил к своей задаче, в другой же раз я с трудом мог припомнить хоть что-то из своей жизни, кроме этого абсолютного сосредоточения, необходимого, чтобы выполнить просьбу Абаддона. Я помню, как обливался потом от усилий, которые требовались от меня. Помню усилия — и мало что еще. В этом отношении, пожалуй, мою стершуюся память следует счесть благословением. Я не делал ничего, только концентрировался, потел, ругался и терпел боль — и так несколько месяцев подряд.
Нефертари — и никто другой — кормила меня питательной пастой и подносила воду к моим губам. Именно она разминала мои затекшие мускулы, предотвращая судороги и не позволяя мне иссохнуть. Я ни разу не поблагодарил ее — ибо не знал, что она была там. Она и Вихрь следили за мной, пока я стоял на коленях в медитативном трансе; моя стражница крови отлучалась только для того, чтобы отдохнуть у себя в Гнезде, а волчица и вовсе не отходила от меня.
Я вернул Телемахону отнятое у него, прежде чем взяться за свою задачу. Позже мечник признавался мне, что за время пути он не раз приходил посмотреть на меня, раздумывая, стоит ли нанести удар или всё же сдержаться. В его изложении эти колебания выглядели так, будто он пощадил меня, но я не настолько глуп. Он боялся Вихрь и Нефертари тогда — так же, как боялся их всегда с тех пор. Напасть на меня значило бы испытать на себе жестокость их когтей.
Всё это напряжение тогда оставалось незамеченным для меня. Я только стоял на коленях, безмолвно, погрузившись в сосредоточение, увлекая бесконечный груз холодной стали и мертвого железа сквозь пустоту за нами.
Наконец, я услышал голос. Низкий, глубокий голос, проникающий через бурлящее давление моей концентрации. Он произнес мое имя.
— Хайон.
Я ощутил руку, лежащую на моем плече. Братское прикосновение, твердое и благодарное. Оно вернуло меня назад, ко мне самому — медленно, так бесконечно медленно.
Яркий свет на просторном командном мостике «Мстительного духа» обжег глаза, точно кислота. Вернулись звуки — лавина монотонных реплик сервиторов и выкриков команды корабля. Мне понадобилась почти целая минута, прежде чем я смог разглядеть экран окулуса, где поворачивалась перед нами прекрасная планета с красной землей и черными морями. Ее одинокий континент нес на себе единственный созданный руками человека огромный шрам, видимый с орбиты — массу черного и серого, которая могла быть только Городом Гимнов.
— Воды, — слово вырвалось из моего иссушенного горла ломким хрипом. — Воды.
Нефертари поднесла к моим губам воду в жестяной чашке. Металлический привкус химических фильтров и застарелой плесени прокатился по моему языку освежающим потоком. Никогда прежде я не пробовал ничего слаще.
Постепенно реальность возвращались к моим перенапряженным чувствам. Корабль вокруг меня содрогался: я очнулся, когда битва уже началась.
— Итзара? — спросил я у своей стражницы крови. — Машинный дух... — я едва мог говорить. Пересохшее горло отказывалось повиноваться. — Она не?..
— Она жива, — Нефертари прижала холодные пальцы к моему лбу. Ее кожа лучилась здоровьем — она недавно питалась, а черные волосы были на ладонь длиннее, чем тогда, когда я вошел в транс. С тех пор прошли месяцы. Я с некоторым трудом осознавал этот факт.
— Она победила?
— Она жива, — повторила эльдарка.
— Хайон. — Абаддон вернул порядок моим спутанным мыслям одним своим присутствием.
Он стоял неподалеку — прошлое, вернувшееся к жизни рядом со мной. Не было больше разрозненного набора брони паломника в аду — его заменил измятый и потрескавшийся доспех, выкрашенный в черный цвет Юстаэринцев. Вооружен он был простым силовым мечом и ничем больше. Я ожидал, что его волосы будут подняты и убраны в привычный высокий, богато украшенный узел, но они по-прежнему падали на лицо спутанным занавесом.
— Ты готов, брат мой?
Я не был уверен, что ответить на этот вопрос. Мной всё еще владела чудовищная медлительность: словно бы внутренние механизмы моего разума с трудом проворачивались в загустевшем масле. Усилием воли я обратил взгляд слезящихся глаз на окулус. Всё происходило слишком быстро, и я не успевал следить за событиями. Звучали приказы на языках, которые я понимал, но их значение ускользало от меня.
Чужой флот окружал нас, загонял, пытался блокировать — фрегаты сопровождения вырывались вперед, обгоняя свои крейсера в нетерпеливых атаках. Огонь бортовых орудий бесцельно бился о несокрушимые щиты «Мстительного духа».
Я видел Тза'ка, выполняющего свои обязанности надзирателя на новой командной палубе. Бывшая команда «Тлалока» — слуги и рабы — выкрикивали доклады и следили за приборами, производя впечатление контролируемой, упорядоченной спешки. Я чувствовал их жгучее нетерпение, их голод, и видел, как воздух вокруг них сгущается в вызревающих аурах. Опыт успокаивал их там, где они могли бы впасть в панику. Все они работали — делали то, что им приказано и что они были обучены делать.
— Ультио, — произнес Абаддон, перекрывая шум на мостике. — Говори.
— Пустотные щиты держатся, — прозвучал голос Анамнезис, отдаваясь эхом под высоким сводом.
— Будь готова. Мы скоро метнем копье.
— Абаддон, — немедля отозвалась она, и голос ее не просто нес эмоции — он был переполнен ими. Казалось, она настолько жаждет битвы, что вот-вот засмеется. — Позволь мне убить их. Позволь мне сорвать железо с костей их кораблей и задушить их в холоде космоса.
— Скоро, Ультио, скоро. — В его голосе звучала приязнь. Возможно, ему нравились ее жестокие ответы. — Держи щиты, пока мы переходим на низкую орбиту. Запускай орудия.
— Выполняю.
Когда она подтвердила его приказ, я наконец разглядел ее. Анамнезис не была заперта и запечатана за дверями, под стражей, глубоко в сердце корабля, как это было на «Тлалоке». Ее резервуар стоял в центре стратегиума, открывая ей полный обзор на мостик и экипаж. Вспомогательные когнитивные капсулы, хранящие ее могучий интеллект, были закреплены вдоль стен командной палубы и разбросаны по потолку, точно улей беспокойно гудящих жуков. Многие из них заняли места старых военных знамен, что свешивались с балок до пробуждения «Мстительного духа».
На центральном помосте, где когда-то отдавал приказы Хорус Луперкаль, теперь парила Анамнезис в своей бронированной скорлупе, и хищный оскал искажал ее черты. Ее пальцы скрючивались, точно когти, в холодной aqua vitriolo, отражая ту же жажду крови, которую я чувствовал в ее психических эманациях. Я никогда не видел ее настолько живой — за все десятилетия, прошедшие с ее заточения. Она не выглядела человеком — не с этим безумным выражением яростного голода — но была совершенно точно живой. Что изменилось в ней, когда она слилась с машинным духом этой императицы среди боевых кораблей?
Ультио, назвал ее Абаддон. На высоком готике — «месть».
«Анамнезис», — передал я ей. Мой мысленный голос с трудом повиновался мне после долгого неиспользования.
«Хайон, — откликнулась она. Я слышал ее раздражение, как слышал и ее мысли, целиком поглощенные удовольствием от охоты на меньшую добычу. — Эти паразиты ползают по моей коже, царапают мою плоть ничтожными уколами плазмы и лазеров».
«Я никогда не слышал, чтобы ты говорила так. Кто ты?»
Ответ обрушился оглушающей чувства волной идентичности. «Я — Анамнезис. Я — Итзара Хайон, сестра Искандара Хайона. Я — «Мстительный дух». Я — Ультио».
Облегчение смешалось со жгучим недоумением. Я нестерпимо хотел задать ей сотни вопросов, но времени не было. Времени совсем не оставалось.
— Пора, брат мой, — сказал Абаддон. — Бросай копье.
Копье. Мой долг.
Я собрал все свои силы в последний раз, сосредоточившись на огромной тяжести там, в пустоте космоса. Сперва я сорвал покров эфира, скрывавший копье от посторонних взоров. Орудия вражеского флота немедленно обратились на него.
— Быстрее, Хайон. Быстрее.
— Ты. Не. Помогаешь.
— Бросай копье!
Я сжал его отчаянной хваткой, чувствуя каждый холодный угол прикосновением своего разума. А затем, собрав каждую йоту концентрации, что осталась у меня, я швырнул копье в мир, называемый Гармонией.
Тьма сомкнулась вокруг меня в это мгновение. Чувства покинули меня. Память исчезла вместе с ними.
Другие позже рассказывали, что я поднялся на ноги, простирая руки со скрюченными в когти пальцами, и закричал, обращаясь к городу, который собирался убить. Я не могу сказать, правда ли это, ибо я не помню ничего — только восторженное, оглушающее облегчение, когда копье оставило мою психическую хватку. Бывает так, что осознаёшь вес своей ноши только тогда, когда она наконец падает с твоей спины.
«Мстительный дух» содрогнулся, как содрогнулась и Анамнезис в своем резервуаре. Реальность вернулась ко мне как раз вовремя, чтобы я мог увидеть, как копье прорезает вражеский флот — слишком быстро, чтобы их неповоротливые орудия могли успеть за ним — и вспыхивает пламенем в атмосфере Гармонии.
Абаддон оставался со мной рядом, помогая мне подняться. Меня охватила тошнота, с которой не могла справиться даже моя улучшенная физиология. С трудом держась на ногах после приложенных психических усилий, я наблюдал, как гамбит Абаддона разыгрывался перед нашими глазами.
***
Город Гимнов был готов отражать атаки, бастионы его укреплений нацеливали в небеса ряды турелей и пушек. Но отражать вторжение — одно дело; противостоять катастрофе — совсем другое. Невзирая на всю мою слабость, я не мог не поддаться желанию проследить за падением копья, видя его через мысли обреченных жителей на поверхности.
Свет дня померк над Городом Гимнов. Глядя широко раскрытыми, обращенными вверх глазами рабочих, слуг, рабов для удовольствий и воинов Третьего легиона, я видел, как орудия укреплений вспыхивают бессильной яростью и как вырастает тень на месте солнца. Полные воплей гимны, звучащие с башен вокс-трансляции, утонули в металлическом грохоте оборонительных батарей, полыхающих в темнеющем небе. Черная тень, поглотившая солнце, горела в падении — сначала от трения атмосферы, затем от яростного огня орудий Города Гимнов.
Удар грома расколол небо, когда падающее копье перешло звуковой барьер. Оно уже не падало по прямой — оно вращалось, рушась вниз, его корпус истекал черным дымом, а его центральные укрепления полыхали огнем.
Меньше минуты прошло от того, как копье вошло в атмосферу Гармонии, до секунды, когда оно ударилось об землю. Достаточно, чтобы население могло увидеть смерть, падающую на них. Недостаточно, чтобы успеть что-нибудь сделать.
Оно обрушилось на землю с силой топора Бога Войны. Все глаза, сквозь которые я смотрел, мгновенно ослепли. Все чувства, которые я разделял, померкли и застыли. С орбиты мы видели лишь расползающееся облако густого черного дыма, расцветающее над городом. Наши сенсоры зафиксировали тектонические возмущения, отдающиеся толчками даже на противоположной стороне планеты. Сама Гармония содрогалась в муках.
Когда я думаю об этом сейчас, я по-прежнему испытываю чувство потери, которое испытал при падением копья. «Тлалок» представлял собой почти два километра длины и восемь мегатонн древнего, облаченного в железо гнева. Когда-то прежде он плыл меж звездами во имя Пятнадцатого легиона, с экипажем в двадцать пять тысяч верных душ. Я протащил его опустевший труп через Око Ужаса, как и просил меня Абаддон. А затем я швырнул его точно в сердце крепости Третьего легиона.
На мостике «Мстительного духа» поднялся радостный вопль тысячи глоток — я, не успев прийти в себя, чуть не оглох. Я рискнул своей сестрой и пожертвовал своим кораблем. И теперь они все ликовали. На мгновение я подумал, не сошел ли я с ума.
— Это вам за Луперкалиос! — Фальк с грохотом скрестил свои молоты в торжествующем жесте. — Подавитесь теперь пеплом!
Абаддон отвернулся от клубящегося над развалинами дыма, затягивающего окулус. Его негромкие слова отчетливо прозвучали после ликующих криков — дыхание спокойствия после урагана звуков.
— Ультио, возвращаемся на высокую орбиту.
— Выполняю.
— Сейчас крысы побегут с тонущего корабля. Сломаем им хребет, пока они удирают.
Корабль содрогнулся, и его двигатели взревели громче и жарче. Анамнезис тоже зашевелилась, поднимаясь в своем резервуаре выше, сжав зубы, повелевая кораблю подняться вместе с ней. Я всё еще с трудом мог поверить в то, что видел. Ее присутствие здесь, перед столь многими. То, что она столь несомненно была жива — в облике и речи.
— Хайон, Телемахон — в абордажные капсулы.
Я слышал слова Абаддона, но даже не двинулся, чтобы выполнить приказ. Слишком многое происходило на мостике, требующее осмысления. Высоко над ступенчатой палубой окулус демонстрировал тридцать версий внешнего вида «Мстительного духа», каждую — с разного ракурса. Наши пустотные щиты мерцали калейдоскопическими вспышками под бессильным огнем вражеского флота.
— Они начинают меня раздражать, Ультио, — рассеянно заметил Абаддон. — Начинай убивать их.
— Выполняю.
Быть на борту корабля класса «Глориана», когда он открывает огонь — опыт, несравнимый ни с чем. Все достижения человеческого разума в области звездоплавания воплощаются здесь, в безжалостном натиске на слух и равновесие. Никакие глушители не могут скрыть невероятную канонаду орудийных батарей размером с город, извергающих залпы в черноту. Никакие гравитационные стабилизаторы не способны полностью справиться с громовыми раскатами, сотрясающими металлические кости корабля.
На мерцающих тактических гололитах, развернутых в воздухе над панелями управления, вспыхивали и гасли руны. В окулусе одна за другой сменялись картины того, как фрегаты и эсминцы превращались в пылающие остовы и падали, кувыркаясь, в атмосферу Гармонии.
Анамнезис вскрикивала при каждом залпе. Каждый выстрел ее орудий вызывал новый вопль, доносящийся из динамиков вокса; я не смог бы сказать, что звучало первым — ее крики или огонь орудий. Они были неразделимы. Ее пальцы изгибались подобно когтям, и взгляд был устремлен куда-то вдаль из резервуара. Сомневаюсь, что она вообще видела нас сейчас. Ее зрение было связано со сканерами и системами корабля. Она видела окружающий космос и корабли, которые уничтожала с каждым движением пальцев.
Но мы не были неуязвимы. Пустотные щиты покрывались кратерами выбоин, которые превращались в разрывы, а затем — в зияющие раны. Вражеские крейсера окружали нас, выходя на встречный курс и рискуя получить залп наших бортовых батарей только ради того, чтобы успеть выстрелить самим. Более осторожные — или, возможно, более трусливые — корабли держались позади и выцеливали нас издалека дальбойными орудиями. Я чувствовал разочарование Анамнезис, очевидное в нарастающем давлении ее меняющейся ауры. Она хотела сменить курс и броситься в погоню за паразитами, которые царапали ее, обжигали ее железную кожу издали.
— Держимся носом к руинам города, — приказал Абаддон. Он обращался больше к Анамнезис, чем к мутантам, служащим командой корабля. Казалось, ее симбиоз с командой нового корабля стал слабее, чем прежде. Теперь Анамнезис куда меньше полагалась на их когтистые руки на панелях управления.
— Выполняю, — ее голос в динамиках звучал жестко. Раздраженно — ей отказали в удовольствии.
Я не мог удержаться, чтобы еще раз не потянуться мыслью вовне, отыскивая разумы тех, кто еще сохранял сознание на поверхности планеты. Сцена, представшая передо мной, потрясала до глубины души. Центра широкой равнины, где стоял Город Гимнов, попросту не существовало больше. Кипящий вихрь жидкого огня и разрушения растекался во все стороны от места падения «Тлалока». Всё и повсюду обратилось в прах, в пепел и пламя.
Падения единственного рокритового небоскреба достаточно, чтобы средних размеров город задохнулся в облаке пыли. Представьте же — попробуйте представить себе — как выглядит целый огромный город, уничтоженный двухкилометровым кораблем, брошенным с орбиты, и несущим тысячи тонн взрывчатых веществ и тактических боеголовок прямо в сердце города. Я удивлюсь, если вам удастся это вообразить. Обжигающий воздух был таким плотным, что им можно было захлебнуться.
Там, где когда-то возвышался Город Гимнов, прославленный в пространстве Ока своими вопящими песнопениями, что разносились над изломанными башнями — криками мучительного экстаза бесчисленных жертв Третьего легиона — этих башен больше не было. Единственной песней, слышной теперь, был оглушительный грохот разверзающейся земли, стонущей от тектонических сдвигов, что расходились во все стороны от колоссального кратера на месте того, что было политическим и стратегическим центром города. Пыль, пепел и перегретый пар уже рвались к небесам и начинали неизбежно распространяться над континентом. Рана, которую я нанес Гармонии, отбрасывала тень, подобную той, что причинил метеорит, уничтоживший древних ящеров старой Земли после того, как их правление длилось беспрерывно миллионы лет.
Но, какими бы ужасными не были, вне сомнений, физические разрушения, во много раз страшнее была метафизическая травма, которую я нанес планете в тот день. Уничтожив население Гармонии, я создал тысячи демонов, рожденных в последние мгновения беспомощного ужаса и обжигающей боли, и теперь через восприятие этих злобных существ я способен был ступать по оплавленным камням того, что было прежде Городом Гимнов.
Повсюду вокруг я чувствовал порождения грубых эмоций и измученного духа: существа, полные страданий, ужаса и меланхолического наслаждения. Сквозь мглу мимо меня проплывали смутные силуэты. Большинство были слишком искажены, чтобы хотя бы относительно походить на людей. Некоторые, казалось, спотыкались и пошатывались — возможно, они уже насытились кошмаром, породившим их. Большинство других, сгорбившись, пригибались к земле, пока щебень и песок со стуком стекали по их бронированным шкурам — они пожирали обугленные останки миллионов рабов, слуг, союзников и господ мертвого города и выпивали их всё еще вопящие души.
Казалось, будто вскрыли гигантский нарыв, и теперь скверна свободно растекалась по истерзанной земле.
Голос Абаддона вернул меня обратно к реальности.
— И каково же это — убить целый мир одним ударом, а, брат?
Я выдавил слабую улыбку:
— Утомительно.
Его золотые глаза точно поглощали свет. Так умирают звезды, поглощая лучи, что когда-то дарили галактике.
— К абордажным капсулам, Хайон. Уже почти пора.
Я по-прежнему не повиновался. Сейчас первые корабли поднимались с поверхности. Они шли без всякого строя и порядка, убегая со своей обреченной планеты. Я задержался на мостике, глядя, как мы открыли огонь по ним, повергая некоторые в пламени на землю, позволяя другим пройти нетронутыми. Если и были какие-то причины, согласно которым на цели обрушивались удары наших орудий, эта система была вне моего понимания.
Абаддон словно почувствовал — или угадал — мои замедленные мысли; он ответил, кивнув в сторону Анамнезис на ее постаменте — символе власти и чести.
— Я отпускаю корабль с поводка, — пояснил он. — Позволяю нашей богине космоса убивать по собственному выбору. Видишь, как она ликует?
Не сдерживаемая ничем, с орудиями «Глорианы», повинующимися каждому ее вздоху, Анамнезис обрела смертоносный баланс, которого недоставало ей в ядре «Тлалока». Она была самим кораблем, воплощением «Мстительного духа», и это видно было по каждому ее напряженному мускулу, по каждому движению рук, рассекающих aqua vitriolo. Она не была поглощена машинным духом флагмана. Она приняла его надменную жестокость, сделала частью себя. Абаддон был прав. Она ликовала.
Она была беспощадна к бегущим вражеским кораблям, раскалывая их на части смертельными ударами дальнобойных пушек снова, и снова, и снова — далеко за пределами математической точности, необходимой для того, чтобы просто повредить или уничтожить их. Она разоряла их. Упивалась разрушением.
Абаддон позволял это. Поощрял.
Только сейчас я увидел Саргона. Он словно бы проявился из тени Абаддона, указывая своей булавой на окулус. Его юное лицо оставалось полностью умиротворенным даже здесь, где многие другие вынуждены были переходить на крик, чтобы их услышали за общим шумом. Саргон, как всегда, воплощал спокойствие в сердце бури. Эту его особенность мне еще много раз предстояло отметить в будущем.
Абаддон заметил жест Несущего Слово и кивнул. Он повторил движение, нацелив на окулус свой простой солдатский меч, отмечая один корабль среди рядов убегающих.
— Вот он.
Согласуясь с его выбором, отмечающие корабль руны на тактическом гололите запульсировали тускло-красным. Я вчитывался в водопад данных — ауспекс-сканеры сконцентрировались на новой цели.
«Пульхритудинос». Крейсер класса «Луна», схема конструкции «Алкион». Третий легион. Создан в орбитальных доках над Священным Марсом.
— Пусть остальные бегут, — приказал Абаддон.
Анамнезис резко развернулась внутри резервуара, всё еще хищно сжимая пальцы.
— Но...
— Пусть они бегут, — повторил Абаддон. — Ты довольно поиграла со своей добычей, Ультио. Сосредоточься на «Пульхритудиносе». Это — причина, по которой мы здесь.
— Я могу убить его, — злость и ярость окрашивали голос этой новой Анамнезис. — Я могу обрушить его на землю, разбитый, пылающий...
— Ты получила приказ, Ультио.
Казалось, что она намерена сопротивляться, что предпочтет утолить собственную жажду битвы вместо того, чтобы послушаться своего нового командира. Но она уступила. Ее мышцы расслабились, и она громко выдохнула в динамики корабля.
— Выполняю. Расчет вектора смены курса.
Команда принялась воплощать приказы в реальность, а Абаддон снова повернулся ко мне:
— Пора, Хайон. Мне нужно, чтобы ты был готов, если мы надеемся, что это может сработать.
Впервые за последнее — очень долгое — время я отсалютовал вышестоящему офицеру, ударив кулаком в грудь напротив сердца.
***
За многие тысячи лет, которые я провел, сражаясь и выживая в войнах, раздирающих нашу галактику, я давно уже привык к бесстрастию битвы. Битва может горячить кровь, в особенности если противостоять ненавистному врагу, но прилив адреналина — не то же самое, что беспорядочные страсти. Эмоции приемлемы. Отсутствие контроля — нет.
Одна из величайших сил Черного легиона заключается в том, что война не имеет для нас мистической тайны. Мы сражаемся, потому что у нас есть нечто, ради чего стоит сражаться, а не потому, что мы бьемся в лихорадочном соревновании за обещание неосязаемой славы перед ликами Богов.
Война для нас — повседневность. Работа. Мы обнажили ее до самых костей и не нашли в ней ничего, чего стоило бы бояться, и ничего, что стоило бы прославлять: это просто наша задача, и мы должны выполнять ее с беспощадной сосредоточенностью ветеранов. Воинская доблесть в Черном легионе не измеряется тем, сколько черепов мы собрали или сколько миров трепещут при звуках нашего имени. Наша гордость — хладнокровная четкость, безжалостная эффективность, победа в каждой битве, где только возможно, невзирая на цену.
Разумеется, мгновения личного триумфа и горячащей кровь славы бывают и у нас — будучи воинами-сверхлюдьми, мы всё же созданы из людей и потому подвластны обрывкам людских эмоций, оставшимся у нас, — но все они вторичны рядом с целями легиона. Мы не жертвуем эмоциями и чувствами — мы подчиняем их главной цели. Легион — это всё. Только победа имеет значение. Именно так, благодаря верности и единству, мы служим нашему легиону и Воителю, а не Пантеону.
А после битвы? Пусть Четверо Богов дарят силы кому угодно по своему выбору. Пусть Империум демонизирует тех среди нас, кого они хотят проклясть на этот раз. Это — заботы слабых духом.
Во всяком случае, таков наш идеал. Я солгал бы, если бы сказал, что каждый командир Черного легиона всегда пребывает выше подобного. Как и в любой фракции или завоевательной армии, у нас есть стандарт, которому не каждый способен соответствовать. Порой даже Эзекарион не соответствует этим требованиям. Я сам не раз собирал черепа после доставшихся тяжелой ценой битв, или утрачивал всякое терпение и выкрикивал свое имя и титулы в лицо врагам, дабы устрашить их.
Даже Абаддон сворачивал с нашего пути за тысячи лет. Обретение откровения, как он любит говорить, это процесс.
Штурм «Пульхритудиноса» сделал нас теми, кто мы есть — еще прежде, чем мы формально облачились в черный цвет легиона. Абаддон презрел все мысли о чести или славе. Он ударил с превосходящей силой, чтобы достичь единственной цели. Не задерживаясь в небесах над Гармонией, превращая вражеский флот в металлолом и стирая в пыль каждый город. Не транслируя угрозы по воксу, требуя у ослабленных противников сдаться на его милость. Он рассеял ряды врагов, а затем ударил прямо в горло. Победа прежде всего.
Так много времени прошло с тех пор, как я сражался ради чего-то еще, кроме выживания. Это — сильнее всего остального — отпечаталось в моей памяти в тот день. У меня вновь были братья. У нас были приказы и план нападения. У нас была общая цель.
Что до самой битвы, скажу вам одно: она была простой до грубости, хотя и более яростной, чем мы могли ожидать. Абордажные сражения всегда жестоки — одна сторона дерется, загнанная в угол, другая — почти полностью отрезанная от подкреплений. Худшие из бесчинств войны, которые мне довелось видеть, происходили именно в абордажных схватках.
Едва успев прийти в себя после транса, ослабев после применения психических сил и всё еще не вполне понимая, что произошло за последние месяцы с Анамнезис, я проследовал к абордажным капсулам, приказав взводу воинов Рубрики оставаться рядом. Телемахон, Нефертари и Вихрь ждали меня. Мое место было рядом с ними, в первой волне.
В том, что последовало дальше, я нахожу мало радости. Ложь не принесет блага никому в этот поздний час, и я пообещал говорить правду, и потому так я и сделаю. Итак, вот — правда. Вот — то, как было рожден Черный легион, омытый кровью, ценой, которую я никогда не смогу простить.
скачать в формате .doc
@темы: пафос, Их нравы, изображение гранёного стакана, истории с другого берега
Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
XVII
ПОДГОТОВКА
Мы вернулись на спящий флагман, собираясь обсудить план грядущего нападения. Тогда, в первую ночь на «Мстительном духе», некоторые из нас всё еще носили цвета легионов, верности которым мы больше не испытывали. Сам же Абаддон был облачен в свою разномастную броню и выглядел так, будто принадлежал ко всем легионам сразу — но не хранил верность ни одному.
Спустя несколько коротких десятилетий мы будем стоять плечом к плечу в черном — цвете, которого Империум научится бояться, — и каждый будет представлять свои флоты и армии на военных советах Абаддона. Сотни нас встанут на мостике флагмана, каждый — со своим мнением, когда мы станем обсуждать, какие миры Империума следует уничтожить. Тогда вся эта слава была еще впереди. Сперва нам предстояла битва, что свяжет нас вместе — или принесет нам смерть.
Мы собрались на командной палубе «Мстительного духа», где Хорус и его братья-примархи когда-то стояли вместе с лордами-капитанами Легионов Астартес, вначале руководя судьбой Великого Крестового похода, а затем — решая судьбу восстания. Символы старой славы были развешаны рядами по стенам — и вытканные знамена, подобные гобеленам, и более примитивные собрания трофеев, связанные вместе и поднятые в качестве штандартов победы. Большинство флагов отмечали завоевания планет и столкновения флотов, в которых Лунные Волки успели принять участие за двести лет крестового похода, до того, как Император даровал им право сменить свое имя в знак чести быть сыновьями Хоруса. Более грубые и простые символы были трофеями с поля битвы — не с покоренных миров, но из сражений с верными Трону войсками на пути Хоруса к Терре. Между ними висели ритуальные эмблемы воинских лож, что в равной мере распространяли просвещение и предательство среди Шестнадцатого легиона.
Глядя на обширное пространство мостика, сложно было представить этой пустой зал заполненным тысячами людей — офицерами и командой корабля. Множество легионеров собирались здесь, принося свои доклады на обсуждения военных кампаний и добавляя свои голоса к решениям, которые принимал внутренний круг командующих Великого Крестового похода. Галереи поднимались концентрическими кругами – но военные советы, для которых они были построены, уже несколько сотен лет не проводились в этих стенах.
С каждой потолочной балки, с каждой колонны на нас смотрело Око Хоруса — болезненно-желтое, с узкой щелью зрачка. Возможно, мне следовало чувствовать осуждение в этом жестоком взгляде. Но, по правде говоря, я чувствовал лишь жалость. Сыны Хоруса были повержены так низко, как только было возможно. Я знаю, о чем говорю, ибо Тысяча Сынов пали точно так же.
Мы стояли вокруг центрального гололита — горстка воинов, занявшая место, где прежде собирались армии. Я чувствовал себя мародером, явившимся рыться в пыли прославленного прошлого.
Я перечислю имена тех, кто был там, дабы их записали в архивах Империума. Некоторые из этих воинов давно мертвы, пали жертвами Долгой Войны. Других невозможно узнать — их истинные имена забыты, их настоящие личности погребены под множеством воинственных титулов, дарованных полным страха Империумом. Но здесь — имена, которые они носили тогда, в тот далекий день.
Фальк Кибре, Вдоводел, последний предводитель разбитых Юстаэринцев и командующий боевым отрядом Дурага кэл Эсмейхак. С ним было почти три десятка его братьев, облаченных в тяжелые доспехи своего кровожадного клана.
Телемахон Лирас, капитан-мечник Детей Императора. Он стоял в одиночестве — единственный из своих братьев по легиону, которого не отдали для утоления ненасытного голода моей эльдарской соратницы. Тени, окутывавшие всю командную палубу, не в силах были приглушить серебряный блеск его экзальтированный маски.
Ашур-Кай, Белый Провидец, колдун и мудрец Тысячи Сынов. За ним стояла фаланга наших воинов Рубрики, насчитывавшая сотню и четверых наших пепельных братьев. Токугра, его черный ворон, наблюдал за происходящим, сидя на его плече.
Леорвин Укрис, известный — к его непреходящей досаде — под прозвищем Огненный Кулак, капитан-оружейник Пожирателей Миров. Вместе с ним стояли Угривиан и четверо их выживших братьев, каждый — с массивным тяжелым болтером в руках.
Саргон Эрегеш, пророк Абаддона, воин-жрец из Ордена Медноголовых, из легиона Несущих Слово. Он также стоял один, по-прежнему облаченный в красное — цвет Семнадцатого легиона, и его броня была покрыта колхидскими письменами , начертанными полустертым золотом.
И я, Искандар Хайон — прежде, чем мои братья стали звать меня Сокрушителем Королей, а враги — Хайоном Черным. Моя броня окрашена была в кобальт и бронзу Тысячи Сынов, и моя кожа — как и сейчас — хранила смуглый оттенок, обычный для уроженцев Тизки. Рядом со мной стояла Нефертари, моя эльдарская стражница крови, в темных доспехах и с бледным лицом, и ее серые крылья были плотно сложены за спиной. Она опиралась на вычурное копье, украденное из могилы на одном из эльдарских миров-гробниц в глубинах Ока. Вихрь, моя черная волчица, стояла с другой стороны от меня, обводя окружающих внимательным взглядом недобрых белых глаз. Ее настроение соответствовало моему собственному — мое нетерпение отражалось в ее физической форме. От нее исходил запах крови, которую нам вскоре предстояло пролить. Ее шерсть пахла убийством, ее дыхание — войной.
Абаддон обвел взглядом это разношерстное собрание и коснулся сердца хтонийским жестом искренности.
— То еще сборище оборванцев у нас выходит, верно?
В зале раздались негромкие смешки. Из всех присутствующих я больше всех придерживал свой энтузиазм. Мои мысли то и дело возращались к залу паломничества Эзекиля, далеко отсюда — на другом конце корабля — где Коготь Хоруса лежал, точно музейная реликвия. Он давил на мой разум, невзирая даже на то, что психический резонанс окровавленных клинков был укрыт стазис-полем.
Абаддон предложил высказаться другим, прежде чем произнести свою собственную речь. Здесь, под пыльными знаменами прошлого, не было формального порядка — только воины, говорящие о своих намерениях. Когда кто-нибудь запинался в своем рассказе, Абаддон задавал вопросы, полнее раскрывающие прошлое говорящего. Он стирал различия между нами, не вынуждая нас ни к чему, но лишь подчеркивая всё то, что было между нами общего.
Я должен признать: с такой точки зрения это казалось едва ли не предначертанным судьбой. Каждый из нас говорил о легионах, в которые мы больше не верили, об отцах, которых мы больше не боготворили, о демонических мирах, которые мы отказывались признавать своим убежищем. В этих сомнениях не было ничего нового, но о подобном редко говорили вслух. В каком-то смысле наши слова были исповедью — так, как в прошлом грешники искали отпущения, признавая свои преступления перед священниками древнейших религий. Если же смотреть на это более практично — это была попросту тактическая оценка ситуации. Мы — солдаты — рассказывали свои истории, и становилось ясно, как наша ненависть и наши способности связывали нас в единое целое, в нечто большее. И в этом всем не было ни капли демонстративности или мрачного пафоса. Я восхищался этим.
Но, как бы то ни было, это были скорее вступления, чем долгие повести. Всего лишь формальности, прежде чем Абаддон озвучил причину, по который мы собрались здесь. Воины собираются вместе не разговорами о прошлом, но проживая битвы в настоящем. Чтобы амбиции Абаддона обрели хоть какой-то вес, ему нужно было дать нам победу.
Он говорил о Городе Гимнов и о том, как мы вонзим лезвие копья в сердце этой крепости. Он говорил о том, что «Мстительный дух» способен будет одолеть течения варпа с минимальной командой, направляемый разумом Анамнезис.
Он говорил об угрозе, которую представлял собой Хорус Возрожденный. Несомненно, это была отдаленная угроза — он признавал, что Детям Императора предстояли десятилетия безуспешных алхимических экспериментов, прежде чем им удастся воспроизвести хотя бы первую стадию гениальных генетических изысканий Императора. Но, какой бы далекой ни была эта возможность, мы должны были ударить до того, как она превратится в угрозу; не позволить Детям Императора победить в Войнах Легионов. Абаддон вовсе не стремился искупить позор Шестнадцатого легиона — он хотел лишь отбросить прочь последние оковы, связывающие с прошлым. Примархи были мертвы или вознеслись, оставив смертные заботы ради бесконечной Великой Игры богов. Он перечислил мертвых лоялистов и вознесшихся предателей, закончив именами, которые всё быстрее становились легендами даже для нас, живущих в Оке: Ангрон, Фулгрим, Пертурабо, Лоргар, Магнус, Мортарион. Имена отцов, возвысившихся за пределы знания своих смертных сыновей; предводителей, что больше не обращали на нас внимания, поглощенные потоками и прихотями Хаоса. Имена отцов, которых теперь почитали лишь немногие из нас, которые оставили нам в наследство лишь сомнительные успехи.
Я ожидал воодушевляющей речи, проникновенных обещаний перед битвой — но Абаддон был не так глуп, чтобы обманывать нас пустыми вдохновенными словами. Он предлагал хладнокровную оценку ситуации — холодную, точно лед. Мы стояли, окаменев, слушая это беспощадное перечисление, подсчитывая наши жизни и поражения наших легионов, сталкиваясь лицом к лицу с правдой: все мы тогда постигли это откровение. Не было лжи, призванной подстегнуть нас. Правда сокрушила нас и оставила нам возможность выбирать — куда идти дальше.
Завершая свою речь, Абаддон пообещал нам место на борту «Мстительного духа», если мы пожелаем — если мы встанем рядом с ним в этой жестокой битве.
— Новый легион, — подытожил он, хотя некоторые из нас были удивлены этой идеей. — Созданный согласно нашим желаниям, не как рабы воли Императора, не по образу его несовершенных примархов. Связанный верностью и общими целями, а не тоской по былому и отчаянием. Не запятнанный прошлым, — сказал он наконец. — Мы не сыны больше нашим побежденным отцам.
Будучи достаточно умен, чтобы не настаивать чрезмерно, он позволил предложению обжиться в наших мыслях, предоставляя нам прийти к собственным выводам, пока он излагал финальный план битвы. Он рассказал нам, что мы должны будем сделать, чтобы штурм увенчался успехом. Он рассказал, что ожидает от каждого из нас, когда мы вступим в бой. Хотя он не объявлял себя нашим командиром, он принял командование с легкостью давнего умения, описывая детали ожидаемого сопротивления и множество возможных исходов. Как все умелые генералы, он вступал в битву подготовленным. Когда подготовки было недостаточно, он полагался на опыт и вдохновение.
Мы должны были ударить без предупреждения, с превосходящей силой. Город Гимнов не имел значения, равно как и вражеский флот. Всё, о чем нам следовало думать — лаборатории клонирования и мастера плоти, занятые своей тайной наукой в этих чертогах.
— Никаких затянутых столкновений. Никаких долгих боев. Ударить, убить и отойти.
Мы слушали, как Абаддон излагал свой план. Не было ни единого возражения, хотя некоторые из нас неловко переминались, слыша его слова. Никто из нас прежде не принимал участия в битвах, похожих на эту.
Последним он повернулся ко мне. Он сказал, что честь нанести самый первый удар будет принадлежать мне.
Затем он сказал, что я должен буду сделать.
А затем он сказал, чем я должен буду пожертвовать.
***
Я вернулся на «Тлалок» со своей волчицей и своей девой-воительницей; я направился вниз, к Ядру. Анамнезис поприветствовала меня равнодушным взглядом, повернув в мою сторону мертвые глаза. Она парила в своем резервуаре, и ее кожа в питательной жидкости была столь же бледной, как и всегда.
Глядя на нее, я всегда видел мою сестру. Не имело значения, что теперь она была неизмеримо большим и неизмеримо меньшим, чем при жизни. Женское тело, плавающее в амниотической жидкости и подключенное ко всем ее сохраняющим жизнь механизмам, по-прежнему оставалось Итзарой — пусть даже теперь ее череп вмещал тысячу иных разумов, а не только то, что осталось от ее собственного.
Я рассказал ей, что нужно было от меня Абаддону. Я с самого начала планировал установить Анамнезис на «Мстительный дух», чтобы она послужила машинным духом корабля, но Абаддон, хотя и одобрил мой план, не забыл о предупреждении.
Я передал это предупреждение Анамнезис. Она, казалось, почти не слушала мои слова, вместо этого обмениваясь взглядами с Вихрь и Нефертари. Когда я прервал свои объяснения, она поприветствовала моих вернейших спутниц ровным, лишенным интонаций голосом.
Нефертари одарила машинный дух изящным поклоном. Вихрь наклонила голову, обходя вокруг резервуара, не останавливаясь в своем движении.
Завершив объяснения, я задал простой — как мне казалось — вопрос:
— Если я позволю тебе сделать это, сможешь ли ты победить?
Анамнезис медленно, плавно развернулась, глядя на меня через молочную взвесь, и ее голос прозвучал из вокс-динамиков горгулий, украшающих комнату.
— Ты просишь нас измерить неизмеримое, — сказала она.
— Нет. Я прошу тебя предположить.
— Мы не способны вычислить ответ, исходя из одних только предположений. Ты описываешь ситуацию с нечеткими параметрами. Как мы можем оценить возможный исход?
— Итзара...
— Мы — Анамнезис.
Нефертари положила ладонь мне на предплечье, чувствуя, как поднимается мой гнев. Не знаю, ощутила ли она благодарность — я был сконцентрирован на Анамнезис.
— Если мы свяжем тебя с «Мстительным духом», оставшиеся части ядра его машинного духа могут поглотить твое сознание. Ты больше не будешь собой. Твоя личность будет поглощена.
— То, что ты описываешь ситуацию разными словами, не поможет в наших расчетах, Хайон. Мы не можем дать тебе ответ.
Я ударил кулаками в стекло резервуара, наклоняясь ближе и не сводя с нее взгляда.
— Просто скажи мне, что ты будешь бороться, какая бы сила не осталась в машинном духе корабля. Скажи мне, что ты сможешь победить.
— Мы не можем с уверенностью предположить ни один из возможных исходов.
Подобного ответа я ожидал — и страшился его. Не говоря ни слова, я уселся на пол, оперевшись спиной о ее резервуар, отказываясь продолжать тщетные попытки добиться от нее обещаний. Какое-то время я просто глубоко дышал — на грани медитации, но не погружаясь в нее, слушая, как гудят механизмы систем жизнеобеспечения Итзары и булькает ее амниотическая жидкость.
— «Мстительный дух» царил среди всех кораблей во флоте Терры, — сказал Абаддон в конце нашего собрания. — Ядро его машинного духа сильнее и агрессивнее любого другого корабля, покорявшего звезды. Я хочу, чтобы ты был готов к тому, что может случиться, Хайон.
Итак, нам нужны были уникальные системы Анамнезис, ее способность контролировать корабль с помощью разумного сознания. Если бы мы установили машинный дух «Тлалока» на флагман, это позволило бы нам возродить его собственный дух и активировать системы, не требуя сотен тысяч смертного экипажа.
Но, чтобы вернуть к жизни корабль Абаддона, мне, возможно, придется скормить его машинному духу душу моей сестры.
Слова Абаддона раз за разом прокручивались в моем разуме, пока я сидел там; так меня и нашли Леор и Телемахон. Двери открылись с глухим рокотом, впуская их обоих в самое сердце Ядра. Я был трижды удивлен, увидев их: во-первых, тем, что они отыскали меня здесь, во-вторых, тем, что они пришли вместе, и в-третьих — тем, что Анамнезис позволила им войти в свои покои.
— Братья, — поприветствовал я их, поднимаясь на ноги. — Что вы делаете здесь?
— Ищем тебя, — Леор держался напряженно, его левую руку сводили судороги. — Мы вернулись, чтобы помочь тебе с приготовлениями.
Оба они были по-прежнему вооружены и облачены в броню, и оба повернули шлемы к Анамнезис, впервые видя уникальный машинный дух корабля во плоти.
— Приветствую, Леорвин Укрис и Телемахон Лирас, — сказала она, покачиваясь в мутной жидкости перед ними.
Леор подошел ближе, разглядывая нагую фигуру, заключенную в полупрозрачной взвеси aqua vitriolo. Он постучал пальцем по толстому стеклу — так ребенок тревожит рыбу в аквариуме.
Анамнезис не улыбнулась, разумеется, но и не приказала ему прекратить. Она смотрела на него сверху вниз, словно его поведение было мимолетной диковинкой, действиями странного насекомого, не более того. Леор усмехнулся, глядя ей в лицо.
— Так, выходит, ты его сестра, а?
— Мы — Анамнезис.
— Но ты была его сестрой до... этого всего.
— Мы были живы прежде, как ты жив сейчас. Теперь мы — Анамнезис.
Леор отвел взгляд:
— Такое чувство, будто я спорю с машиной.
— Ты действительно споришь с машиной, — заметила Нефертари рядом со мной.
Леор проигнорировал ее, как и всегда. Он набрал воздуха, чтобы заговорить, когда негромкий голос Телемахона прервал нашу неловкую беседу.
— Ты прекрасна.
Мы все обернулись. Телемахон стоял перед Анамнезис, приложив ладонь к ее резервуару. Она подплыла к нему ближе, несомненно, заинтересованная его необычным поведением.
— Мы — Анамнезис, — сказала она ему.
— Я знаю. Ты прелестна. Существо невообразимой сложности, заключенное в такую прекрасную форму. Ты напоминаешь мне о наядах. Ты знаешь о них?
Она снова наклонила голову набок. Я чувствовал, как ее мысли мелькают невозможно быстрыми вспышками между ее венцом проводов и сотнями мыслительных капсул, расположенных вокруг. Мозги пленников, ученых, гениев и рабов — все они были подключены к ней, сливаясь в гештальт-конструкт общего разума.
— Нет, — наконец ответила она.
— Была такая легенда, — сказал ей Телемахон. — На Хемосе, моем родном мире. — Серебряная маска в этот момент выглядела как нельзя более подходящей — это выражение умиротворенного восхищения. Лицо человека, созерцающего видение посмертного небесного блаженства. Ничего удивительного, что человечество когда-то хоронило своих королей и королев в подобных масках. — Возможно, их корни уходят глубже, к Старой Земле. Я не знаю точно. В легенде сказано, что когда-то наш мир был покрыт морями и океанами — в ту эпоху, когда солнце Хемоса еще горело достаточно ярко, чтобы порождать богатство жизни. Наяды были разновидностью водных духов, чьей обязанностью было следить за океанами. Они пели существам из глубочайшей глубины вод, и их песни успокаивали душу нашего мира. Когда их музыка наконец затихла, океаны пересохли и солнце потемнело в пыльных небесах. Сама планета оплакивала их утраченные песни.
Анамнезис смотрела широко раскрытыми глазами.
— Мы не понимаем.
— Чего ты не понимаешь? — спросил он, по-прежнему с интонациями рассказчика.
— Мы не понимаем, почему наяды прекратили свою музыку. Их действия вызвали глобальные изменения, приведшие к гибели многих видов.
— Говорят, что их песня просто подошла к концу, как заканчиваются все песни. В тот день наяды исчезли из нашего мира, ибо их долг был исполнен и их жизни прожиты полностью. Исчезли, чтобы никогда не возвращаться.
Я стоял в ошеломленном молчании. Даже Нефертари не стала дразнить мечника в этот момент, хотя я и видел ее острую, точно нож, улыбку, когда она смотрела на воина, так жадно желавшего когда-то ее смерти.
Зато Леор не преминул нарушить тишину своим раскатистым, точно выстрел, смехом.
— Самая дурацкая история, какую мне приходилось слышать. Океанские богиньки, поющие песни рыбам?
Анамнезис повернулась к Леору, разрушившему очарование рассказа Телемахона. Я заметил отблеск гнева в ее взгляде. Она все же была способна испытывать эмоции, и это радовало меня.
— И потом, на Хемосе никогда не было океанов, — добавил Леор. — Так что это точно вранье.
Телемахон опустил руку — с явной неохотой. Я чувствовал его оборванные, запертые мысли — как они вспыхивали и бесцельно растворялись, слишком холодные и отстраненные, чтобы вызвать хоть какие-то эмоции.
Я вновь остро осознал, что я сделал с ним. Ариман уничтожил наш легион, обрекая их на бессмысленное существование в образе воинов Рубрики, — но вот то же самое преступление, в котором я обвинял его, только сотворенное моими собственными руками. Пусть даже единственная душа не могла сравниться с целым легионом, привкус лицемерия не становился от этого менее горьким.
Телемахон по-прежнему обращался к Анамнезис, предпочтя не отвечать на подначки Леора.
— Абаддон говорил нам, что ты, скорее всего, можешь не пережить слияние с машинным духом флагмана. Что он поглотит твое сознание и растворит в себе.
Анамнезис спустилась ниже, почти встав на дно резервуара. Теперь мечник оказался выше нее. Провода, соединенные с ее черепом, колыхались в питательной жидкости, точно волосы.
— Хайон выражал аналогичную обеспокоенность, — ее слова вновь звучали из динамиков на стенах. — Интонационные колебания его голоса указывают на эмоциональное напряжение в данном вопросе. Он воспринимает нас не как общность-Анамнезис, но как смертную, Итзару. Это изъян в его рассуждениях. Это ограничивает его объективность.
Телемахон покачал головой.
— Нет, — заверил он машинный дух, — я так не думаю. Есть разница между тем, как ты смотришь на него и как смотришь на всех остальных. Мне понадобилось всего несколько мгновений, чтобы заметить это — проблеск чувства в твоих глазах, когда ты смотришь в его сторону. Его сестра по-прежнему живет в тебе, она похоронена, но не мертва. Или твои мысли закодированы и запрограммированы на то, чтобы отрицать это? Или это отрицание необходимо тебе, чтобы функционировать?
Она молчала несколько секунд, глядя на мечника пустыми глазами.
— Мы... мы — Анамнезис.
— Такая же упрямая, как твой брат, — он наконец отвернулся. — Ты готов, Хайон?
Я был готов. В последний раз взглянув на Анамнезис, мы покинули Ядро. Нефертари и Леор немедленно принялись обмениваться привычными ребяческими оскорблениями. Что же до меня, то я по-прежнему не мог подыскать слов, будучи под впечатлением от действий Телемахона. Если я скажу вам, что в грядущие годы наш мечник и рассказчик станет личным герольдом Абаддона, чьей обязанностью будет провозглашать желания Воителя Девяти Легионам, — возможно, вы начнете понимать, почему это случилось.
Первые процессии техножрецов в мантиях потянулись в двери за нашими спинами, начиная гимны и ритуалы, исполнение которых было необходимо, прежде чем они смогут демонтировать душу «Тлалока» и переместить Анамнезис на «Мстительный дух».
— Я поступил с тобой несправедливо, — признался я Телемахону. — И сейчас исправлю это.
скачать в формате .doc
@темы: пафос, Их нравы, изображение гранёного стакана, истории с другого берега
Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
XVI
СХОЖДЕНИЕ
Пока мы направлялись в отсек, который я отвел для Фалька и его одержимых собратьев, Абаддон увидел многое — и высказал свое мнение о большей части увиденного. Его заинтересовал облик зверомутантов с Сортиария, и это положило начало долгой дискуссии об их нравах и обычаях. От его внимания не ускользнул тот факт, что эти существа представляют собой идеальную команду — как и то, что он назвал «использованием для других нужд».
— Болтерное мясо, — пояснил он.
Я не улыбнулся в ответ на это определение — впрочем, он тоже. Он говорил об этом как о повседневных реалиях войны, а не как о страданиях, которые ему нравилось причинять.
Многие отряды использовали толпы людей и стаи мутантов как расходный материал, как жертвенную плоть, тратя их жизни, чтобы противник впустую расстреливал заряды, и чтобы вражеские мечи застревали в телах этого сброда. Стада-кланы зверомутантов с Сортиария ценились выше других — но я подтвердил: да, я знал некоторые отряды Тысячи Сынов, которые использовали даже этих ценных рабов подобным образом.
Но за его праздными разговорами неизменно таилась холодная и спокойная честность — от этого его вопросы больше походили на изучение или исследование, чем на простое любопытство. Его также заинтересовали бронзовые лики Анамнезис. Сотни их, расположенных через неравные интервалы, пристально глядели на нас со стен, когда мы проходили мимо. Он обратился к ним — но не получил ответа, и невозмутимо двинулся дальше.
Мы были уже совсем близко к палубе, ставшей местом обитания Фалька, когда Абаддон повернулся ко мне и произнес слова, заставившие меня стиснуть зубы.
— Нефертари, — он внимательно следил за мной, произнося ее имя. — Как давно она умерла?
В моей жизни было лишь несколько случаев, когда мой соратник — даже брат — был на пороге смерти только за то, что произнес несколько слов. И сейчас был именно такой момент. Внезапно мной овладело страстное желание сомкнуть пальцы у него на горле и увидеть, как жизнь уходит из его золотистых глаз.
— Она не умерла, — выдавил я ответ, который не был ни полной правдой, ни совершенной ложью.
— Не ври мне, Хайон.
— Она не умерла, — повторил я, на этот раз тверже.
— Я не осуждаю тебя, брат, — уж не жалость ли прозвучала в его голосе? Было ли это сочувствие, или просто искренность и желание избежать недомолвок? Я не был уверен. — Она не совсем мертва, но и живой ее трудно назвать. Сколько времени ты держишь ее в таком состоянии?
— Уже давно, — как странно было говорить о тайне, не известной никому, кроме меня и моей волчицы. Даже Ашур-Кай не знал правды. Даже сама Нефертари. — Кто тебе рассказал?
— Я сам заметил, — он коснулся своего виска, около меченных Светом глаз. — Жизнь течет сквозь нее, кровь еще бежит, сердце по-прежнему бьется… Но только потому, что ты им велишь. Ее тело для тебя — как музыкальный инструмент, который ты заставляешь длить мелодию, хотя последняя нота уже давно отзвучала. Она должна быть мертва, но ты не позволяешь ей упокоиться. Кто ее убил?
— Заракинель, — даже имя оставляло гнилостный привкус на языке, — Дочь Младшего Бога.
В его глазах короткой вспышкой мелькнуло узнавание — он тоже помнил это имя. Заракинель, Ангел Отчаяния, Несущая Страдания, — и тысяча других, исполненных насмешки и самодовольства имен. Демон возвышался над нами — вернее, демоница: зазубренные изогнутые когти оттенка морской волны, молочно-белая плоть, длинные хлесткие щупальца, и роскошная, цветущая женственность. Сражаясь, она пела — от этой песни содрогнулась вся галактика, когда родился Младший Бог и погибла раса эльдар. Мелодия убийства. Гармония уничтожения.
Это от ее когтя погибла Нефертари. Острие пронзило сердце эльдарки прежде, чем связанная кровью смогла как-то отреагировать.
Я держал Нефертари на руках, когда она погрузилась в смертный сон; я не позволил боли коснуться ее разума, пропустив сквозь ее умирающее тело мою психическую энергию, заставил кровь бежать через то место, где раньше билось сердце. Бесконечно малая часть жизни, оставшаяся в ней, уже рассыпалась на части — клетка за клеткой, атом за атомом, с того мига, как ее сердце остановилось. Я боролся с этим, заставляя ее тело верить, что оно еще живет.
Все эти годы спустя мой психический трюк продолжал работать, поддерживая в ней жизнь на самом пороге смерти. Это не был ни стазис, ни бессмертие — она продолжала стареть, непостижимо медленно, как и все представители ее расы. Это была жизнь — она была столь же живой, как и прочие живые существа, но эту жизнь поддерживала моя воля, а не природа.
Связанная со мной кровью. Сложнейшее творение моего Искусства.
— И поэтому ты не выносишь Саргона, — слова Абаддона не были вопросом.
— Ты и это заметил своими обожженными глазами?
Абаддон продолжал, словно я ничего не говорил.
— Ты не можешь читать его мысли. Ты ощущаешь барьеры, которые поставлены у него против любого психического вторжения. Добавь еще и то, как он утихомирил твою волчицу и отрезал ее от твоих чувств… Поэтому ты сделал то, что сделал, размахивая своим тиканским ножом у его горла. Ты чувствуешь угрозу в одном лишь его присутствии — пусть даже он не собирается причинять тебе никакого вреда, а лишь предлагает братство. Он олицетворяет собой возможность, о который ты не хочешь даже задумываться — возможность, что он каким-то образом сможет разъединить вас с Нефертари. Из-за этого она останется мертвой, не так ли? Отрезанная от твоей силы, от заклинаний, которые держат ее в живых.
Абаддон закончил говорить — и я остановился. Я пристально смотрел на него и ненавидел за то, что он видел всё с такой непостижимой, не ведающей преград легкостью. Удивление прошло, осталось только глубочайшее недоверие.
— Ты многое видишь, Эзекиль.
— Скажи, Хайон, что ты сделал с тем существом, которое убило твою связанную кровью?
Вспомнить это оказалось легко.
— Я развоплотил ее. Я раздирал Заракинель на части, пока от нее не осталось ничего кроме разрозненных нитей эмоций и переживаний, а потом — пустил эти нити по ветрам варпа.
Он был слишком хорошо осведомлен, чтобы не спрашивать, убил ли я ее, ибо никому не под силу уничтожить одного из Нерожденных — но ее изгнание не было совершено от злости или ради забавы. Возлюбленной блуднице Младшего Бога потребуются годы, чтобы воссоздать себя в форму, которая позволила бы ей обрести материальный облик даже здесь, в Оке. Я не просто изгнал ее, но поистине развоплотил.
— Мы были на борту падшего искусственного мира, захваченного созданиями Младшего Бога. В тот день Нефертари сразила дюжины этих тварей, если не сотни. Они выходили из пораженных варпом костяных стен, в их визге слышались голоса призраков, их тела вспучивались камнями душ поглощенных ими эльдар. Ни один из них не мог убить ее, и каждая капля ее крови, которую им удавалось пролить, лишь заставляла их завывать громче. Она погибла из-за меня. Она могла либо отразить коготь, нацеленный в меня, либо защититься от того, который убил ее.
— И она выбрала спасти тебя.
Прежде чем ответить, я посмотрел ему прямо в глаза.
— Честно? Я не особенно уверен. Тебе приходилось сражаться с эльдарами. Ты знаешь, как они двигаются, и как дерутся — быстрее, чем мы думаем. Нефертари быстрее большинства из них — насколько знаю, с нею могут сравниться лишь немногие из эльдар, рожденных в Комморраге. Ее инстинкты требовали отразить сразу оба когтя. Она заметила один из когтей твари, и сломала его прежде чем он воткнулся мне в грудь. Но второй прошил ее здесь, — я прикоснулся к груди, где сердце. — Как я уже сказал, одно движение вперед и назад, за одно мгновение. Когда всё было кончено, я заставил ее плоть восстановиться, регенерировать, насколько это было возможно. Стереть ее воспоминания было довольно легкой задачей по сравнению с этим.
— Но зачем отбирать воспоминания?
— Потому что все смертные тела функционируют не только механически, но и благодаря усилиям воли. Если она поймет, что ее поддерживают мои психические усилия, это может свести на нет всю мою работу.
Похоже, Абаддону понравилась эта мысль — на его лице мелькнула задумчивая улыбка.
— Значит, если она поймет, что на самом деле мертва, она умрет.
— В очень упрощенном и грубом изложении — именно так.
К счастью, расспросы Абаддона подходили к концу.
— Если не ошибаюсь, «Нефертари» — это тизканское имя.
— Да. Оно означает «прекрасная спутница»
Он насмешливо хмыкнул.
— А ты и впрямь сентиментален, Хайон.
— Страсть и верность — вот то, что делает нас воинами, а не оружием. — процитировал я древнюю истину. Но в глубине души мне было любопытно, была ли искренней его вера. И был ли я сентиментален? Нефертари сама выбрала это имя, а не я. И этот выбор был типичен для ее холодного, исполненного гордыни чувства юмора. Но как бы она ни хотела зваться — для меня это не имело значения.
— Как ее зовут по-настоящему? — задал новый вопрос Абаддон. Теперь пришел мой черед улыбнуться.
— А, значит тебе известно не всё? Думаю, что сохраню хотя бы один секрет, Эзекиль.
— Не возражаю. А теперь ответь на последний вопрос — если ты можешь вот так манипулировать биологией ксеноса, сможешь ли ты сделать то же с воином Легионов? Твое знакомство с их генетическими образцами облегчит задачу?
Я не отрывал от него взгляда, пока мы шагали вперед сквозь тьму. Он встретил мой взгляд — но его глаза ничего не выражали.
Я отказывался думать о предсказаниях насчет Фалька и его воинов. Поэтому я вступил в их владения в полном неведении, не желая отягощать себя никакими ожиданиями и предположениями. Когда Абаддон спросил меня, приходилось ли мне разговаривать с ними, я был вынужден признаться, что Фальк хранит молчание уже несколько месяцев.
— Ты выбрал весьма странное время, чтобы уважать чье-то право на личное пространство, — заметил Абаддон с некоторым раздражением. Он всегда был человеком, которому для душевного покоя требовалось не упускать ни единой крупицы информации о подчиненных.
В какой-то момент он спросил, не пытался ли я изгнать демонов, вселившихся в тела воинов.
— Я мог бы попробовать, — ответил я, — если бы кто-то из них попросил меня об этом.
Абаддон кивнул.
— Издалека я наблюдал, как умирает мой Легион. Многие из моих воинов продали свою плоть за обещание могущества. Легко говорить о противостоянии соблазнам, Хайон. Но куда сложнее противостоять им под дулами сотни болтеров, когда пакт с Нерожденным — единственная возможность остаться в живых.
Я не уловил и намека на отвращение в его голосе, когда он говорил об одержимости демонами. Он понимал, чем они пожертвовали — даже при том, что сам предпочел противостоять искушению. Должно быть, с точки зрения имперца довольно странно слышать, как я говорю об одержимости демонами как о достижении или успехе, когда человеческий разум противится самой мысли о подобном. Истина, как водится, где-то посередине. Тем, кто обладает достаточной силой, чтобы укротить зверя в своих сердцах, этот союз дарует всепобеждающую силу, сверхъестественную проницательность и восприятие, и даже почти бессмертие. Многие молятся об этом, или отправляются в собственные странствия, стараясь найти Нерожденного — достаточно разумного и готового рискнуть, решившись на такое слияние. Но лишь изредка это дается настолько просто — погрузиться в первозданный варп и вынырнуть с другой стороны уже другим, более сильным.
Именно это более всего интересовало меня в нынешнем состоянии Фалька — и именно поэтому я старался держаться подальше от него, пока он проходил через Изменение. Меня не оставляло ощущение, что оно было устроено нарочно, осознанно направлялось чьей-то рукой.Но я отказывался что-то предпринимать, пока не пойму, какие фигуры выставлены на доску. Кто играет роль пешек, и каким будет эндшпиль?
За этим стоял Саргон. Теперь я был полностью в этом уверен. Он помог воинам Фалька переместиться на их корабль — но лишь для того, чтобы покинуть их, когда они более всего нуждались в его помощи по пути через шторм. Они погрузились в изменяющие, очистительные потоки варпа — а он вернулся, невредимый и неизмененный, сюда, к Элевсинской Завесе.
Мы проследовали мимо четырех моих воинов Рубрики, охранявших один из основных путей к главному коридору — они узнали меня и пропустили, не опуская болтеров. Одного взгляда на оружие было достаточно, чтобы понять, что в последнее время из него не стреляли. Даже если Фальк и его одержимые собратья пытались сбежать, пока я находился на борту «Мстительного Духа», они двигались не этой дорогой.
Нам не потребовалось много времени, чтобы заметить их влияние — присутствие Дваждырожденных искажало реальность. Старые металлические стены были прорезаны темными венами, а бронзовые лица Анамнезис претворились в демонические личины — подобия женоподобных горгулий и гротески. В воздухе висели неразборчивые шепоты и влажные, чавкающие звуки ненасытного пиршества. Один вдох — и все мои чувства пронизала боль; я ощутил тяжелый запах и гнилостный привкус болотной воды. Но Дваждырожденные, которых заключили здесь, не разводили грязь и заразу. Это была всего лишь сила их мыслей и желаний, перекраивавшая мир вокруг.
За много лет до этого, в куда более невинные времена, такая мутация напомнила бы мне разложение — медленное исчезновение, сопровождаемое страшными, уродливыми изменениями. Но когда-то я был крайне наивным существом. Прикосновение варпа безжалостно — но вряд ли можно считать его безусловной пагубой; пусть это неизбежное зло, но тем, кто принимает его с любовью, варп дарует изменения в унисон их собственным душам. Именно поэтому многие из Девяти Легионов считают, что получают благословение Пантеона, когда мутации начинают искажать их физические оболочки. Чувства не остаются без ответа, фанатичная преданность получает награду, жестокость и страсть считаются священными.
Дары варпа его избранным сынам и дщерям никогда не бывают бесполезными — но это не значит, что все его благословения доступны пониманию смертного разума и желанны ему. То, что угодно злой воле Пантеона, — это не всегда то, на что рассчитывали измененные варпом души. Некоторые мутации даруют улучшения и усовершенствования. Другие — ощущаются скорее как нечто разрушительное.
Сейчас, вися здесь в цепях и повествуя о делах минувших дней, я ощущаю отвращение, с которым Инквизиция взирает на мои мутации. Варп перековал меня в соответствии с моей ненавистью, моими желаниями, моим гневом и моими грехами. Уже несколько тысяч лет я не слишком напоминаю человека.
Впрочем, меня мало заботит то, как я выгляжу в глазах человечества. Даже когда я походил на человека, я был лишь стерильным оружием из плоти и керамита, возвышающимся над человечностью — огромным и столь же пугающим на человеческий взгляд, как и любой другой воин из Легионес Астартес. Но если имперцы с воплями разбегутся от меня, сочтя чудовищем, тысячи обитателей Великого Ока будут сгорать от бешеной зависти и ревности к изменениям, которыми наградил меня варп. Долгие годы, которые я провел, будучи одним из военачальников Черного Легиона, вряд ли можно назвать суровыми и неблагосклонными ко мне.
Пока мы шли по причудливо преобразованным туннелям, Абаддон не проронил ни слова об изменениях, постигших корабль. Но и без его слов я знал, что палубы «Мстительного духа», которых я пока не видел, подверглись многочисленным изменениям, подобным тем, что окружали нас.
Мы двигались сквозь заброшенные гидропонные камеры, похожие на соты в улье — в них еще сохранился тяжелый запах растительности. Здесь, в помещении, которое служило отчасти дендрариумом, но больше — лабораторией, и было настоящим прибежищем для изобильной зеленой жизни, теперь стояли пустые лотки и кюветы. На «Тлалоке» насчитывалось тридцать таких питомников для обогащения пищевого рациона, который потребляла человеческая команда корабля. Большинство из них уже давно пришли в негодность — от того, что смертным служителям военного корабля не хватало необходимых навыков, или от действия Ока на растения, произраставшие в лабораториях.
— Тебя не беспокоит, что Фальк ни в грош не будет ставить твоего оракула?
Глаза Абаддона буквально мерцали в темноте от психического резонанса. Подобное явление я видел прежде лишь среди Нерожденных.
— С чего бы мне беспокоиться об этом, Хайон?
— Ты знаешь, с чего. Никто иной, как Саргон направил их к теперешнему положению.
— И ты так в этом уверен?
— Хорошо же, Абаддон. Если хочешь, продолжай делать вид, что ничего об этом не знаешь.
Первого из воинов Фалька мы обнаружили в одной из этих камер — он одиноко и неподвижно стоял там в полном вооружении. Его терминаторская броня выглядела почерневшей и закопченной, словно от огня, на шлеме свирепым оскалом торчали бивни. Руки в перчатках с энергетическими когтями в бездействии висели по швам, лезвия были отключены. Когда мы подошли ближе, я понял, почему. Это были не освященное железо стандартного дизайна, а длинные костяные когти, которыми заканчивались пальцы его боевых перчаток. Похоже, доспех полностью прирос к его телу — не такое уж необычное явление среди тех из нас, кто населяет Око. А вот капающий с когтей зловонный серебристый яд действительно выглядел необычно. Он походил на ртуть, а по запаху напоминал спинномозговую жидкость.
Я не ощущал в нем никакой борьбы. Не демон и смертный, сплетающиеся в неустанной схватке, а лишь… полный покой. От его шлема к плечу и от лодыжки к полу тянулись тонкие нити паутины. Он стоял здесь без движения уже как минимум несколько дней. Он ждал.
— Куреваль, — приветствовал воина Абаддон. Терминатор медленно, неуклюже повернул голову под низкий рев доспешных сочленений. По бивням медленно поползли струйки такого же серебристого яда.
Прежде чем воин подал голос, я ощутил, как его мысли обрели четкость и сосредоточенность. Если б я решил описать его чувства, ближе всего к реальности было то, что давно отгоревшая, безучастная боль, наполнявшая череп юстаэринца, при нашем приближении, в тот момент, когда его внимание сфокусировалось на Абаддоне, превратилась в логичные шаблоны, став человеческими мыслями. В присутствии Абаддона он становился человеком, словно его бывший Первый капитан был для него чем-то вроде психического якоря.
— Верховный Вождь? — голос Куреваля звучал низким скрежетом; похоже, он не верил своим глазам.
В ответ Абаддон мрачно ухмыльнулся, сверкнув зубами из-под свисающих прядей немытых волос.
— Верховный Вождь, — повторил Куреваль и одним движением преклонил колена. Терминатор казался воплощением мрачной злобы, и выглядел как воин, достаточно сильный, чтобы одним своим видом вдохновить на подвиги целый отряд. Странно было видеть его стоящим на коленях спустя всего три секунды после того, как он увидел своего бывшего командира. Я начал понимать, какое впечатление производило на воинов Абаддона одно лишь его присутствие.
Бывший командир Юстаэрина не насмехался над смиренным повиновением своего собрата. Положив руку на наплечник Куреваля, он прошептал приветствие на хтонийском — так тихо, что я не мог уловить слов даже моим усовершенствованным слухом. У каждого Легиона есть свои обряды и ритуалы, неведомые посторонним. Я чувствовал себя чужаком, без разрешения вторгнувшимся на некую тайную церемонию.
Терминатор медленно поднялся, соединения доспехов зарычали. Его броня была черной, как у остальных Юстаэринцев — элиты легиона, в отличие от доспехов цвета морской волны, которые носили обычные воины Сынов Хоруса.
— Пойдем с нами, Куреваль.
Терминатор, не возражая, неторопливо и послушно двинулся за нами. Он не обращал на меня ни малейшего внимания, полностью сосредоточившись на Абаддоне. Я не мог точно сказать, считал ли Куреваль своего бывшего командира призраком или живым существом.
— Я почти не ощущаю в тебе присутствия демона, — обратился я к воину, пока мы шли. — Тебе удалось изгнать его из твоего тела?
В ответ он издал низкое булькающее рычание. Любопытно — может быть, он так смеялся?
Мы шли всё дальше и дальше, и те же действия повторялись снова и снова. Воины Фалька были рассеяны по всему участку, каждый возвышался неподвижно, как статуя. Некоторые стояли, упираясь лбом в стену, другие — за отключенными генераторами, третьи — занимали места в одном и том же помещении, уставясь на неторопливое вращение планеты за армированным стеклом обзорного иллюминатора.
Все они пробуждались при приближении Абаддона, словно его присутствие возвращало в их тела живые души. Они следовали за нами длинной шеренгой, сопровождаемые хоровым звуком доспешной механики. Пока они шли, я слышал пощелкивание вокс-коммуникаторов, хотя они и не подключали меня к общему каналу.
Но ни в одном из них я не ощутил присутствия хищных потусторонних сущностей. У всех в той или иной степени присутствовали биомеханические мутации, керамит и кости сплавились воедино, образуя шипы, гребни и клинки, у большинства по ним тянулись струйки ядовитых выделений — таких же, как те, что стекали по когтям Куреваля — но их души оставались их душами. Демонические силы не гнездились в их сердцах и не бурлили под кожей, управляя ими, как марионетками.
Казалось невозможным, чтобы все они смогли изгнать демонов из своей плоти. Но мои ощущения не давали простого ответа: дело было не только в отсуствии чуждого разума Нерожденных — я не видел и наполненных пустотой ран, что остаются, когда душа разрывается, изгоняя прикосновение демона. Это выглядело так, словно демоны зарылись в самую глубину их натуры — как паразиты, что пытаются скрыться от света.
Вопросы воинам, шагавшим следом, тоже не добавляли ясности. Некоторые приветствовали меня, называя по имени — тепло и по-дружески, словно мы только что не нашли их, стоящими в темноте, с мертво спящим разумом. Медитативное оцепенение, в котором мы обнаруживали их, улетучилось без следа, изгнанное этим проявлением жизни.
К тому времени, как мы обнаружили Фалька, уже шестнадцать юстаэринцев шагали за нами, громыхая по металлической палубе. Несмотря на кажущуюся живость, это шествие больше всего напоминало похоронную процессию.
Фальк обосновался в другой сухой, заброшенной гидропонной лаборатории. Он был также неподвижен, как и все остальные — и точно так же повел себя, когда Абаддон подошел поближе.
— Фальк, — негромко произнес Абаддон.
Увенчанный рогами шлем поднялся и развернулся в нашу сторону; за алыми линзами визоров я ощутил, как мысли воина плавно выстроились в цепочку. Я бы назвал это пробуждением — но слово не совсем подходило. То, что я ощущал, было скорее возрождением разума из руин, а не пробуждением от дремоты.
— Хайон, — произнес он. Слова текли медленно, как кровь из мертвого тела. — Эзекиль. Я знал, что ты жив.
— Брат, — Абаддон не удовольствовался приветствием на расстоянии. Он обменялся пожатием запястий со своим бывшим лейтенантом; его аура замерцала цветами уверенности.
Признаюсь, я не обращал особенного внимания на их воссоединение. Пока они говорили обо всем, что произошло на Луперкалиосе, я оглянулся назад, на сгрудившися юстаэринцев. Я вытягивал мои чувства, превращая их в подобные пальцам зонды, ощупывающие, ищущие трещины в уголках их сознания.
Как же глуп я был. Как слеп. То, что я не замечал, «читая» каждого из них поодиночке, стало очевидно в этот момент, когда я рассматривал их, стоящих беспорядочной толпой. Еще на Венце Ниобии демоны внутри сидящих в клетках юстаэринцев поражали противоестественным сходством, были неотличимы друг от друга по силе и психическому резонансу. Или так я думал. Правда оказалась куда более поразительной, и я ругал себя, что до настоящего времени не обращал внимания на детали.
Они были связаны вместе одним Нерожденным. Не стая демонов, забыв о взаимной вражде, владела их душами, а одно существо, рассеявшееся между ними подобно тонким нитям тумана. Они вдыхали и выдыхали эту сущность. Подобно пряной приправе она растворилась в их крови, почти не оставив следов. Это была био-демоническая манипуляция неописуемой тонкости. Рассеявшись, растворившись в каждом из воинов Фалька, демон обеспечил себе бессмертие в материальном мире. Пока оставался в живых хотя бы один из юстаэринцев, демон не мог исчезнуть.
Но этот симбиоз предоставлял определенные выгоды и самим юстаэринцам. Демон дрейфовал в их разумах, не имея силы влиять на их чувства, но объединяя слабым взаимодействием, довольно близким к телепатии. Я сомневался, могут ли они общаться с использованием безмолвной речи, а они пребывали в странном, сверхъестественном единении, сродни тому, которое заставляет птиц в стае поворачивать в унисон — и их восприятие ощущалось сильнее, острее, когда они собирались вместе.
Чтобы установить, насколько далеко зашел этот симбиоз, я попытался проследить за демоном внутри них. Его присутствие, и так едва ощутимое, мгновенно рассеялось, стараясь ускользнуть от моего внимания. Большинство Нерожденных стали бы сопротивляться, агрессивно корежа тела своих носителей; этот — рассыпался в пыль внутри них. Всякий раз, как я ощущал психический след существа, оно растворялось всё сильнее, его присутствие становилось всё более слабым, едва ощутимым. Я ощущал лишь эхо в костях юстаэринцев и пузырьки, блуждающие в их крови. Я проклинал эту тварь за невероятную ловкость. Если б мне удалось узнать имя демона, я был бы просто обязан немедленно связать его — не имеет значения, чего бы это стоило воинам Фалька. Такого хитрого, единственного в своем роде демона стоило бы использовать сотню раз.
Я сосредоточился, ища хоть что-нибудь, и не находя ничего. Всякое ощущение присутствия Нерожденного исчезло, испарилось в ровном биении сердец воинов и коловращении их мыслей. Демон рассредоточился среди своих носителей — так, что почти исчез.
— …Хайон?
Я открыл глаза, и только тогда понял, что стоял, зажмурившись. Я настолько сосредоточился, выслеживая демона, что потребовалось несколько секунд, чтобы вернуться к окружающей реальности. Абаддон смотрел на меня.
— Почти выследил, — сообщил я.
— О чем ты? — не понял он.
Теперь и Фальк глядел на меня. А вместе с ним и все юстаэринцы. Красные линзы визоров, глубоко сидящие в украшенных бивнями и рогами шлемах неотрывно следили за мной; никто не произносил ни слова. Богато изукрашенные молоты и топоры на магнитных замках висели поверх кирас цвета темного, погасшего пепла.
Они поняли, что я делаю? Считали ли они, что демон покинул их, или чувствовали его постоянное присутствие на уровне подсознания? Привел ли Саргон юстаэринцев к их нынешней судьбе, выполняя приказ Абаддона, или всё, что случилось, было лишь ударом клинка слепой фортуны? Если демон растворился в их крови до почти полного исчезновения, можно ли было вообще считать их одержимыми?
Вопросы, вопросы, вопросы.
Такова жизнь в отряде Девяти Легионов. Видеть то, чего не может быть и искать ответы, которые, возможно, никогда не появятся. Сомневаться в душевном здоровье своих братьев — и знать, что они в ответ сомневаются в здравости твоего рассудка.
Верность — это всё, но доверие среди нас встречается куда реже.
— Ничего, — ответил я. — Просто задумался. Всё в порядке.
Я впервые солгал Эзекилю. Он знал, что я вру, но я не почувствовал ни гнева, ни мыслей о мести. В неторопливом биении его пульса чувствовалось скорее одобрение. Итак, испытание было пройдено. Доверие предложено, и предложение принято. По большому счету я даже не обманывал его. Мы оба обманывали юстаэринцев.
— Начнем прямо сейчас, — произнес Фальк, приложив руку к сердцу принятым на Хтонии жестом искренности.
Я упустил нить их беседы и понятия не имел, о чем речь. Но всё стало ясно, когда Абаддон ответил таким же жестом, стукнув пальцами по своей кирасе.
— Хайон поможет нам, — произнес он. — И «Мстительный Дух» снова вернется в строй. Братья мои, нас мало, а их много — но Город Гимнов падет.
скачать в формате .doc
@темы: пафос, Их нравы, изображение гранёного стакана, истории с другого берега
Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
XV
ТАЙНЫ
Я очнулся первым. Телемахон и Леор стояли рядом, сгорбившись в своих доспехах, словно у них не было костей, первый — склонив голову, как в полусне, второй — глядя прямо перед собой остекленевшими глазами и приоткрыв рот. Их память разворачивалась приглушенным шумом где-то на заднем плане моего разума. Я чувствовал их воспоминания, но не мог увидеть ни одной подробности.
Саргон сделал жест на стандартном боевом языке Легионов.
— Да, — негромко ответил я. — Со мной все в порядке.
Никогда прежде я не испытывал настолько пронзительных и четких видений — но в том и заключалось мастерство Саргона, что я не воспринимал это как вторжение. Абаддон разделил со мной воспоминания, он моими глазами видел моих братьев перед тем, как они обратились в прах, и был свидетелем появления на свет моей волчицы, когда я стоял на пороге гибели. Но я не испытывал неприязни к нему за то, что он видел все это, и не ощущал в его знании никакой угрозы. Он видел важнейшие моменты моей жизни, прожил их вместе со мной, и все же самые личные, сокровенные мои мысли остались скрытыми от него. Это говорило о немыслимой степени контроля над Искусством. Не потрясающие демонстрации силы — но невероятная дисциплина.
— Я правильно сделал, что выбрал тебя, — заметил стоявший рядом с Саргоном Абаддон. — Всё, что ты видел, Хайон. Всё, что ты сделал. То, как ты стараешься не повторить прошлых ошибок. Ты носишь кобальт — цвет твоего отца, и его кровь бежит в твоих жилах, но у всех нас есть шанс стать чем-то большим, чем просто сынами наших отцов. У тебя, у меня и нам подобных. И ты жаждешь подлинного, достойного братства — тот, кто способен создавать такие связи с демонами и чужими, создан, чтобы быть среди родичей.
Я прищурился, не понимая, шутит он или нет. Нефертари говорила о том же самом — но совсем иными словами.
Под моим пристальным взглядом он прикоснулся кончиками пальцев к груди — точно так же, как делал Фальк.
— Я не хотел оскорбить тебя. Мне тоже не хватает этого, Хайон. Не хватает единства легиона, сплачивающей его верности. Общих целей. Стремления к победе.
Странно было слышать такие слова от воина, отказавшегося от своих братьев, от того, чей уход из легиона стал легендой. Я сказал ему об этом, и он удостоил меня задумчивой улыбки.
— Какое неразумное упрямство. Ты прекрасно понимаешь, о чем речь. Мне не хватает того, что мог совершить легион, и возможностей совершить это. А наши нынешние воинства… Они называют себя Легионами, носят свои цвета, у них сохранились остатки былых традиций, но в действительности это уже не армии, а орды, связанные угасающей преданностью, сражающиеся, чтобы выжить. А ведь когда-то они были настоящими братствами, и сражались только ради победы. Теперь мы не ведем войн — только устраиваем налеты и грабежи. Мы больше не маршируем полками и батальонами, а разбегаемся и рассыпаемся на банды и отряды.
Я рассмеялся. Я совсем не хотел насмехаться над ним, но не мог сдержаться.
— И ты думаешь, что можешь изменить это, Абаддон?
— Нет. Никто не в силах изменить это сейчас, — его золотые глаза загорелись яростной решимостью. Под кожей потемнели и запульсировали вены. — Но мы можем принять это, брат мой. Сколько воинов из Девяти Легионов изнемогают от желания вновь хоть раз ощутить себя частью истинного Легиона? Ты настолько эгоцентричен, что полагаешь, что одинок в своих желаниях, тизканец? А как насчет Валикара Резаного, который более предан своей марсианской королеве-паучихе и миру, которым они правят сообща, чем Железным Воинам? Как насчет Фалька Кибре, который готов жизнь положить за то, чтобы убить Хоруса Возрожденного, и даже обратился к тебе, чтобы ты помог ему в этом? Как насчет Леора — генетического отпрыска Ангрона, этого воплощения безумия и кровожадности, никогда не испытывавшего и проблеска любви к собственным сынам? Даже Телемахон остается с тобой — а ты обманываешь себя, утверждая, что это лишь результат твоего колдовства, переписавшего его разум. Да, ты отобрал у него способность получать удовольствие без твоего разрешения, но не смог бы полностью перекроить его душу. Если б ты позволил ему, он стал бы тебе преданным братом, а не пленником.
— Ты не можешь знать наверняка.
— Ничто невозможно знать наверняка, Хайон. Даже когда дитя рождается на свет, исход неопределен. Полностью можно быть уверенным только в смерти.
Его попытка уйти от темы разговора заставила мои губы изогнуться в оскале, напомнившем Вихрь.
— Избавь меня от школярской философии. Так почему я должен доверять Телемахону?
— Потому что он — такой же, как мы, и стремится к той же цели, что и мы. И так же, как и мы, он — сын разгромленного Легиона. Третий Легион уже давно погряз в бесстыдных излишествах и бессмысленной снисходительности к ним. Когда-то Дети Императора находили наслаждение в победах. Теперь они стремятся к удовольствию любой ценой, ища страданий сильнее, чем триумфа. Тысячи и тысячи воинов здесь, в Оке, жаждут найти то, ради чего стоит сражаться, Хайон. Я не в первый раз посещаю твой разум. И я путешествовал с Саргоном не только для того, чтобы изучать изменчивые течения Ока. Я искал тех, кто будет сражаться вместе со мной.
Я ничего не ответил на этот исполненный страсти вызов. И действительно, что тут можно было сказать? Он показал всю бесцельность моей нынешней жизни, и предложил надежду взамен пустоты. Я никогда не думал, что услышу эти слова от другого легионера — а особенно от того, кого уже давно считали легендой.
— Но и в том, чем мы стали, есть еще сила и чистота, — продолжал Абаддон. — В отрядах Девяти Легионов и сейчас жива дикая, варварская честь. Они следуют за вождями, которых выбрали сами, а не за теми, кого кто-то назначил командовать ими. Они взращивают традиции, уходящие корнями в обычаи их родных Легионов — или по собственному желанию отказываются от всякой памяти о них. Меня восхищает эта не скованная ничем свобода, и я не хочу возвращаться назад, отказываясь от того, к чему мы пришли, колдун. Речь лишь о том, чтобы взять, то, что есть и… облагородить. Довести до совершенства.
Я не сразу смог ответить. Слова вертелись у меня на языке, но заставить себя выговорить их было нелегко. Произнести их значило присоединиться к тому же праведному безумию, что яростно звучало в голосе Абаддона.
— Ты хочешь не просто сколотить новый отряд. Ты хочешь создать новый Легион. И развязать новую войну.
Он, не отрываясь, смотрел мне в глаза. Я чувствовал, что не могу отвести взгляда и ощущал жар властолюбия, переполнявший его лихорадочные мысли.
— Это будет новая война, — согласился он. — Настоящая война. Мы были рождены для битв, Хайон. Нас сотворили, чтобы завоевать галактику, а не для того, чтобы гнить в этом аду и гибнуть под клинками своих же братьев. Кто создал Империум? Кто сражался, чтобы очистить его земли от чужаков и раздвинуть его границы? Кто приводил к покорности мятежные миры и без жалости убивал тех, кто отказывался принять свет разума? Кто прошел от одного края галактики до другого, отмечая свой путь трупами предателей? Это наш Империум. Созданный на мирах, которые мы сжигали, на костях, которые мы сокрушили, на крови, которую мы пролили.
Я был ошеломлен — но не его страстью и даже не его притязаниями, хотя от них захватывало дух. Нет, меня поразило то, что двигало им. Я ожидал увидеть горечь поражения — но не идеализм борца за справедливость. В нем не было жажды мести — ни мелочной, ни продиктованной высокими устремлениями. Он лишь желал того, что принадлежало нам по праву. Он хотел определять будущее Империума.
— Ты ведь тоже это понимаешь, — произнес он, показав зубы в мрачной, похожей на оскал ухмылке. Как и у остальных Юстаэринцев, у него на зубах были выгравированы хтонийские руны силы духа и стойкости. Они внезапно придали гармонии его облику — то была улыбка странника, вернувшегося к своему народу, чтобы стать крестоносцем. — Ты чувствуешь это, не так ли?
— Новая война, — медленно и негромко произнес я. — Не рожденная из горечи поражения, не основанная мести.
Абаддон кивнул.
— Долгая Война, Хайон. Долгая Война. Не мелкий мятеж, зажженный гордыней Хоруса и его стремлением заполучить Трон Терры. Война за будущее человечества. Хорус продал бы всю нашу расу Пантеону за то, чтобы хоть секунду посидеть на Золотом Троне. Но мы не можем позволить использовать нас так, как использовали его. Высшие Силы существуют, и мы не можем закрывать на это глаза — но мы не можем нашему позволить священному долгу превратиться в потакание слабостям, как это сделал Хорус.
— Круто сказано, — заметил Леор из-за моей спины. Я обернулся. Они с Телемахоном уже пришли в себя — а я даже не почувствовал этого. Несомненно, он слышал большую часть пламенной речи Абаддона. На темном, покрытом шрамами лице Леора застыло жестокое и торжественное выражение, которого я никогда не видел прежде. Она старался говорить с обычной насмешкой, но я ощущал в его голосе тень благоговения.
Телемахон молчал. Его прекрасная, выполненная с неподражаемым мастерством посмертная маска взирала на нашего гостеприимного хозяина с безмолвным укором. Я подумал, что бы он сказал, если б я не переписал его разум.
Похоже, Абаддон почувствовал мои мысли, потому что он произнес:
— Ты должен освободить мечника, Хайон. Ты забрал больше, чем его вражду с тобой.
— Знаю. Но мы убьем друг друга, если я его освобожу.
Он снова улыбнулся — но теперь в его улыбке не было снисходительности. За обличием харизматичного вождя промелькнул железный тиран.
— Ты хочешь сделать первые шаги в новую эру, замкнув ошейник на горле своего брата?
— Первые шаги? Я пока ни на что не согласился, Эзекиль. И, несмотря на то, что ты говоришь, я чувствую, что и ты еще сомневаешься. Ты так долго странствовал в одиночестве, что сейчас вряд ли готов доверять кому-то еще.
Он пристально посмотрел мне в глаза. Я чувствовал, что он согласен с моим суждением, и не станет спорить.
— Прозрение — это процесс, Хайон. Сейчас я мудрее, чем был во время восстания моего отца. Я видел многое из того, что может предложить галактика, и даже то, что лежит за завесой реальности. Но гордыня не обуяла меня, брат. Я знаю, что нам предстоит много сделать, и узнать еще больше. Единственное, что я вижу со всей определенностью — это то, что годы моих одиноких странствий подошли к концу. Сейчас я обращаюсь к тем, кто подобен мне — своими мыслями, своими действиями, своими устремлениями. Я не предлагаю вам присоединиться к воинству тирана. Я предлагаю быть со мной, чтобы вместе обрести наш путь.
— Братство, — негромко произнес Леор. — Братство для лишенных братьев.
Абаддон снова легко ударил по своему доспеху напротив сердца.
Когда легионер Сынов Хоруса умолк, я повернулся к Леору, заметив, как у него дрожат руки.
— Что тебе снилось, брат?
— Много чего. К примеру, война за Терру. — Пожиратель Миров опустил взгляд на свои перчатки, глядя, как пальцы сжимаются и разжимаются под аккомпанемент гудения суставных сервомоторов. Точно так же, как я вновь пережил момент, когда едва не погиб на Просперо, Леор, судя по всему, вновь пережил потерю обеих рук.
Мне не потребовалось ни малейших усилий, чтобы войти в его разум. Впервые он сам пригласил меня. Я увидел его стоящим на зубчатой стене бастиона — он сыпал лающими приказами, командуя своими воинами и направляя огонь. Перекличка тяжелых болтеров звучала как прерывистый голос механического божества. Небо кипело воющими черными тенями — штурмовые летательные аппараты начали обстрел сверху.
Имперские Кулаки приближались под прикрытием огромных щитов из пластали, в их руках гремели болтеры. Леор во главе своих воинов направил на противника свою тяжелую плазменную пушку. Заряжаясь, оружие издавало звук, напоминающий всхлипы дракона, расплавленная масса переливалась в его металлических внутренностях.
Один выстрел. Всего один миг неудачи. Заряд ударил в катушку магнитного акселератора пушки, дав нагрузку, превышающую предел прочности более чем в сотню раз. Но теперь зазубренные обломки гильзы попали во впускное устройство, закупорив пушку в тот самый момент, когда она была готова выстрелить.
Оружие взорвалось у него в руках. Его отбросило взрывом, но несколько его бойцов скрылись в разливе убийственного фиолетового пламени. Леор врезался спиной в стену бастиона, оставшись позади выживших. Но Гвозди продолжали свое дело — его воины даже не обратили внимания на его падение.
Я не мог ощутить боль через его воспоминание, не мог даже увидеть выражение его лица, скрытого опаленным шлемом. Но я видел, что он смотрит на свои руки… которых больше не было. Взорвавшаяся пушка просто испарила их. Обе руки заканчивались на уровне локтей.
Я покинул его разум. Все его тело сотрясла короткая яростная дрожь.
— А ты, Телемахон? — спросил я. — Что ты видел?
— Старые сожаления. Ничего более.
Я мог спросить, что он имеет в виду, или просто вытащить ответ из его воспоминаний, но отстраненное достоинство, звучавшее в голосе мечника, удержало меня. После созерцания самого черного часа жизни Леора, у меня не было ни малейшего желания погружаться в страдания Телемахона.
Вихрь.
Ее имя возникло в моем разуме непрошенным тревожным сигналом.
Я развернулся, чтобы уйти, но рука Абаддона легла на мой наплечник — осторожно, но повелительно.
— Куда ты собрался, колдун?
Я бестрепетно встретил его взгляд.
— Хочу найти мою волчицу.
Мы оба обернулись на негромкий стук керамита о керамит. Саргон провел костяшками пальцев по своему предплечью — еще один жест из стандартного боевого языка, принятого в Легионах. Им обозначали родичей. Он знал о нашей с ней связи — видел это на мостике «Его Избранного Сына» и прочел в моих мыслях.
— Где она? — спросил я у него.
Пророк повернул к Абаддону свое странно-юное лицо. Его левая рука сделала знак, означавший «атакую цель», затем он прижал к сердцу раскрытую ладонь. За этим последовала еще серия жестов — некоторые из них я не узнал; они явно не относились к традиционному боевому языку.
Абаддон убрал руку с моего плеча.
— Твоя волчица у Саргона. Она напала на него, и он… обезвредил ее.
Я рванулся, не успел он произнести последнее слово.
Джамдхара — традиционное тизканское оружие, нечто среднее между кинжалом и коротким мечом с поперечной рукоятью и клинком, который начинается прямо от костяшек сжатой в кулак руки бойца. Оно встречается не только на Просперо — в культурах человеческих поселений, основанных на других мирах, похожее оружие называли «тычковыми ножами» или тычковыми клинками — а еще «совейя», «улу», «куатари», или (как минимум в одном диалекте староиндузийского) «катар».
Рукоять моей джамдхары была выполнена из бедренной кости тизканского философа-астролога Умератхи Палхападоса Суджена, который, умирая, завещал свои кости Легиону Тысячи Сынов — он желал, чтобы их претворили в ритуальные инструменты, и чтобы они сопровождали Легион среди звезд, вызывавших у философа такое восхищение.
Такие поступки не были чем-то необычным среди интеллектуальной и культурной элиты Просперо. Быть «похороненным среди пустоты» подобным способом считалось великой честью — так даже после смерти можно было внести свой вклад в будущее человечества.
Черный клинок оружия был выполнен из сплава адамантия с металлами из моего родного мира, по лезвию спиралями вились старательно выгравированные вручную рунические мандалы, содержавшие тезисы одной из последних и особенно знаменитых лекций Умератхи. Это был трактат о природе вселенной. Каждые несколько месяцев я обнаруживал, что снова и снова перечитывал его в неверном свете мерцающих осветительных шаров, погружаясь в медитативные раздумия над его смыслом.
Я получил джамдхару от Ашур-Кая, когда меня приняли в его философский ковен — тот день был последним днем моего ученичества под его началом. В Легионе Тысячи Сынов существовало разделение на основные Культы в зависимости от особенностей псайкерских практик каждого воина, но это было лишь самым очевидным (и наиболее подходящим для войны) разделением куда более сложного сообщества. Внутри этих Культов существовали философские салоны, кружки ученых, симпозиумы и ритуальные ордены, при создании которых мы руководствовались скорее стремлением к просвещению, чем военной субординацией.
— Я горжусь тобой, — сказал он тогда (в первый и последний раз), передавая мне клинок. — Здесь ты среди равных, Сехандур.
В тот момент я прижал клинок плоской стороной ко лбу, закрыл глаза и поблагодарил молчаливым телепатическим импульсом. Этот клинок отметил завершение моего ученичества. Этот клинок стал свидетельством того, что я готов погрузиться в сокровенные тайны Искусства.
И сейчас, десятилетия спустя, когда Абаддон сообщил мне, что его пророк «обезвредил» мою волчицу, именно этот клинок я приставил к шее Саргона.
Некоторые смерти находят особый отклик в душе. Они более насыщены эмоциями, чем прочие, и устанавливают безжалостную связь между убийцей и жертвой. Немногие убийства запечатлеваются в душе так, как перерезание горла человеку. Я не знаю никаких ощущений и звуков, с которыми можно было бы сравнить это. Мокрое бульканье, которое так мучительно старается превратиться во вдох. Дыхательные пути все еще стараются работать как обычно, легкие сокращаются, требуя вздоха — которого уже нет. Безжалостная, исполненная ненависти близость с тем, кто умирает от твоих рук у тебя на руках.
Отчаяние и ужас в его глазах, когда дрожащие конечности отказываются повиноваться. Паническая мольба, когда глубинные рефлексы мозга вопят — нет, нет! Этого не может быть, это нечестно, этого не может произойти! Затихающая, страдальческая ярость, когда он понимает, что все уже произошло, и он бессилен что-то изменить.
Дело сделано. Он уже мертв. Всё, что ему остается — только принять смерть.
Именно такую смерть я предлагал Саргону. Именно эти мысли неслись в моей голове, когда я готов был полоснуть по его лишенному голоса горлу. Как прекрасно будет ощутить жизнь, покидающую его под аккомпанемент затихающего бессильного бульканья. Что до Саргона — он стоял, замерев, полностью неподвижный.
Даже Леор вздрогнул от мое реакции, его лицо исказил спазм от внезапного укуса Гвоздей. Маска Телемахона не выражала ничего, но его изумление висело в воздухе между нами. Абаддон медленно поднимал руку, широко раскрыв свои золотые глаза — язык его жестов по-прежнему свидетельствовал о том, что он не намерен выпускать ситуацию из-под контроля. Он был потрясен, но не собирался терять самообладание.
— Где она? — прошипел я сквозь стиснутые зубы.
— Хайон… — начал Абаддон.
«ГДЕ ОНА?!» — моя мысль ударила сквозь череп, как острие копья. Саргон никак не отреагировал, просто оборвав связь с моим разумом, но Абаддон и Телемахон отшатнулись, схватившись за головы. Леор опрокинулся назад, словно получив удар топором, у него из носа хлынула кровь.
— Хайон… — снова произнес Абаддон, сморгнув от боли, вызванной моей жестокой телепатией. — Я недооценил, насколько для тебя важен этот демон. И прошу прощения за это. Оставь оракула в покое — и он отведет тебя к твоей волчице. Ты знаешь, я не желаю ничего плохого. Ни тебе, ни твоим братьям, ни твоему зверю.
Сейчас мне стыдно, что я не освободил Саргона сразу — но доверие не свойственно никому из воинов Девяти Легионов. Я задержал клинок у горла Несущего Слово еще на несколько мгновений, а потом отступил с низким гортанным рычанием, которое сделало бы честь самой Вихрь.
— Ну и характер, — Абаддон заставил себя улыбнуться.
Я подошел к Леору, чтобы помочь ему встать. Мы схватили друг друга за руку, и я поднял его. На тыльной стороне перчатки он носил медный символ Бога Войны — «на удачу», говорил он, хотя, похоже, не слишком верил в это. Я ощутил исходящий от символа жар сквозь его руку и сквозь мою броню. Левая сторона его лица была перекошена судорогой — такой сильной мне раньше не приходилось видеть. Вместо обычного человеческого мыслительного процесса в его разуме не было ничего, кроме усталости и боли. Он сражался с Гвоздями за контроль над собственным телом.
— Ннннгх… — произнес он. С его губ потекла слюна. — Ннкх.
— Прости меня, брат.
— Ннх, — взгляд его черных глаз снова стал осознанным. Он выругался на наргакали, и больше ничего не говорил.
Я обернулся к Саргону.
— Где моя волчица?
***
Несущий Слово без единого возражения повел меня к ней. Тишина, повисшая над всеми нами, казалась мне первым по-настоящему неловким моментом с нашего прибытия. В моем мозгу вспыхивала непрерывная череда вопросов — вопросов, которые я мучительно хотел задать. Насколько хорошо Абаддон знает этого оракула? Какими еще способностями обладает Саргон? Я по-прежнему был уверен, что смогу одолеть его, если возникнет необходимость — но то, как он был закрыт от любых попыток телепатии, говорило о серьезном уровне психических манипуляций, преодолеть которые будет стоить мне немалых усилий. Что видели Леор и Телемахон, когда бродили в своих воспоминаниях? Я многое отдал бы, чтобы заглянуть в их разум так глубоко, как Абаддон смог заглянуть в мой.
Но я не позволил ни одному из этих вопросов сорваться с моего языка. Несмотря на учтивую уступчивость, Саргон нервировал меня. Его присутствие ощущалось как оружие, приставленное к моему затылку. Пару раз я ловил его взгляд, устремленный на меня — он определенно ощущал то же, что и я. Идти следом за ним было словно находиться рядом с отражением в кривом зеркале. У меня была дисциплина, я был хорошо обучен и владел Искусством, но моим главным преимуществом всегда была ничем не сдерживаемая магическая сила. Саргон, напротив, производил впечатление педантичного и требовательного практика, который благодаря абсолютному контролю добивается того, чего не может дать ему грубая сила.
Абаддон взирал на нас, и в его нечеловеческих глазах светилось нечто, похожее на удовольствие. Напряженность между оракулом и мной, похоже, ничуть не беспокоила его.
Мы подошли к Вихрь, и я опустился перед ней на одно колено. Саргон парализовал ее, и теперь она лежала в коридоре, примыкавшем к его медитационной комнате, охваченная подобием дремоты. Это обеспокоило меня куда больше, чем если бы он просто развоплотил и изгнал ее — демонам не нужен сон, чтобы восстанавливать силы. За все годы, проведенные вместе, я ни разу не видел, чтобы она спала, как это делал бы настоящий волк.
Вокруг нее располагались вырезанные прямо на палубе угловатые колхидские руны — при взгляде на них у меня заболели глаза. Их явно вырезали в спешке, клинком по темному железу, чтобы сдерживать волчицу, не давая ей уйти.
Я почувствовал злость на Саргона, хотя, сам того не желая, испытал восхищение от его работы. Он мог бы уничтожить ее. Вместо этого он приложил все старания, чтобы обездвижить ее, не нанеся серьезного вреда. Я прекрасно понимал, что им двигало не милосердие, а здравый смысл. Если бы я почувствовал, что она мертва, я разорвал бы его в клочья — и для меня не имело бы значения то, что он был ручным оракулом Абаддона.
Я не просил его освободить ее. Я просто встал рядом с одной из вырезанных рун и накрыл ее башмаком. Я разомкнул ритуальный круг — и Вихрь открыла свои белые глаза. Ее неподвижность оказалась скорее оцепенением, чем сном — когда она поднялась, ее мысли не путались, а в конечностях не ощущалось усталости. Едва очнувшись, она оскалила клыки на Саргона.
«Ко мне», — мысленно позвал я.
Она покорно поднялась и подошла ближе, но ее взгляд не отрывался от Несущего Слово.
«Я хочу его крови».
«Тебе ведь известно, что может быть, если напасть на другого колдуна, Вихрь».
«Я даже не нападала на него! — ее мысль была едкой, как кислота, и настойчивой. — Он украл мой голос, разорвал мою связь с тобой. И только тогда я обратила на него клыки и когти».
Я оглянулся на Саргона, стоявшего в темноте коридора. Рядом с ним возвышались Абаддон, Леор и Телемахон.
— Всё в порядке? — поинтересовался Абаддон.
Тусклый свет отражался в его металлических глазах, угрожающе мерцая. Я решил, что разберусь с Саргоном, так или иначе — в свободное время и на моих условиях. Не было нужды проявлять неудовольствие в присутствии бывшего Первого капитана. Я не был мальчишкой-учеником, чтобы бежать к учителю со своими проблемами.
— Да, всё в порядке, — ответил я.
— Хорошо. Если ты не против, Хайон, я хотел бы просить тебя об одолжении.
Услышав эти неожиданные слова, все обернулись к нему.
— Проси.
Он улыбнулся — слегка виновато, словно извиняясь перед братьями.
— Позволь мне вернуться с вами на «Тлалок». Я так давно не говорил с Фальком.
***
Итак, мы возвращались втроем: Абаддон, Вихрь и я. Телемахон и Леор решили остаться на борту «Мстительного духа» вместе с Саргоном и исследовать корабль.
— Берегитесь Саргона, — предостерег я. — Он мне не слишком нравится, а доверяю я ему еще меньше.
Леор только пожал плечами — но моего разума коснулось молчаливое неудовольствие Телемахона.
— За что такая немилость? — поинтересовался мечник.
— Он замешан во всем, что случилось с Фальком и остальными. В некотором роде, он несет ответственность за это.
— Похоже на то, — согласился Леор. Пожиратель Миров вновь предложил вернуться вместе со мной на случай, если Фалька и его одержимых собратьев потребуется усмирить твердой рукой.
— Нет, пойдем только мы с Абаддоном. Чем меньше душ они увидят — тем лучше. Дваждырожденные, скорее всего, по-прежнему не вполне контролируют себя. И голодны.
— Удачи тебе, брат.
Леор впервые назвал меня братом — но тогда я ничего не сказал на это. Я напомнил ему об этом позднее, столетия спустя, когда его кровь смешалась с водами реки Тува на планете Маккан.
— Спасибо, что вы с нами, Леор. Ты, Угривиан и остальные.
То, что я принял было за улыбку, оказалось лишь судорогой — тиком, который свел искореженные лицевые мышцы.
— Вали отсюда, сентиментальный дурень, — он ударил кулаком по символу Империалиса на нагруднике в пародии на салют. — Иди найди Фалька.
Так я и поступил. Я вернулся на «Тлалок» в сопровождении Абаддона и волчицы — вернулся, чтобы отыскать воина, некогда бывшего моим другом.
Наше появление на борту вызвало некоторое волнение. Когда мы спустились по рампе Громового Ястреба, нас ожидала Нефертари — вместе с Ашур-Каем, Угривианом и его воинами, и тремя дюжинами воинов Рубрики в боевом порядке.
Все взгляды были прикованы к Абаддону. Он легко выдержал это внимание, удостоив обращенные к нему лица и забрала церемонным поклоном.
«Не могу поверить», — услышал я мысль Ашур-Кая.
«Если так трудно поверить в его присутствие — тебе стоит увидеть, во что превратился «Мстительный Дух». Это просто памятник безумию».
«Я должен это увидеть», — ответил он с немалой настойчивостью.
«Увидишь. Игра не окончена, Ашур-Кай. У Абаддона есть свои планы».
«Планы, идущие дальше осады Города Гимнов?»
«Гораздо дальше».
«Интригующе. Поговорим позже», — заверил он меня.
«Обязательно. И еще кое-что для сведения — Саргон жив. Пророку удалось уйти невредимым от бедствия, в котором пострадали Фальк и Дурага кэл Эсмейхак».
Его желание побывать на борту «Мстительного Духа» превратилось в самый настоящий голод. Поговорить с прорицателем, разделить его пророческие видения… Его голод был еще острее из-за недавнего уничтожения Солнечного Жреца.
«Скоро, — пообещал я. — Скоро».
Абаддон приветствовал каждого из наших воинов, называя по имени. И вновь из-под личины беззаботного странника показался опытный командир. Пребывая в его обществе, я ощущал, как с каждым часом он становится прежним — я не предполагал, что такое возможно. Его поведение все больше и больше подтверждало предположение о том, что он ждал этого. Ждал нас.
Каждый боец — воин ли примитивного племени, или профессиональный солдат, — чувствует себя польщенным, озаренным отблеском славы, когда командир обращается к нему по имени. Абаддон не просто вспомнил имена Угривиана и его людей — он вспомнил некоторые из их боевых подвигов в течение Великого Крествого Похода и — я удивлялся всё меньше — во время их пребывания в Оке, когда они были частью Пятидесяти Клыков.
«Нет, это не какой-то бродяга, — мысленно сообщил Ашур-Кай. — Это полководец. Настоящий лидер. Смотри, он уже завоевал доверие воинов Леора».
Ашур-Кай не ошибся. Между ними легко установилась естественная связь прирожденных бойцов — они уже все вместе смеялись чему-то, ударяя запястьем о запястье в радостном приветствии. То не была манипуляция или обман — Абаддон строил свою связь с людьми безупречно-естественно, основываясь лишь на простом и честном обаянии. Я подумал, что, прибегни он к манипуляции — я счел бы его наглой дешевкой. Его поведение полностью переубедило меня.
Я снова обдумывал слова Абаддона о том, что он нуждается во мне, его рассказ о том, как он следил за мною и выбрал меня, как он старался привлечь меня на свою сторону, обещая новое братство. Затем я понял о том, что он уже успел снискать доверие не только у воинов Леора.
Даже я не поверил своим глазам, увидев, как Абаддон приветствует по имени каждого из воинов Рубрики. Ашур-Кай был готов к этому меньше меня, и на его бледном лице отчетливо отразилось потрясение. Имя каждого из воинов Рубрики было выгравировано на наплечнике или кирасе — но Абаддон почтил каждого из них, вспоминая славу, которую стяжали потерянные воины во время Великого Похода, или в битвах в пределах Ока после Осады Терры.
Мы, легионеры Астартес, обладаем эйдетической памятью и способностью фотографически запечатлевать факты в нашем сознании. Для меня не было открытием то, что у Первого капитана самого прославленного легиона был доступ к данным о каждом из воинов другого примарха — но то, что он добавил к ним сведения, собранные за годы его странствий по Великому Оку, стало настоящим откровением.
Но то было не единственное откровение. Со всеми, кроме меня и Ашур-Кая, наши воины Рубрики хранили безразличное молчание, словно не замечая присутствия других живых существ. Но не с Абаддоном. Когда он обращался к ним, они медленно поворачивали к нему скрытые шлемами головы, и я чувствовал протянувшиеся между ними паутинные нити узнавания.
Голос Ашур-Кая внезапно стал холодным и угрожающим.
«Он опасен для нас. Как эти мешки с пеплом могут реагировать на него?»
«Не знаю, брат»
«А что, если он… Как считаешь, он сможет командовать ими?»
«Не думаю. Это скорее похоже на узнавание или что-то вроде того. Не власть, которую я или ты имеем над ними».
«Ты можешь сказать это со всей определенностью, Хайон?»
Я не ответил. Слишком много было в Абаддоне того, что я не мог различить или предсказать.
«Каждый его поступок излучает значение».
На это я тоже не ответил. Одержимость Ашур-Кая судьбой и пророчествами время от времени выражалась в мелодраматических поступках. Я чувствовал его благоговение, но не разделял его.
Тем временем Абаддон приблизился к Нефертари, стоящей поодаль от стройных шеренг воинов Легионес Астартес. Внезапная резкая вспышка отвращения полыхнула в его тщательно защищенном разуме — самое сильное проявление эмоций, которое я до сих пор ощущал от него. Ее непохожесть на человека отталкивала его, как и большинство из нас — хотя он ничем не выказал этого отвращения.
Крылатая эльдар вынесла его испытующий взгляд с нечеловеческим, лишенным эмоций самообладанием.
— Дева Комморрага, — приветствовал он ее.
— Ты произносишь это словно титул, — ответила она. Биолюминесцентные хрустальные когти, которыми заканчивались пальцы ее доспешных перчаток, щелкнули, когда она переменила позу.
— Многие из Легионов говорят, что у Хайона есть эльдар, скрывающаяся от своих сородичей в самом сердце царства ее врага. Ты не голодна, Нефертари? Разве жажда твоей души не тезрает тебя ночь за ночью?
Его слова были исполнены язвительности, но тон, которым они были произнесены — странным образом не оставлял от нее и следа. Его манера говорить полностью уничтожала любую тень издевки даже в самых ядовитых вопросах. Она одарила его тенью улыбки и подошла ко мне.
— Прости, что говорю на готике, — вслед ей произнес Абаддон, — я убил сотни твоих братьев и сестер, но так и не выучил язык, на котором говорят твои родичи.
Улыбка Нефертари стала хищной, как лезвие клинка. Вернее, она сама была клинком, улыбающимся в лицо собеседнику.
— Он мне нравится, — шепнула она.
Завершив приветствия, Абаддон повернулся ко мне.
— А что с людьми Телемахона?
— Ашур-Кай захватил в плен некоторых из них, когда они пытались взять нас на абордаж во время шторма… — начал я.
— Они погибли, — перебила Нефертари все с той же улыбкой. — Их трупы висят у меня в Гнезде, если ты желаешь побеседовать с ними так же, как со всеми прочими.
Абаддон хмыкнул — ее слова, кажется, не удивили, но позабавили его.
— Ты — очаровательная маленькая злодейка. А что с Фальком? Где он, Хайон?
— Я отведу тебя к нему.
Нефертари намеревалась следовать за нами, но я поднял руку, останавливая ее. Она повиновалась приказу, но наградила меня долгим испытующим взглядом, словно прикидывая, не стоит ли поспорить со мной. Она приподняла и развернула свои широкие крылья, явственно демонстрируя раздражение, прежде чем сложить их за спиной. В ее взгляде было предостережение — и я кивнул, давая понять, что заметил это.
скачать в формате .doc
@темы: пафос, Их нравы, изображение гранёного стакана, истории с другого берега
понедельник, 08 октября 2018
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
XIV
ВИДЕНИЕ
Я был бы рад сказать, что мы — Черный Легион — просто следуем пророчеству, которое заверяет: всё будет хорошо, наш путь предопределен, и победа неизбежна.
Я был бы рад так сказать. Но это не было бы правдой.
Я всегда относился к пророчествам с нескрываемым отвращением. Я презирал их тогда, когда впервые поднялся на борт «Мстительного духа» вместе с Телемахоном и Леором. Теперь я презираю их лишь сильнее — вечность в обществе Ашур-Кая, Саргона, Зарафистона и Морианы не пробудила во мне ни малейшего почтения. Нет никого более убежденного в своей правоте, чем те, кто верит, что обладает способностью видеть будущее.
Глубочайшее же мое отвращение предназначено для Морианы. Многие из лейтенантов Эзекиля угрожали убить его своенравную пророчицу. Некоторые из них были казнены за то, что пытались претворить свои угрозы в жизнь. Однажды я сам нанес смертельный удар копьем, забрав жизнь одного из моих братьев по приказу Воителя. Меня переполняло желание обратить это оружие против Морианы, когда она с улыбкой глядела на меня, стоя рядом с Эзекилем. Я не смог простить ей тот день. И никогда не прощу.
Воитель отнюдь не глуп. Он ставит провидцев и прорицателей выше множества подчиненных ему командиров — но лишь изредка позволяет их пророчествам влиять на судьбу Черного Легиона. Только безумец будет рассматривать обещания Четырех Богов как нечто большее, чем манящая возможность. Лучший способ выжить в Оке Ужаса — научиться понимать варп. Лучший способ достичь успеха — научиться управлять им. А лучший способ погибнуть — это доверять ему.
И потому мы не говорим о грандиозных видениях, направляющих наши завоевания. Пророчества — лишь один из видов оружия в арсенале Воителя.
В тот вечер, когда мы встретились с Абаддоном на борту «Мстительного Духа», сокрытого в глубинах застывшей во времени планеты, он отвел нас из музея, наполненного воспоминаниями о его странствиях, на нижние палубы, где в тишине и покое творил молитвы Саргон. Чем дальше мы шли, тем сильнее ощущался запах — палубы пропитывал тяжелый пряный смрад разложения, исходивший неизвестно откуда. Здесь воняло, как на бойне — и я ощутил, как запах впитывается в мою кожу.
Несущий Слово ждал нас внизу, в глубокой темноте; он медитировал в скромной изолированной камере, вся обстановка которой состояла лишь из холодного металлического возвышения для сна. Он по-прежнему был облачен в багряную броню своего Легиона; как и раньше, керамит покрывали строки колхидских рунических письмен. И так же, как раньше, его разум был практически непроницаем для моего шестого чувства.
Но я увидел его лицо — и это было откровением само по себе. У большинства воинов Девяти Легионов — и наших дальних родичей из разбросанных по Империуму Орденов космодесанта — невозможно определить возраст. Обычно наша генетика удерживает нас на пике физической и воинской формы, придавая сходство с аугметизированными человеческими мужчинами в возрасте от тридцати до сорока лет. Я полагал, что шлем Саргона скрывает лик много повидавшего ветерана; воина-священника, с гордостью несущего свои годы и полученные в битвах шрамы.
Я не ожидал увидеть бледное молодое лицо, выглядевшее так, словно его обладатель едва перешагнул порог взрослости. Казалось, его совсем недавно призвали из резервных рот его Легиона, и у него за плечами не более двадцати лет отроду. Глубокие шрамы от ожогов, начинаясь на подбородке, покрывали всю его шею, скрываясь за горжетом доспеха. Плазменные ожоги. Эти раны отняли его голос. И ему повезло, что не лишили головы.
— Мой пророк, — приветствовал его Абаддон. — Эти люди требуют ответов.
Саргон поднялся с колен, поприветствовав нас на принятом среди Легионес Астартес боевом языке жестов. Его кулак прикоснулся к груди у сердца, затем он раскрыл ладонь и вытянул ее по направлению к нам — традиционное приветствие верных братьев, говорящее «в моих руках нет оружия». К моему удивлению, Телемахон ответил таким же знаком. Леор только кивнул.
— Саргон, — произнес я. — Это тебя я должен поблагодарить за спасение Фалька и его братьев?
Его глаза были зелеными — редкое явление для кланов, населяющих пустыни Колхиды; их кожа почти такая же темная, как у большинства тизканцев, и так же темны их глаза. В ответ на мой вопрос он кивнул, потом позволил себе короткую кривую улыбку. Принятый в Легионах язык жестов не включал понятия «колдовство», но он смог передать его значение, соединив между собой несколько обычных знаков.
Еще одна тайна раскрыта. Я не упомянул о том, что одержимость ввергла Фалька и его воинов в бездну страданий. Сейчас я желал получать ответы, а не давать их.
Закончив свое объяснение, Саргон взглянул на Абаддона и коснулся большим пальцем своего лица под глазом.
— Да, — согласился бывший Первый Капитан. — Покажи им.
Саргон закрыл свои светлые глаза и развел руки в стороны, словно распятый бог катериков. Я почувствовал растущее напряжение — точно такое же, какое наполняет воздух за мгновение до того, как разразится буря. Но какие бы силы он ни привел в действие, я выставил защиту против них.
— Прекрати, — негромко сказал я. Когда он не подчинился, я поднял руку по направлению к нему и оттолкнул его телекинезом. Глаза Саргона широко распахнулись, он пошатнулся и отступил на три шага; его молодое лицо выражало крайнее изумление.
— Что-то не так, Хайон? — сухо поинтересовался Абаддон, удивленный моим сопротивлением.
— Я видел будущее, когда Ашур-Кай наблюдал его, гадая по внутренностям мертвых, или по брызгам крови умирающих. Вместе с моим братом Ариманом я глядел в воды предсказаний и слышал бормотание богов, призраков и демонов. Меня не трогают пророчества и их бесконечно ненадежные тропы. Что бы ты ни собирался показать мне, это будущее неинтересно для меня, а пользы в нем и того меньше.
Саргон снова улыбнулся — той же едва заметной усмешкой — и рубанул воздух ладонью, обозначая отрицание.
— Ты не собираешься показывать мне будущее, пророк?
Снова тот же жест. Отрицание.
— Тогда что?
Абаддон ответил вместо своего безмолвного провидца:
— Будущее не начертано, Хайон, потому что мы еще не начертали его. Я бы не потащил тебя через все Око, чтобы пытаться подкупить обещаниями варпа о том, что лишь может произойти.
— Тогда зачем ты заманил нас сюда?
— Потому что я выбрал тебя, идиот. — Он произнес это с улыбкой, но в голосе Абаддона начали проскальзывать первые ноты раздражения. — Я выбрал вас всех.
— Но почему нас? — спросил я. — И с какой целью?
Абаддон снова кивнул Саргону:
— Именно это он и пытается показать вам.
***
Мы — дети. Дети с устремлениями взрослых и умами, освещенными знанием. Мы смотрим на Город Света глазами, которые никогда еще не видели войны. Вокруг жаркая ночь. Ярко сияют звезды. Редкое дыхание ветра охлаждает пот на нашей коже.
— Что если они не примут нас? — спрашивает меня другой мальчик.
— Тогда я стану исследователем, — отвечаю я. — Я отправлюсь в Дикие земли и буду первым, кто построит новый город на Просперо.
Это не убеждает его.
— Искандар, для нас существует только Легион. Стать кем-то еще означает подвести наших.
Я перемещаю в руку стакан воды с другого конца стола, расплескав немного по дороге. Мехари вынужден дотягиваться до своего, наклонившись над столом. Я ничего не говорю.
Я чувствую его зависть, но не говорю и об этом.
Мы…
***
…теперь уже не дети. Мы — мужчины; в наших руках с тяжелой отдачей стреляют болтеры, ревут цепные мечи, и наш долг — приводить миры к повиновению.
Наш отец — существо такой силы, что каждый взгляд на него причиняет боль — шагает среди наших шеренг. Он направляет меч на каменные стены чужого города.
— Просветите их!
Мехари стоит рядом со мной в боевом построении. Мы шагаем, надевая шлемы в одно и то же мгновение. Алый Король желает, чтобы город пал до заката. Мы сделаем это. Мы…
***
…собрались в зале, огромном, как стадион, и Хорус Луперкаль в деталях описывает грядущую гибель Терры. Тактический анализ завершен. Теперь мы заняты лишь речами.
Что-то изменилось в непревзойденной способности Воителя вести беседы со своими соратниками. Когда-то он поощрял свободный обмен мнениями между воинами, предоставляя им право корректировать планы сражений и возможность проявить себя. Но сегодня вечером мы почти не видим это взаимодействие на равных. Хорус много говорит, но слушает слишком мало — понимает ли он, что мы собрались здесь, ведомые своими собственными мотивами? Что эта война для каждого из нас означает что-то свое? В нем бушует ненависть, и он считает, что все мы разделяем его обиду. Но это не так.
Мехари стоит рядом со мной, а Ашур-Кай — за моим плечом. Джедор держит знамя нашей роты, высоко подняв его среди множества других.
Хорус Луперкаль говорит — голосом бога и с уверенностью бога. Он говорит о триумфе, о надежде, о том, как вечные стены падут и рассыплются в прах.
Я поворачиваюсь и вижу…
***
...— Ариман!
Я выкрикнул его имя уже с полдюжины раз. Он то ли не слышит меня, то ли не хочет слушать. Ликующе крича, он простирает руки к наполненным призраками небесам. Трое из нашего круга вспыхивают, превращаясь в столбы безжалостного пламени варпа — они не смогли сдержать призванные силы. Еще двое разваливаются на части — их смертные тела не выдержали натиска психической энергии, безрассудно сфокусированной Ариманом. Находиться сейчас рядом с ним — все равно что пытаться перекричать шторм.
Имена произносятся нараспев — сотни и сотни имен — но остальные один за другим умолкают, прерывая мантру, и стоят неподвижно, уставясь друг на друга.
Я не могу рисковать, призвав на вершину пирамиды гибельное пламя. При такой концентрации энергии эфира это убьет всех нас. Сила, собравшаяся вокруг нас, под сияющими небесами, начинает распадаться, хлещет сверкающими дугами. Я пытался стрелять в него — но ревущий ветер отнес болтерные заряды в сторону.
Его ритуал, его Рубрика, заканчивается неудачей. Что ж, я был готов к этому.
Саэрн рассекает воздух справа от меня, прорезая рану в пространстве. Мехари выходит первым, его болтер направлен на Аримана. За ним следует Джедор. Следом — Ворос, Тошен и Риочан.
— Прекрати это безумие, — кричит Мехари нашему командиру, стараясь перекричать ветер.
Дуга неконтролируемой электрической энергии хлыстом рассекает одну из граней пирамиды, платформа у нас под ногами ходит ходуном. Один из колдунов еще держится на ногах — но потерял зрение. Второй падает на колени.
— Убейте его! — кричу я моим людям. С каждой секундой все больше и больше их выходит из созданного мной перехода. — Убейте Аримана!
Они открывают огонь, болтеры ревут бешеным хором. Ни одного попадания. Ни один заряд не достигает цели.
Ариман вопит, задрав голову к небу. Мехари тянется к нему, его закованные в керамит пальцы всего в сантиметре от горла нашего командира — когда Рубрика наконец пробуждается. Лучи энергии, как копья, бьют из ауры Аримана, разносятся вместе с его крикам — он наконец понял, что не может контролировать ее.
А потом Мехари умирает. Все они умирают.
Каждый из моих воинов здесь, на платформе, венчающей пирамиду под незнакомыми звездами Сортиария, внезапно замирает. Мехари стоит, не издавая ни звука, его вытянутая рука бессильно опускается. Я вижу его — он стоит прямо передо мной — но не чувствую его душу. Я словно смотрю в зеркало и не могу узнать человека в нем. Там что-то есть но это что-то кажется совершенно неправильным.
Мои воины рушатся на землю грудой закованных в броню тел, увенчанные гребнями шлемы падают на стеклянный пол, покрывая его паутиной трещин. Визор шлема Мехари по-прежнему светится, его голова повернута ко мне.
Я приближаюсь к Ариману, сжимая в руке топор.
Кто-то, откуда-то, зовет…
***
...— Хайон.
В пылающем городе нет больше убежища. Я прячусь от убийц как могу, скорчась, вжимаясь спиной в осыпающуюся стену разрушенной обсерватории. Близкое пламя заставляет вспыхивать температурные метки в углу моего ретинального дисплея. Единственное мое оружиее — боевой нож, предназначенный для того, чтобы поражать противника в сочленения доспеха. Цепной меч я потерял некоторое время назад. Болтер висит у бедра, без единого заряда, бесполезный. Тот же дисплей, что сигнализирует о повышенной температуре окружающей среды, сообщает, что патроны закончились три минуты и сорок секунд назад.
Стараясь выровнять дыхание, я чувствую холодный укол беспокойства. В том, что происходит, нет смысла и логики. Это — Просперо, мой родной мир, в день, когда он погиб, растерзанный клыками и когтями Волков. Это случилось до того, как Ариман потерпел неудачу с Рубрикой. И до того, как мы присутствовали на военном совете Хоруса. Остальные воспоминания приходили с соблюдением нормального хода времени — но это нарушает последовательность. Я оборачиваюсь и внезапно вижу, почему.
Абаддон здесь, со мной. Он стоит рядом, глядя со спокойным терпением опытного командира. Это он произнес мое имя — сбившийся с пути воин, которого я встретил на борту «Мстительного духа», явившись туда с Телемахоном и Леором, а не повелитель воинств из исторических хроник. Составленная из разномастных частей броня тускло поблескивает, отражая горящее вокруг пламя. При нем нет оружия — но он не выглядит безоружным. Угроза исходит от него, хотя я затрудняюсь определить, как именно. Сама его душа несет угрозу. Я вижу это в его улыбке, в его золотых глазах.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, понизив голос, чтобы не привлечь Волков.
— Я был рядом с тобой все время, — отвечает он. — Видел твое с Мехари детство и службу в легионе Тысячи Сынов. Но ты видишь меня только сейчас.
— Почему?
— Потому что это воспоминание важно, — он подходит, присаживаясь рядом. Я замечаю, что падающая сверху пыль пачкает мою броню, но не оставляет следов на его доспехе. — Это воспоминание определило твой путь, как ни один другой эпизод твоей жизни, Хайон.
Не надо обладать пророческим даром, чтобы понять это. Здесь погибал мой родной мир. Здесь Вихрь впервые приняла облик волчицы. Здесь я забрал Саэрн из судорожно стиснутых пальцев чемпиона Шестого легиона. Здесь свершилось предательство, вынудившее Тысячу Сынов перейти на сторону мятежников и безумцев, выступив против невежества и обмана. Здесь мне оставались считанные часы до смерти, пока Леор не нашел меня среди засыпанных пеплом развалин.
Слова о том, что этот день определяет мою жизнь больше всех иных, вряд ли можно счесть откровением.
Возможно, меня должно насторожить то, как Абаддон следует за мной в моем же разуме. Но в действительности все наоборот: его присутствие успокаивает, а спокойное любопытство передается мне.
Мой Хранитель исчез — погиб, или потерялся, я не знаю, что с ним произошло. В нашем легионе принято было держать этих бестелесных сущностей в качестве домашних духов-охранителей. Призванные из самых тихих течений варпа, они не несли никакой угрозы для нас: просто всегда были поблизости, наблюдая и тихо подавая нужные советы. Конечно же, это было задолго до того, как мы узнали, что в действительности представляют из себя демоны.
Мой Хранитель называл себя Вихрь; это была бесполая сущность, состоящая из фракталов, видных лишь в свете рассветного солнца, с голосом, подобным легкому перезвону ветряных колокольцев, — когда оно вообще считало нужным говорить. Я не видел его несколько часов — с тех пор, как небеса запылали огнем от снижающихся посадочных капсул Космических волков.
— Ты по-прежнему смотришь на запад, — замечает Абаддон. — Город там горит точно так же, как и везде.
— Мой Хранитель пропал там.
— А. Твой домашний демон.
— Нет. Не здесь и не сейчас. До сожжения Просперо мы называли их Хранителями. Мы не знали, что они такое. — Некоторое время я молчу, снова осматривая свои многочисленные ранения. — Скажи, почему твои глаза такого цвета? — спрашиваю я Абаддона.
Он на мгновение закрывает глаза, притрагиваясь к векам кончиками пальцев.
— Я очень, очень долго смотрел на Астрономикан, слушал его вирши и хоры. Свет Императора сделал это со мной.
— Это было больно?
Его ответный кивок скрывает больше, чем говорит.
— Немного. Но знание, о котором я говорил, невозможно получить, не заплатив за него, Хайон.
Я оглядываюсь на горящую улицу, где город ученых погибает от топоров и огня варваров. Катастрофа, из которой со временем извлекут урок оба Легиона. Слова Абаддона звучат как нельзя более уместно.
— Я слышу Волков, — говорит он.
Я тоже слышу их. Тяжелые ботинки грохочут по белому проспекту, выбивая осколки из мрамора. Я крепче сжимаю рукоять ножа; я жду.
— Сколько ты убил в тот день? — спрашивает Абаддон. Даже если Волки не могут слышать его, я не отвечаю. Меня они наверняка услышат.
Я слышу, как они приближаются, ища добычу, с шумом нюхая воздух. Только тогда я двигаюсь, поднимаясь в покрытом пылью керамите, под рычание сервоприводов брони. Мой нож вонзается под подбородок первого из Волков, пробив горло и погрузившись в череп. Да будет благословен обычай Шестого легиона сражаться, не надевая шлемов.
Но остальные не стоят на месте. Воют цепные мечи, болтеры с лязгом поднимаются к наплечникам. С уст невежественных глупцов слетают варварские угрозы. Клятвы мести. Примитивные обеты.
— Вы не понимаете, — говорю я им.
Они бросаются ко мне в тот миг, когда я отшвыриваю в сторону тело их брата. Это и убивает их. Я больше не стараюсь контролировать дыхание варпа, формируя из него отточенные психические удары. Теперь я просто позволяю ему течь сквозь меня и действовать по его собственной воле. Ближайший из стаи падает на землю бескостным трупом, разваливаясь на части внутри своего доспеха. Прикосновение варпа за одно мгновение состарило его на тысячу лет. Второй вспыхивает топазовым пламенем, сжигающим его до костей, не оставив ни единого следа на керамите.
Последний из них не столь безрассуден. Он целится в меня из болтера. Я хочу сказать ему, что он глупец, что он и его легион виноваты в том, что произошло. Хочу сказать, что мы — не грешники, что сила, которую мы призвали — та сила, за использование которой нас осудили и приговорили — явилась только сейчас, в этой битве за выживание. Разрушая Просперо, Космические Волки не оставили нам иного выбора, кроме как совершить то самое преступление, за которое они карали нас.
Он стреляет прежде, чем я успеваю произнести хоть слово. Выстрел на поражение не поражает цель — инстинктивно я отбиваю заряд телекинезом в сторону от моей головы. Но этого недостаточно. Он швыряет меня на землю — и теперь уже ничего не имеет значения, кроме ножей в наших руках. Мой клинок вонзается ему под мышку, застревает в сервоприводах и мышцах под ними. Я уверен, что он промахнулся — но тут мне на живот словно падает Титан. Когда в плоть вонзается клинок, ты не чувствуешь жгучей, раздирающей боли. Это похоже на удар молотом, и неважно, насколько хорошо ты натренирован не обращать внимание на боль. На секунду оскалив зубы за личиной моего шлема, я дергаю ножом, вонзенным в его руку, надеясь разрезать мышцы и лишить противника силы.
Дыхание из его рта, перекошенного кривой ухмылкой, затуманивает мои линзы. Он злобно смотрит на меня сверху вниз: волчий взгляд, но человеческая усмешка. Значки на моем ретинальном дисплее вопят о нанесенных его клинком повреждениях. Ранения в живот всегда опасны. Грязь и яд из располосованного тонкого и толстого кишечника распространятся по организму, отравляя здоровые органы и кровь быстрее, чем генетически усовершенствованная физиология успеет привести их в норму.
— Предатель, — выдыхает Волк, нависая надо мной. — Грязный. Предатель.
Кровь течет из моего горла, наполняя рот, струится с губ, стекая по подбородку и скапливаясь внутри шлема. Теперь у меня не могу даже надеяться ответить — слова заменяет судорожное бульканье.
Абаддон по-прежнему стоит рядом. Я чувствовую его присутствие, хотя и не могу его видеть. На какое-то мгновение, захлебываясь кровью и отчаянием, я думаю, не попросить ли у него помощи. От этой мысли мои губы, с которых срываются булькающие проклятия, растягиваются в усмешке.
Я уже не пытаюсь освободить нож. Я взмахиваю рукой, целясь ему в висок, но только хватаю в горсть прядь длинных немытых волос, выдрав их с треском, похожим на звук рвущейся бумаги. В мои визоры летят брызги слюны — он рычит, по-прежнему с сокрушительной силой прижимая меня к земле. Еще один замах — и снова неудача. И еще раз. И еще.
С четвертой попытки я стискиваю в кулаке половину его лица, погружая большой палец в его левый глаз. Раздавшийся влажный хруст — прекраснейший звук из всех, которые мне когда-либо доводилось слышать. Он не кричит, не показывает свою боль — только его звериный оскал мучительно застывает.
Его кость ломается, издав легкий хруст, а потом — более отчетливый треск. Моя рука дробит его череп, а он словно отказывается даже замечать это — как бешеный пес, вонзивший клыки в добычу. Еще больше крови поднимается по моему горлу, хлынув изо рта, когда он дергает кинжалом, вскрывая меня от паха до грудины. Боль пронизывает, как молния, обжигает, как кислота или пламя — но она не идет ни в какое сравнение с отвратительным, болезненным стыдом, порожденным беспомощностью.
Мое зрение туманится, глаза застилает кровавая пелена. Лишившись глаза, заходясь безумным смехом, Волк не выпускает нож. Кровь внутри моего шлема всё прибывает и прибывает. Она плещется у самого моего лица, горячая, как кипяток. Изнеможение окутывает меня душным одеялом; мои пальцы разжимаются, рука падает в пыль.
Пальцы моей перчатки лязгают о его брошенный болтер, лежащий среди пепла.
С третьей попытки мне удается взять его достаточно крепко — и трясущейся рукой затолкать ему в пасть ствол его собственного оружия. Оно ломает ему зубы и выстрелом вышибает мозги — так, что они вылетают у него из затылка.
Вес мертвеца прижимает меня к земле. Я отталкиваю от себя труп, выдергиваю клинок из живота и снимаю шлем, позволяя крови хлынуть на мраморные плиты. Боль накатывает волнами в такт биению моих сердец.
— И долго ты лежал там? — спрашивает Абаддон.
— Недолго. — Я уже пытаюсь двигаться, доверяя моему генетически улучшенному организму легионера справляться с раной, разворотившей мне живот. Импульс психической энергии заставляет процесс пуститься вскачь, понуждая мою плоть и внутренности восстанавливаться прямо на глазах.
— Разве в этот день ты не бился с чемпионом Шестого Легиона? — интересуется Абаддон. Он следует за мной вниз по улице, его золотистые глаза следят за мной — его явно забавляет, как я ковыляю.
Я киваю:
— Эйарик Огнерожденный. Он скоро найдет меня. Очень скоро.
— И как тебе удалось победить его с этим ранами?
Я не отвечаю из-за нахлынувшей боли, и к тому же не желая отвлекаться. Исцеление моих ран требует полной сосредоточенности.
Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я слышу вопль. От него моя кровь холодеет — в точности как в тот давно минувший день. В нем нет ни слов, ни угроз, ни клятв. Только протяжный вой, исходящий из горла воина, призывающего врагов прийти и сразиться с ним.
Я поворачиваюсь — медленно от боли и ран, которые однажды превратятся в шрамы. Передо мной стоит воин с топором, исполненный мрачного, дикого благородства, окутанный плащом из запятнанного копотью белого меха. Фенрисийские руны мерцают золотом на его серых доспехах.
Рядом с ним шагает волк, шкура которого представляет собой мешанину асимметричных пятен бурого и серого. Розовая пена окружает его пасть. С клыков медленно капает густая алая жидкость. Тварь размером не меньше лошади. Даже отсюда я чувствую тяжелый запах крови от его дыхания. Знакомой крови. Крови моих братьев и невинных жителей Тизки.
Сам не понимая причины, я просто говорю:
— Убирайся.
Думаю, это лучшее, на что способен мой измученный разум. Рана в живот — не единственное увечье, которое я получил сегодня, только самое жестокое; сейчас я сомневаюсь, что в моем теле осталось достаточно крови, чтобы наполнить изготовленную из черепа чашу, из каких пьют в Шестом легионе.
Волчий Лорд шагает вперед. Нет, он не идет, он крадется — его движения текучи и наполнены беспощадной силой, как у зверя рядом с ним. Топор в его руках — реликвия подлинной и редкой красоты. В одно наполненное смертельной усталостью мгновение я думаю, что смерть, дарованная этим оружием — не самая худшая смерть.
А потом он совершает ошибку, которая будет стоить ему жизни.
— Я — Эйарик Огнерожденный, — произносит он. — Топор мой жаждет крови предателей.
Я выпрямляюсь, невзирая на рану. Фенрисийский язык в его речи борется с готиком, но скорее добавляет словам мрачной поэзии, чем искажает их. Мне всегда нравился их язык. Слушать фенрисийскую речь — все равно что внимать пению скальда, угрожающего перерезать тебе глотку.
— Я Искандар Хайон, рожденный в мире, который вы убиваете. И я — не предатель.
— Прибереги свою ложь для черных призраков — они оценят ее, колдун. — Он приближается, влекомый запахом моей слабости. Это будет казнь, а не поединок
Небо над нами задыхается в черном дыму горящего города. Вдали неумолчным стаккато грохочут болтеры. Пирамиды, тысячелетиями гордо возносившиеся к небу, теперь разрушены и повержены в прах варварами, упивающимися уверенностью в собственной правоте. И теперь их командир приближается ко мне, сотрясая воздух невежественным вздором, замаскированным под справедливое осуждение.
— Я. Не. Предатель.
— Долги и громки речи Всеотца. Дольше и громче они, чем предсмертная мольба предателя.
Его прекрасный топор поднимается. Я не вызываю огонь из эмпиреев, не взываю к духам о помощи. Я лишь смотрю на воина, который должен стать моим палачом, выстраивая ментальный мост между нашими разумами, а потом позволяю моей горечи, ожесточению, злобе двигаться от моих мыслей — к его. Моя бессильная ярость, словно у загнанного в угол, побитого пса, пускает корни в его сердце. Сам варп потоком струится по связывавшему нас пути, двигаясь сквозь его кровь и кости, уничтожая его на невидимом уровне атомов и элементарных частиц.
Он не просто умирает на месте. Я распыляю его, разняв на мелкие частицы все тело до самого основания. Он разлетается на молекулы внутри доспеха; плоть обращается в пыль — настолько быстро, что его душа даже не успевает понять, что тело перестало существовать. Его дух пытается зацепиться за меня, но ветра варпа увлекают его прочь. В последний раз взглянув на него, я вижу в эфирном облике выражение изумленного непонимания. Последнее, что я слышу от него мучительный крик, когда он начинает гореть в Море Душ.
А затем он исчезает. Его доспех наклоняется вперед и рушится на плиты мостовой, добавляя дюжину новых трещин на мраморе.
Я подбираю его топор, чтобы опереться на него. Имя этого оружия, если верить рунам, начертанным по его длине — Саэрн. Я знаю некоторые фенрисийские диалекты. «Саэрн» означает «Истина».
Я слышу, как Абаддон смеется, аплодируя своими закованными в доспешные перчатки ладонями.
— Какой героизм! — насмешливо говорит он.
Но любая победа недолговечна. Огромный волк опрокидывает меня на землю — я едва держался на ногах от ран. У меня нет даже шанса защититься. Челюсти, в которых моя голова поместилась бы целиком, смыкаются на моей кирасе и наплечнике. Клыки проходят сквозь керамит, словно железные ножи сквозь шелк. Тварь прижимает меня к земле весом, сравнимым с весом транспортного «Рино». Броня раскалывается с отвратительным треском, и вместе с ней зверь отрывает кусок кровоточащей плоти. Я почти не чувствую новой боли — мной полностью владеют усталость и безразличие.
А потом волк замирает. Просто замирает, стоя надо мной; моя кровь капает с его клыков. Плоть зверя идет волнами под испятнанным копотью мехом. Шкура лопается, в разрывах виднеются мускулы, кости, внутренние органы.
Я широко раскрываю глаза от изумления, когда тварь взрывается, забрызгав кровью все вокруг. Внутренности летят мне прямо в лицо — обжигающе горячие, на языке я чувствую соленый вкус кипящей морской воды. Давление на грудь исчезает. Какая-то призрачная тень ускользает прочь от меня — но несколько секунд я могу лишь смотреть в небо, набираясь сил, чтобы подняться.
Волк стоит в нескольких метрах от меня — теперь его серо-пятнистый мех обернулся черным; в его пристальном взоре, в котором раньше отражалась лишь звериная хитрость, теперь светится хищный, злой ум.
Я знаю этот взгляд, хотя ни разу не видел его реньше. Я узнаю разум, скрывающийся за ним. Мне знаком дух, озаривший подобием жизни призрачные останки погибшего волка.
— Вихрь?
Волк, крадучись, подходит и встает рядом, приветствуя меня и всем видом являя полную покорность. Она — именно тогда я впервые увидел Вихрь как отчетливо и несомненно принадлежащую к женскому роду — коротко, по-волчьи скулит. Речь фрактального существа, напоминавшая легкий перезвон ветра, теперь ей недоступна, но она еще недостаточно освоилась в своем новом теле, чтобы общаться телепатически. Я чувствую вспышку безмолвной верности, когда сердце волка окрашивает и изменяет холодную геометрическую структуру души демона. Отныне она не будет ни волком, ни демоном, но чем-то средним между ними.
— Какое преданное создание, — замечает Абаддон, стоящий неподалеку и наблюдающий за нами. Над нашими головами проносятся три Громовых Ястреба, их тени, словно тени стервятников, скользят по нашим доспехам. — Оно спасло тебе жизнь.
— Она, — поправляю я, опуская испачканную кровью перчатку на черный мех Вихрь. — Не «оно». Она.
скачать в формате .doc
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
XIII
ЭЗЕКИЛЬ
В иной, прошедшей эпохе этот зал вмещал десять боевых Титанов Легио Мортис, а вместе с ними — горы контейнеров с боеприпасами, башни погрузочных мостков и ремонтных кранов, а также непостижимые устройства, необходимые Механикум для обслуживания богов-машин. Титаны исчезли отсюда, равно как и всякое напоминание о них, но огромный зал вовсе не пустовал. Частью надгробие, частью архив, частью музей — теперь этот ангар служил памятником скитаниям Абаддона по Оку и свидетельством работы его разума.
Я ощутил слабое благоговение Телемахона и неохотное восхищение Леора. Мое собственное удивление — я знал — было бы столь же явным, умей мои спутники заглядывать в мой разум так же, как я читал их мысли.
Никогда прежде я не видел ничего, подобного этому залу. Абаддон привел нас сюда после встречи в коридоре; обещание Леора забрать корабль его, похоже, ничуть не впечатлило.
Одну из стен украшали кости гигантского змееподобного создания — похоже, при жизни это чудовище могло проглотить Лэндрейдер, не жуя. Самые короткие клыки в его трехрогом черепе были длиной с цепной меч, самые длинные — в рост дредноута. На внешнем изгибе каждого зуба можно было заметить глубокую борозду, точно высеченную в кости. Кровостоки, чтобы вонзенные клыки не застревали в мясе жертвы. Я не хотел знать, на что охотились подобные твари, если им приходилось обескровливать добычу, а не глотать ее целиком.
Передние клыки черепа торчали неровными осколками, явно разбитые тяжелым ударом.
— Я повстречал его на Скориваэле, — пояснил Абаддон, заметив мой интерес. — Они живут на дне величайшего океана, в ульях из ядовитых кораллов.
— А разбитые клыки? — спросил я, все еще не отводя взгляд.
— Выбил силовым кулаком, — ответил он. — Оно пыталось меня сожрать.
Он двинулся через зал, не касаясь ничего, и мы последовали его примеру. Среди этого множества предметов порядок казался лишь мифом. Гниющие трупы самых разнообразных существ — больше, чем я успевал подсчитать, — свешивались с потолка на крюках; целые и разобранные скелеты были прикованы к стенам или попросту свалены в кучи среди хаоса. Свитки пергамента заполняли ящики доверху, сотни инфопланшетов мигали датчиками умирающих батарей. Дюжины механизмов громыхали и гудели, исполняя свои функции — на палубе, на стенах, на потолке.
Части механизмов и оружие были разбросаны по палубе в полнейшем беспорядке. То там, то здесь валялись захваченные комплекты силовой брони. В этом пиршестве награбленного можно было заметить цвета каждого легиона, включая дюжину кобальтовых доспехов Тысячи Сынов. Оружие, происходящее из сотен культур и эпох, покоилось на мраморных постаментах в мерцающем стазис-поле, или же оставлено было ржаветь и рассыпаться на палубе.
Подобрав золотую алебарду Императорских Кустодес, я повертел ее в руках.
— Она настроена на генетический код воина, который когда-то владел ей, — сказал Абаддон, — но я могу ее активировать, если хочешь.
Я уронил алебарду обратно на палубу, все еще поглощенный раскинувшимся передо мной зрелищем. Всё это выглядело так, будто шквал пронесся через военный музей. Сокровища из паломничества Абаддона по Оку... Целое состояние реликвий, сокровищ и культурных ценностей — и целая планета мусора и обломков, не имеющих на вид никакого значения.
Абаддон — с неожиданной вежливостью — указал одной из своих разномастных перчаток наверх. Сотни генераторов дребезжали где-то высоко над нами, привинченные к готическим сводам потолка.
— Узнаёте?
Я не узнал. Не сразу. Слишком ошеломляющим был этот зал. Стены по большей части превратились в кости, трансмутированные вместе с остальным кораблем, но балки из заржавленного железа и черной стали образовывали искусственный симбиоз с костяной архитектурой. Они поддерживали и усиливали арки сводов, обеспечивая фундамент для новых механизмов, закрепленных на палубе, потолке и стенах.
Я видел турбины реакторов, конденсаторы, и даже нечто, похожее на плазменнный генератор — хотя оно было слишком маленьким для настоящего. Три конструкции вдоль одной из стен несомненно были пыточными стендами, с кандалами и нейро-иглами. Казалось, механизмы не объединены ни формой, ни функциями — это собрание было столь эклектичным, что выглядело совершенно случайным.
Все они были связаны между собой проводами и покрыты наростами серых кристаллов. Каждая машина стояла во главе группы меньших механизмов, когитаторов, мониторов и генераторов. Вся левая стена была занята хирургическими столами и закрепленными на стене сервиторами, оснащенными инструментами для бионической аугментации и сопутствующей необходимой микрохирургии.
Я смотрел на всё это, на весь огромный зал, на сгрудившиеся механизмы. Но в первую очередь я прослеживал линии проводов, тянущихся между ними. Они образовывали очертания. Знакомые очертания.
Каждый механизм занимал позицию звезды. Если смотреть на них вместе, были видны... созвездия.
Скорпиос Вененум, отравитель. Фералео, великий зверь. Джейма и Инайя, Фрейлины Императора. А вот — Сагиттарус-Охотник и его одетая в юбку спутница, Ориенна-Охотница. Я мог лишь догадываться, какое астральное значение может обрести расположение машин, если использовать его в психических ритуалах. Абаддон создал узел энергий — во многих смыслах.
— Это ночное небо, — сказал я. — Это — звезды, что видны с поверхности Терры.
Ему понравился мой ответ — если можно было о чем-то судить по едва заметной усмешке. Но он не стал объяснять ничего больше.
— Не желаете ли выпить?
Откуда взялся этот обезоруживающий, непритязательный пилигрим? Где был яростный король-воин, командовавший элитными частями лучшего из легионов? Я не знал, что и думать. Его убежище было логовом безумного коллекционера, рабочим цехом профессионального технодесантника, уединенным пристанищем ученого, оружейной отчаявшегося солдата. Всё сразу — и ничего из этого. В своих одиноких странствиях он повидал больше, чем любой из нас, и всё это отражалось здесь, в этом алтаре воспоминаний.
Напиток, который он предложил нам, оказался прозрачным алкоголем, обжигающим нёбо. Буду снисходителен, если скажу, что он обладал химическим вкусом реакторного охладителя.
Из бочки, помеченной предупреждениями о токсичной кислоте, напиток был разлит в стаканы из тонкого белого металла. У меня появилось неуютное ощущение, что Абаддон действительно пытался быть гостеприимным. Телемахон отказался даже притрагиваться к жидкости. Я взял стакан из вежливости.
— Неплохо, — оценил Леор, отпив прозрачной жидкости. — Благодарю, капитан.
Я осторожно коснулся разумом мыслей Леора, не в силах сдержать любопытства — не притворялся ли он. Невероятно, но Пожиратель Миров говорил правду. Ему понравилось.
— Это адренохром, — сказал Абаддон, — собранный из надпочечных желез живых рабов и смешанный с несколькими искусственными компонентами, включая формулу, которую я получил в попытках синтезировать эктоплазму.
Я отвернулся от машин, изображающих фальшивые созвездия, и уставился на него.
— Ты пытался синтезировать Эфир? Искусственным путем воссоздать пятую стихию?
Он кивнул:
— С тех пор прошло некоторое время. Я прекратил эксперименты — они оказались совершенно тщетными.
— Ты... ты пытался получить чистую энергию варпа? Из химических элементов?
— Не просто химических элементов. Я использовал то, что ты назвал бы «сверхъестественными реагентами». Это, разумеется, всего лишь инертный результат. Побочный продукт, если угодно, далее отфильтрованный и смешанный с процентом алкоголя, который убил бы немодифицированного человека, — он замолчал и пристально посмотрел на меня. — Мне кажется, Хайон, ты не вполне понимаешь концепцию.
— Признаю, я испытываю некоторые трудности. Какие материалы ты использовал?
Он усмехнулся:
— Слезы девственниц. Кровь младенцев. Ты знаком с тайнами варпа, потому знаешь, как обстоят дела. Символизм — прежде всего.
Я снял шлем, не сводя взгляда с Абаддона; я не был уверен, что он говорил правду. В воздухе висел резкий запах окисляющейся бронзы.
— Забавно, — хмыкнул Леор, осушая свой стакан.
— О, я стараюсь. Также среди компонентов был яд одного из Нерожденных, проявившегося на корабле несколько лет назад, который беспокоил меня до тех пор, пока я не заманил его в заключение. Другие достойные упоминания ингредиенты включают тела нескольких псайкеров и Нерожденных, оставленных медленно разлагаться в охлажденных плазменных реакторах. Затем я отфильтровал получившуюся слизь через защищенные гексаграммами очистные установки.
Он говорил так, словно подробная алхимическая трансмутация была ежедневной рутиной. Существовала ли хоть одна область запретного знания, в которую он не заглянул в своем отшельничестве?
— Понятно, — пробомотал Леор. — Как познавательно.
— Сарказм не приличествует воину, Леорвин. Если мне было скучно заниматься этим, то слушать о процессе не менее скучно. По правде говоря, я давно уже оставил все эти эксперименты. Любопытство вынудило меня попробовать, но работа не принесла особого удовольствия. Большую часть времени я провел вне корабля, как вы можете догадаться.
Абаддон впервые обратил внимание на переплетенную в кожу колоду карт Таро, прикованную к моему поясу.
— Впечатляющий гримуар.
Слово «гримуар» использовали практики в Искусстве, более склонные к театральным эффектам, чем я, но я не стал его поправлять.
— Ты собираешься это пить? — спросил Леор. Я молча протянул ему стакан. — Пить надо, пока наливают, — упрекнул он меня.
В чем-то он был прав. О, какие битвы мы вели в Оке из-за такой простой и примитивной вещи, как жажда. Я провел целые годы жизни, утоляя жажду химикалиями, водой отравленных озер и даже кровью. Я убивал братьев и родичей за сотни прегрешений, но вы не можете даже представить, сколько их умерло от моего клинка в войнах за простую чистую воду.
— Да чтоб я ослеп, — прошептал Телемахон с другой стороны зала. — Коготь.
Мы подошли к нему — туда, где он стоял перед оружейной стойкой, запертой в мерцающе-белом стазис-поле. Массивный черный доспех Катафрактов невозможно было не узнать — черненый керамит, украшенный недремлющим оком Хоруса. Доспех предводителя Юстаэринцев. Абаддон в своей выцветшей от времени броне, собранной с останков всех Девяти легионов, почти ничем не напоминал того воина, которым был когда-то, штурмовавшего стены Императорского дворца в этом роскошном терминаторском доспехе. Выщербины от болтерных выстрелов и ударов клинков покрывали едва ли не каждый сантиметр керамита. Вне всяких сомнений, Абаддон — до своего паломничества — всегда был в самой гуще битвы.
Отделенный от брони, огромный силовой коготь покоился на собственном постаменте. Его пальцы заканчивались слегка изогнутыми серебристыми клинками, каждый — чудовищная коса. Вычурно украшенный двуствольный болтер, закрепленный на тыльной стороне перчатки, увеличивал вес оружия. Его порты подачи патронов были выкованы в форме раскрытых ртов жадных медных демонов. Черная поверхность когтя была исчерчена царапинами и выщербинами.
Коготь Хоруса. Заключенный в стазис, он выглядел почти обыденно. Смертоносный, жестокий, беспощадный — но всего лишь силовой коготь. Всего лишь оружие.
Телемахон вздрогнул от удовольствия — это была самая сильная эмоция, которую я улавливал от него после того, как переписал его разум. Я почувствовал, как он истекает слюной за своей погребальной маской.
Затем я понял, почему.
Кровь пятнала клинки Когтя — засохшие пятна крови, размазанные по блестящему металлу. Телемахон прижал ладонь к отталкивающей ауре стазис-поля, словно мог попросту продавить это поле и коснуться Когтя, который оно защищало.
Абаддон присоединился к нам, не сводя взгляд своих нечеловеческих глаз с укрытого щитом оружия. Для него оно несло меньше мистического значения, но куда больше воспоминаний. Он видел, как его отец-примарх владел Когтем в битве тысячи раз, и потому реликвия казалась ему привычной вещью; но именно он был тем, кто снял Коготь с остывающего трупа своего отца, когда на его клинках еще не высохла кровь... кровь самого...
Я тихо выдохнул, чувствуя туманное тепло стазис-поля у своего лица.
— Когда ты запер его в стазисе?
— Через несколько часов после того, как взял, — Абаддон тоже смотрел на Коготь, хотя я не мог сказать, какие эмоции скрывались за его золотыми глазами. — Я никогда не носил его в битве.
Он начал набирать код деактивации, отключающий облако стазиса. Я изо всех сил сжал его запястье — но поздно, слишком поздно. Защитное поле задрожало и исчезло.
У оружия есть душа. Механикум Марса всегда знали об этом: все их ритуалы, предназначенные для того, чтобы почтить и умилостивить машинных духов пушек, клинков и боевых механизмов. Но душа оружия также отражется в варпе. В момент, когда стазис-поле рухнуло и впустило Коготь обратно в реальность, дух оружия — сущность, полная невообразимой хищной жестокости, — впился в мой разум.
Коготь был слишком близко, и он источал угрозу — убийственную, оглушающую — всем своим существом: от смертоносных клинков до распахнутых болтерных дул, прилепившихся к нему, точно паразиты. Трупное зловоние, тяжелое и горячее, исходило от окровавленных клинков удушающей аурой. Засохшие темно-красные пятна на изогнутых лезвиях давили на глаза, точно густая, маслянистая жидкость. Тоскливый плач скорбящего отца и умирающего бога громовым ревом звучал в ушах, ввинчиваясь в череп. Каждая царапина, каждая выщербина и вмятина на этом оружии были получены на полях сражений, где брат шел против брата.
Я отступил на полдюжины шагов, прежде чем успел понять, что двигаюсь, прижимая ладонь к голове, чтобы унять удары боли, пульсирующие в моем мозгу. Перед глазами всё плыло, очертания расплывались до неразлимости.. Я задыхался от тяжелого запаха генетически очищенной крови. Ее вкус затопил мой рот. Мой топор зазвенел, упав на палубу — а я даже не помнил, когда достал его.
— Ну надо же, — голос Абаддона донесся до меня откуда-то издалека. — До чего же ты чувствительное создание, Хайон. Куда более восприимчив, чем мне казалось.
Пощада пришла, пусть и не быстро. Давление на мое шестое чувство отступило, неохотно откатываясь назад, точно океанская волна. Я втянул воздух в легкие, ощущая, как они разворачиваются в груди. Воздух всё еще хранил запах сверхчеловеческой смерти, но он больше не оказывал меня столь разрушительного действия.
Сколько раз за грядущие годы нам предстояло сходиться в бою с Кровавыми Ангелами и их орденами-последователями, и неизменно потомки Сангвиния испытывали свое собственное безумие при виде оружия, что искалечило Императора и убило их отца-примарха. Полагаю, я ощутил отголосок их боли в ту ночь на борту «Мстительного духа».
Я поднялся с колена, вытер бронированной перчаткой кровь, натекшую из носа и рта. На темно-синем металле кровь казалась черной.
Стазис-поле всё еще было опущено. Присутствие Когтя еще давило на мой разум, но теперь это был лишь шепот, а не бурлящая волна. Мои братья смотрели на меня с различной степенью понимания.
— Это было... неприятно, — признал я.
Они тоже отреагировали на Коготь, хотя и не так сильно. Я чувствовал подводное течение восхищенного отвращения Телемахона от запаха окровавленных клинков, равно как и тусклый огонь разума Леора, полного механизмов и боли.
Абаддон восстановил поле, вновь введя код. Все неприятные ощущения тотчас же пропали, стоило оружию опять оказаться вне хода времени.
— Возможно, неприятно, но очень познавательно, — наконец ответил Абаддон. Он подошел к верстаку, куда бесцеремонно бросил свой болтер — металл громко лязгнул о металл. — Итак. Леорвин говорил, что вы пришли забрать мой корабль? Прошу, продолжайте.
Для лжи было уже поздно. К тому же я подозревал, что он распознает любой обман, какими бы словами я ни старался его скрыть.
— Эта мысль приходила нам в головы, — ответил я.
Абаддон трижды постучал по нагруднику напротив сердца — формальный жест честности, принятый среди многих Сынов Хоруса, родившихся на Хтонии.
— Не пытайтесь это сделать, иначе я буду вынужден убить вас. Ты слишком мне нужен, чтобы позволить тебе умереть, брат мой, — он сделал паузу и снова обратил свой золотистый взгляд на меня. — Как поживает твоя сестра, Хайон?
Я следовал за игрой его слов, не вникая в смысл. Он знал, что мы придем сюда, и он знал, кто мы такие. Он знал, что я собирался присвоить «Мстительный дух». Теперь он утверждал, что я нужен ему — хотя я не мог угадать, для чего, — но когда он упомянул мою сестру, я непроизвольно стиснул зубы. Смертельные молнии зазмеились вокруг моих пальцев, вызванные к жизни вспышкой гнева.
— Что-то не так, Хайон? — глаза Абаддона мерцали золотом и знанием.
— Ты не заберешь ее у меня.
Выделяющиеся вены на его щеках и шее словно бы наполнились жидкостью темнее, чем кровь — на несколько ударов сердца. Я почти ничего не мог прочесть в его непроницаемом разуме, укрытом внешним спокойствием, точно щитом, но я ощущал подобный лаве поток в его сердце, за фасадом искренней улыбки.
— Я спросил, всё ли с ней хорошо. Это вряд ли можно расценить как угрозу забрать ее у тебя.
Леор и Телемахон уставились на меня.
— Твоя сестра? — переспросил Пожиратель Миров.
Абаддон ответил вместо меня:
— Анамнезис. Прошу прощения, я полагал,что это общеизвестно.
Леор раскрыл рот от удивления.
— Вот эта несчастная, плавающая в амниотической жидкости, там, в Ядре... Это — твоя сестра?
У меня не было ни малейшего желания обсуждать это, тем более — сейчас и здесь. Но Леор не собирался воспринимать мое молчание как намек.
— Как ты вообще мог позволить Механикум сделать такое с твоей собственной родней?
— У меня не было выбора. — Я обернулся к Леору, заставляя ветвящиеся молнии раствориться в затхлом воздухе. Мне следовало соблюдать осторожность — любой признак агрессии мог спровоцировать Гвозди. — Она была заражена одним из психических хищников нашего мира. Оно отложило яйца в ее мозг, и личинки пожрали половину ее разума, прежде чем их смогли извлечь. Она могла стать Анамнезис — или жить в вечных мучениях, остаться лишь оболочкой той женщины, которой была прежде.
Рассказывая об этом, я снова вспомнил всё. Ночи, проведенные у ее постели, когда она утратила власть над собственным телом. Бесконечные причитания наших родителей, обвинявших хирургов за плохую работу и меня за то, что вернулся в Тизку слишком поздно. Долгие сканирования сознания Итзары, в попытках отыскать хотя бы что-то, не затронутое прожорливыми созданиями и последовавшей операцией.
Я отдал свою младшую сестру в форпост Механикум на Просперо, зная, что в их экспериментах требовался живой пси-активный человек для преображения в Анамнезис. Я знал, что это рискованно и что все предыдущие попытки создать искусственное гештальт-сознание провалились. Но это стоило риска, и я сделал бы это снова. Это был единственный выбор, который стоило сделать.
Леор и Телемахон теперь смотрели на меня по-новому. Абаддон смотрел так, словно он мог видеть и слышать всё, о чем я думал.
Он коснулся кончиками пальцев брони напротив сердца — три раза.
— Прости меня, брат. Эта рана — свежее, чем я предполагал. Я ничем не хотел обидеть или оскорбить тебя.
Я заставил себя разжать зубы, но напряжение никуда не исчезло.
— Всё в порядке, — солгал я. — Я очень... забочусь о ней.
— Твоя верность делает тебе честь, — заметил Абаддон. — Это одна из причин, по которой я призвал вас.
— Призвал нас? — Леор понял это в ту же секунду, что и я. — Саргон... Несущий Слово был вовсе не пророком. Ты послал его к Фальку, чтобы заманить нас сюда.
Абаддон развел руками и изысканно поклонился. Сервомоторы его потрепанной брони взвыли от движения.
— Он, вне всяких сомнений, пророк, но да — он был приманкой. Это сложно назвать мастерской манипуляцией. Вы — не единственные, кого я позвал, но вам принадлежит честь оказаться первыми. Я полагался на отчаяние Фалька и его желание отомстить за поруганное наследство легиона. Я полагался на жажду Ашур-Кая, стремящегося к любым крупицам превидения. Я полагался на желание Телемахона столкнуться с Хайоном. Я полагался на сочувствие Хайона к уничтоженному легиону и на его верность Фальку, равно как и на его убеждение, что он сможет захватить «Мстительный дух», установив свою сестру в качестве его машинного духа. Что же до тебя, Огненный Кулак, я полагался на твое желание отыскать нечто большее, чем жизнь обезумевшего от крови разбойника, и на твое стремление найти цель в жизни. Коротко говоря, я полагался на воинов, которые хотели бы быть большим, чем всего лишь наследие своих побежденных легионов. Всё сошлось с легкостью. Саргон был только первым дуновением ветра, разбудившим вихрь.
Леор нахмурился, искривив изборожденное шрамами лицо. Я решил, что он собирается спрашивать дальше, но вместо этого он проворчал:
— Не называй меня Огненным Кулаком.
Легионер Сынов Хоруса засмеялся в ответ, отбрасывая пряди грязных волос с бледного лица.
— Хорошо, брат мой. Как скажешь.
Пока мы продолжал беседовать, Леор расхаживал по залу, изучая машины и пытаясь разгадать назначение каждого устройства. Дольше всего его взгляд задерживался на оружии.
— Не трогай это, — в какой-то момент предупредил Абаддон. Леор положил на место многоствольный пулемет; его вращающиеся стволы с гудением остановились.
Я наконец озвучил вопрос, который воины Девяти Легионов задавали бесконечно долго.
— Почему ты оставил свой легион?
Абаддон отвернулся и принялся перебирать болтер на верстаке, смазывая механизмы и окуная отсоединенные части в чистящий раствор.
— Война Хоруса закончилась. Та война имела значение; эта — нет. Когда настоящее противостояние обратилось в пепел — зачем мне было заботиться о бессмысленных и бесконечных стычках между Девятью Легионами?
Моя кровь кипела, и не только из-за воздействия Когтя. Знания Абаддона обо мне и моих братьях — так легко им полученные и неисчерпаемые — ничуть не добавляли мне доверия, а его легкомысленное отрицание жизней, потерянных в Оке с начала Войн Легионов, заставляло меня чувствовать горечь во рту.
— Хочешь что-то сказать, Хайон? — мне не показалось — я различил вызов в его голосе.
— Третий и Двенадцатый потеряли больше воинов от клинков друг друга, чем успели потерять в восстании Хоруса. Ариман уничтожил Пятнадцатый. Немногие способны хотя бы договориться с проклятым Четырнадцатым с тех пор, как они пали перед Богом Жизни и Смерти. Восьмой существует в лучшем случае разрозненными частями, а Четвертый правит своими изолированными крепостями, выходя из них лишь для торговли и набегов во главе орд демонических машин. Что до Двадцатого, никто не может говорить с уверенностью, но...
— Они здесь, — прервал Абаддон с улыбкой. — Поверь моему слову.
— Как ты можешь оставаться в неведении? — мой голос стал жестче, когда я перечислял судьбы легионов, чтобы открыть Абаддону глаза на войну, которую он отринул. — Твой легион мертв, — с нажимом произнес я. — Ты оставил их на смерть.
Он обернулся ко мне, продолжая перебирать болтер не глядя. По его глазам я понял, что мне не только не удалось его убедить — я сказал в точности то, что он рассчитывал услышать.
— Какие резкие слова, тизканец. Но насколько верен ты своей собственной крови? Как часто ты возвращаешься на тот измученный призраками мир, где Магнус Одноглазый рыдает на вершине Башни Циклопа?
Молчание ответило за меня. Золотые глаза Абаддона вспыхнули внутренним светом.
— Войны Легионов никогда не закончатся, Хайон. Они — неотъемлемая часть жизни здесь, в аду, и они никогда, никогда не закончатся. Более того, они — жестокая неизбежность для тех, кто оказался слишком гордым и слишком гневным, чтобы принять свое прошлое поражение. Но это — не мои битвы. Проливать кровь ради рабов и территории? Я — не варвар, чтобы сражаться за повседневную ничтожность. Я — солдат. Воин. Если Легионы желают грабить охотничьи угодья друг друга ради объедков со стола и похищать свои игрушки — пусть их. Я не вижу необходимости избавлять их от этой мелочной судьбы. Их выбор — сражаться и умирать в бессмысленной войне.
На этот раз заговорил Телемахон. Он был единственным из нас, кто сражался рядом с Абаддоном больше одного раза во время Великого Крестового похода.
— Ты изменился, — сказал он мягким голосом, подходящим к серебряному спокойствию его маски.
Абаддон кивнул.
— Я ступал по поверхности каждого из миров в этой тюрьме перед вратами ада. Я должен был — чтобы постичь границы этой области, увидеть ее секреты. — Он снова повернулся к болтеру, теперь собирая его обратно. — Старые обиды и старые клятвы больше не интересуют меня. Хотим мы того или нет, это — новая эра.
Я выдохнул, только сейчас осознав, что задерживал дыхание. Последняя попытка.
— И это всё, что ты можешь сказать — что ты лучше и умнее всех нас, по-прежнему застрявших в Войнах Легионов? Твоя генетическая линия почти угасла, Абаддон.
Мои доводы лишь забавляли его.
— Прислушайся к себе, брат. Ты всё споришь и споришь, словно бы сам неповинен в тех же грехах, что возлагаешь на меня. В самом ли деле ты стоишь передо мной и ругаешь мои решения потому, что несогласен с ними — или же потому, что ты здесь в качестве защитника Фалька?
Леор отрывисто рассмеялся рядом со мной. Я чувствовал, как Телемахон улыбнулся под своим шлемом.
— Ты недооцениваешь серьезность ситуации, — сказал я. — Луперкалиос уничтожен, стерт с лица мироздания.
— Я более чем осведомлен о том, что случилось при Монументе.
Несколько мгновений я не знал, что сказать.
— Не понимаю, как ты можешь относиться к этому так спокойно.
— Должен ли я кричать в ярости, точно дитя? — возразил Абаддон. — Гнев — это оружие, брат мой. Клинок, обнажаемый в битве. За пределами поля боя он лишь туманит рассудок. Почему я должен оплакивать легион, который по своей воле оставил позади? Я — больше не один из них.
Я с трудом мог поверить, что слышу эти слова от бывшего Первого капитана Сынов Хоруса. Абаддон счел мое молчание капитуляцией и продолжил еще настойчивей.
— Ответь мне, Хайон — разве ты по-прежнему легионер Тысячи Сынов? Леорвин, разве ты всё еще Пожиратель Миров? Телемахон, чье имя легиона звучит бессмысленней всех, остаешься ли ты одним из Детей Императора? Император и его потерпевшие неудачу сыновья дали вашим легионам эти имена. Звучат ли они по-прежнему так же гордо в ваших сердцах и душах? Остаетесь ли вы сыновьями своих отцов, почитая их и вопрощая их ошибки? Саргон прозревал пути будущего и сказал мне, что в каждом из вас есть больше, чем только зов бесполезного кровного наследия. Разве он ошибся?
Его требовательные обвинения отрезвили нас всех. Вновь повисло молчание; когда хочешь задать тысячу вопросов, становится сложно решить, с какого же начать. Абаддон не обращал на нас внимания, вырезая хтонийские руны на патронах для своего болтера.
Леор продолжал бродить по залу, разглядывая биологические компоненты, который Абаддон хранил в различных жидкостях. Глаза, сердца, легкие. Одни Боги знали, где он добыл их; большинство не имели человеческого происхождения, а сохранение органов Нерожденных требовало особого рода терпения в алхимических опытах. По этому мемориальному залу можно было блуждать неделями и не увидеть и половины его чудес.
Вернувшись, Леор осушил еще один стакан пойла, предложенного нашим гостеприимным хозяином. Его темное лицо расплылось в улыбке.
— Я не силен в черной магии, но не входит ли колдовство в те вещи, которые ты изучал?
С тихим гулом сервомоторов Абаддон повернул голову, снова взглянув на нас.
— Я долго пребывал в одиночестве и, вероятно, упускаю тонкости твоего чувства юмора — могу лишь извиниться, брат. Что ты имеешь в виду?
— Он имеет в виду сомнус-зов, — сказал я. — Где твой астропат?
— А, вот что. У меня нет астропата. У меня есть мозги трех астропатов, плавающие в амниотической жидкости и подключенные к пси-резонирующим кристаллам, растущим на корабле. Ты разглядывал их несколько минут назад, Леорвин.
Он указал на собрание органов и изломанных кристаллов в прозрачном цилиндре, полном вязкой серой жидкости.
— Это — маяк, который я использовал, чтобы найти обратный путь, когда возвращался из странствий. Один из мозгов принадлежал эльдарской жрице. Она достойно сопротивлялась, должен вам сказать. Впрочем, это Саргон занимается системами жизнеобеспечения. Я так и не научился разбираться в них как следует.
— Саргон мертв, — сказал Леор. — Он погиб месяцы назад, когда Дети Императора атаковали наш флот.
Абаддон вернулся к своей гравировке.
— Сомневаюсь. Я говорил с ним всего три дня назад. Он в Хранилищах, в нескольких дюжинах палуб внизу. Он уходит туда для медитаций.
Итак, Саргон был жив, и сыграл центральную роль в том, чтобы заманить нас к Абаддону. Еще один вопрос, ответ на который я получил прежде, чем успел задать его. Как именно Саргону удалось сбежать — это я собирался извлечь силой из разума Несущего Слово, если будет необходимо; но сейчас меня волновало нечто более важное.
— Не замечали ли твои серво-черепа здесь волка?
Абаддон поднял перечеркнутую шрамами бровь:
— Одного из воинов Русса? Или ты имеешь в виду Kanis lupis, животное со Старой Земли?
— Последнее. Одна из Нерожденных, принявшая облик фенрисийского волка. Я не получал от нее вестей с тех пор, как мы поднялись на борт.
— Кажется, я припоминаю, что замечал здесь нечто подобное. Надо полагать, это создание — твое?
— Да. Она моя.
Абаддон рассмеялся низким, рокочущим смехом:
— Ты называешь его «она». Как очаровательно сентиментально.
Леор налил себе еще стакан маслянистой жидкости, залпом выпил и мрачно улыбнулся. Ему и в самом деле нравилось это зелье.
— Знаешь, мы ведь всё еще намерены забрать этот корабль, — дружелюбно сказал он.
Абаддон не выказал ни удивления, ни беспокойства.
— Достойная цель. Этот корабль — один из великолепнейших памятников человеческой изобретательности.
Телемахон подошел и встал рядом со мной. Он был единственным из нас, кто всё еще не снял шлем. Как ни странно, я ощущал, что на него присутствие Абаддона давило меньше всего. Возможно, причина была в том, что я выхолостил его мысли и эмоции. Я изменил его, чтобы с легкостью обеспечить послушание, но пока что он оставался разочаровывающе бесстрастным. Последнее, чего мне бы хотелось — это создать новых слуг, во всем подобных воинам Рубрики. Я уже представлял, что скажет Ариман — когда наши пути пересекутся в следующий раз, он непременно оценит нейро-манипуляции, проведенные мной над Телемахоном, как обыкновенное лицемерие. И больше всего меня раздражало то, что он будет прав.
— Ты сказал, что призвал нас, — произнес Телемахон. — Ты не сказал, зачем.
Бывший легионер Сынов Хоруса наконец отложил свою работу в сторону.
— Прощу прощения, я полагал, что это будет очевидно.
— Просвети же нас, — сказал мечник.
Абаддон посмотрел нам в глаза — каждому по очереди. Даже тогда — спустя столько десятилетий, проведенных в одиночестве, — он умел внушать беспощадную искренность без тени неловкости. Стоило встретиться взглядом с его золотыми глазами, как возникало чувство, что ты удостоился истины, удостоился его доверия. Он снова был тем харизматичным предводителем, что командовал элитным подразделением прославленнейшего легиона Империума. Время, проведенное в паломничестве, добавило мудрость и умение оценивать перспективу к суровости его прежней власти. Я задумался о том, как Фальк и другие Сыны Хоруса отреагируют на него возрожденного.
— Хорус, — сказал Абаддон. — Вы слышали, как Нерожденные говорят о нем? Они именуют моего отца не по его победам, но по его поражениям, называя его Жертвенным Королем.
— Я слышал, как они говорят это, — признал я.
— Иногда, Хайон, я думаю о том, где заканчивается свобода воли и начинается судьба. Но это дискуссия для других дней. Нельзя позволить Хорусу подняться вновь. Не из-за судьбы, предназначения, или прихотей Пантеона. Первый среди примархов умер в стыде поражения, братья мои. Мой последний дар легиону, который я оставил — позволить им умереть с достоинством. Дети Императора и их союзники угрожают этому достойному финалу. Каждый из вас уже готов устремиться именно к этой цели. Вы можете назвать это манипуляцией, если захотите, или же просто совпадением намерений. С меня довольно обманчивой верности и временных союзов. Если я собираюсь вернуться в битвы, гремящие в Оке, мне нужно нечто более осязаемое. Нечто чистое. Война, которая имеет значение. Итак, у меня есть корабль, который нужен вам, я разделяю цель, которую вы хотите достичь, но обе этих истины бледнеют перед тем фактом, что у меня есть ответы, которые вам необходимы.
Леор был тем, кто ухватился за протянутую нить.
— Какие ответы?
Абаддон улыбнулся, и темный свет блеснул в его металлических глазах.
— Здесь собрались воин-колдун с сердцем ученого и мечник с душой поэта, но лишь жаждущий крови рубака задает действительно важные вопросы.
Оставив болтер, он направился к огромным дверям, ведущим в глубины корабля.
— Идемте со мной. Есть кое-что, что вы должны увидеть.
скачать в формате .doc
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
XII
МСТИТЕЛЬНЫЙ ДУХ
Я не хотел высаживаться наугад. Что-то позвало нас сюда, и я был намерен выяснить, что именно, прежде чем спускаться на планету вслепую. Вокс-сигналы, которые мы пытались отправить сквозь облачный покров, остались без ответа, равно как и психические послания — и мои, и Ашур-Кая. Мы провели два дня и две ночи, подыскивая место для высадки. Даже мой сон ничем не мог нам помочь — он больше не повторился.
Два дня. И нам еще повезло, что мы сумели справиться так быстро. Единственным нашим способом оставались разведывательные полеты на катерах и истребителях над континентами планеты, поскольку атмосфера была слишком плотной, чтобы полагаться на результаты сканирования. Вначале мы не могли обнаружить ничего, кроме нависающих штормовых туч и мертвых, замороженных скал. Казалось, этот мир застыл в единственном моменте — где облака не двигались, а кислотный дождь не растворял покрытую льдом землю. Снег шипел и плавился, но почти сразу же замерзал вновь, и ничего не изменялось.
Мы были новым элементом в этом сверхъестественном уравнении, и на нас дождь, несомненно, оказывал воздействие. Наши истребители возвращались после каждого вылета, заново истерзанные кислотными штормами. Нашим катерам приходилось еще хуже.
После одной из таких вылазок я встретил Угривиана на причальной палубе, когда он карабкался вниз по лестнице из кабины «Кинжала просперийского солнца». Сервиторы и рабочие ангара трудились вокруг нас в бормочущем шторме.
— Этот мир — могила, колдун, — сказал он.
Я опасался, что он прав. Мы искали хотя бы что-нибудь: поселение, город, сбитый корабль, что угодно, что могло бы оказаться источником астропатического зова. Даже если мы опускались под покров облаков, наши приборы работали ненамного лучше. Этот измученный мир превращал в хаос каждый скан ауспекса.
Наконец, мы нашли его. Один из пилотируемых сервиторами истребителей вернулся на «Тлалок», доставив зернистые пикты упавшего корабля, наполовину занесенного снегом на дне глубокой пропасти. Качество изображения было настолько низким, что не позволяло определить ничего — ни что это может быть за корабль, ни сколько он пробыл здесь.
— Чтобы вы могли представить себе масштаб — в этом каньоне поместился бы город с населением в девять или десять миллионов людей, — Ашур-Кай произнес эти слова, когда мы собрались вокруг центрального гололитического стола на командной палубе, пытаясь вытащить побольше деталей из размытых изображений.
Телемахон присоединился к нам, наблюдая без всякого интереса. Фальк и его братья продолжали хранить молчание, запертые в своем убежище.
— Я поведу катер, — предложил Телемахон.
«Ты не можешь доверять ему», — передал Ашур-Кай.
«Теперь он мой. Я доверяю ему не меньше, чем тебе. И закончим на этом».
«Хорошо же. Я останусь на мостике и буду готов открыть проход в случае необходимости. Впрочем, не могу ничего гарантировать. Психический контакт будет в лучшем случае непредсказуемым. Этот мир — слишком беспокойное место».
Все знали, что им следует делать. Я отправил их заниматься делами, договорившись встретиться с Телемахоном и Леором в ангаре через час.
***
Нефертари отказалась отпускать меня, не потребовав — в последний и окончательный раз — чтобы я позволил ей присоединиться. Она перехватила меня в одном из залов собраний правого борта, мягко спланировав с высокого готического потолка, скрывавшегося во тьме — единственый свет здесь исходил от укрытых пыльной пеленой звезд за смотровыми окнами.
Сочленения ее брони мягко заурчали, когда она приземлилась — столь элегантно, как человек мог бы сойти с последней ступеньки лестницы. Как она заполучила эти свои крылья — само по себе достойно рассказа, ибо, пускай она умело обращалась с ними, но не была с ними рождена.
Ее близость принесла с собой благословенную тишину разума, который я не мог с легкостью прочесть, и я дорожил ей за это. Внутри ее головы царило молчание, холодное и необыкновенное — вместо того изменчивого, невнятного шума эмоций и воспоминаний, каким был переполнен разум живых. Еще хуже был тоскливый шепот пустоты в душах каждого из моих воинов Рубрики. Само присутствие Нефертари успокаивало меня, как это всегда и бывало.
— Воскарта, — приветствовала она меня словом, которое на языке ее родичей означало «господин» — впрочем, она ни разу не использовала это слово с улыбкой. — Я иду с тобой.
— Не в этот раз.
— Я — твоя стражница крови.
— Там нет ничего, способного мне навредить, Нефертари. Моя кровь не нуждается в защите.
— А если ты ошибаешься?
— Тогда я уничтожу всё и вся, что поджидает в засаде, — я положил ладонь на обтянутый кожей футляр с картами таро, цепью прикованный к моему бедру. Она не кивнула, ибо кивать свойственно людям, но я ощутил, что она сдалась.
— Настает время перемен, — сказала она, и слова отозвались холодом вдоль моего позвоночника. Сама не зная того, она эхом вторила недавнему предостережению Вихрь.
— Что же переменилось?
— Я наблюдала. Наблюдала за волчицей, за твоими новыми братьями. За тобой. Зачем мы на самом деле здесь, Хайон? Что привело нас к самому краю Могилы Рождения?
— Надо полагать, это риторический вопрос.
Она наклонила голову, чтобы поймать мой взгляд. Нефертари была обладательницей самых что ни на есть поразительных черных глаз. Несмотря на их чуждый разрез — или, возможно, благодаря ему, — эти глаза всегда выражали больше, чем она позволяла себе высказать в словах. Ашур-Кай как-то говорил мне, что я лишь воображаю таинственность — исключительно потому, что не могу с легкостью прочесть разум ксено-девы. Он всегда сомневался в силе тех уз, что связывали меня с моей стражницей крови.
— Риторический, — ее голос звучал, точно клинок, покидающий ножны. — Не знаю этого слова.
— Оно означает: задавать вопрос, когда ответ без того известен, ради доказательства своей точки зрения.
Она прошлась туда-сюда, проводя пальцами в перчатке вдоль стены. Заостренные ногти, венчавшие каждый палец, были сотворены из биолюминисцентных, живых темно-алых кристаллов. Звук от их соприкосновения с металлом был похож на далекий визг.
— Нет. Вопрос был не риторический. Я желаю знать, зачем мы здесь.
— Чтобы помочь Фальку.
— И почему же это так много для тебя значит? Ты ищешь то же, что пытается отыскать и он? Флагман Архипредателя?
— Он назывался «Мстительный дух». Вся команда «Тлалока», вместе взятая, едва составит десятую часть того, что нужно для боевого корабля класса «Глориана».
Нефертари насмешливо улыбнулась этому имени.
— Значит, именно он лежит на дне этого каньона?
— Я не знаю, Нефертари.
Вихрь подобралась ближе к эльдарской деве. Нефертари запустила пальцы в мех волчицы, быстро прошептав что-то на своем змеином языке. Они были моими ближайшими спутницами, и всё же мне становилось не по себе от их новообретенной близости.
— Ты мне лжешь, Искандар, — негромко произнесла она. — Не о том, что тебе известно, но о том, почему мы здесь, и о том, чего хочешь сам. Ты хочешь этот корабль.
— Я говорил тебе: у меня нет возможности укомплектовать его экипажем.
Ее черные, такие черные глаза встретились с моими.
— О нет, возможность у тебя есть — ибо есть нечто, чем не владеет ни один другой командир. У тебя есть Итзара.
Мое молчание говорило само за себя. Мое сердце было для нее подобно открытой книге, и ей не нужно было ничего другого, чтобы видеть истину. Я не отводил взгляда от Нефертари. Она так же неподвижно глядела на меня.
— Вихрь и я способны ощутить перемену внутри тебя, — сказала она, — даже если ты сам еще не ощущаешь ее. В невежестве своем мой народ породил Младшую Богиню, именуемую Той, Что Жаждет. Своим первым криком рождения она сожгла нашу империю. Своим первым вздохом она поглотила наши души. И она по-прежнему жаждет их, присасываясь к нашим сущностям из теней. Потому я жертвую Богине чужие души, выпивая их боль, дабы облегчить мою собственную. Их вопли становятся пением. Задыхающийся хрип их последних вдохов становится колыбельными, что позволяют мне спать. Таков рок моего народа, который преследует меня до сих пор, даже в моем изгнании. Я понимаю, что значит — быть одинокой, Хайон, и я чую тот же запах в других. Ты так немыслимо одинок. Это убивает тебя.
— Я не один. У меня есть Ашур-Кай и Леор. Есть Телемахон. И есть Вихрь.
— Твой бывший наставник-альбинос. Дурак, скорбный разумом, кто следует за тобой, даже не понимая, зачем. Выродок, порабощенный тобою с помощью колдовства. И демон в обличье зверя, что едва не убил тебя.
Тишина вновь повисла меж нами.
— У меня есть ты, — сказал я наконец.
Это заставило ее улыбнуться. Она была к тому времени на столетия старше — старше, чем я или всякий из моих братьев, — и всё же, казалось, она едва лишь преодолела рубеж своей нечеловеческой юности.
— У тебя есть я, — признала она, — но давай не притворяться, будто бы этого достаточно. Ты — не человек, пусть даже сердцевина у тебя человеческая. Ты — оружие, созданное, дабы действовать в связке с братским оружием. Такова связь, которую ты был рожден ощущать, и без нее ты меньше, чем был. Такова нужда, из которой ты принял здесь Огненного Кулака и Угривиана. Поэтому же ты спас Фалька и его людей. Твое сердце отравлено и ты одинок, и всё же ты был рожден для восторга братства. И вот, в конце концов, ты сражаешься. Ты чувствуешь пробуждение честолюбия и стремишься к величайшему кораблю из всех. В конечном счете, ты сражаешься с одиночеством, что угрожало тебе так долго. Но будет ли этого достаточно?
Я завороженно слушал ее слова. Вихрь делилась со мной своим инстинктивным пониманием этих перемен, но ясное и терпеливое объяснение Нефертари покорило меня. Она скользнула ближе плавным, текучим движением; ее пальцы сгибались и разгибались, щелкая кристальными когтями.
— Будет ли этого достаточно? — повторила она. — Ты был рожден для братства, но всякое оружие нуждается в том, чтобы его направляли, не правда ли? Нет больше никого, кто вел бы тебя, Хайон. Ни Императора, указующего со своего трона и возглашающего своим сынам покорить звезды во имя Его. Ни Одноглазого Короля, проницающего темнейшие глубины Моря Душ и влекущего тебя за собою в бездну проклятия.
— Я не служу никому, кроме себя.
— Какая глупая и грубая гордость. Я говорю о единстве — а ты боишься, что я говорю о рабстве. Единство, воскарта. Быть частью чего-то большего, выйти за пределы себя. Без прежних твоих владык, которые направляли твой путь, ты должен быть свободен.
— И я свободен.
Она приблизилась еще. Слишком близко. Коснись меня кто-то другой так, как сделала она в этот миг, я убил бы за причиненное неудобство. Но она принадлежала мне, моя Нефертари, так что я дозволил ей привилегию — скользнуть по моей щеке когтистыми пальцами, обтянутыми перчаткой.
Не путайте близость с чувственностью. В этом мгновении не было ничего от похоти. Только бесхитростная, тесная связь.
— Будь ты свободен, — прошептала она, — тебе больше не снились бы волки.
Кровь моя похолодела от этих слов. Лишенная всякой возможности читать разум, она по-прежнему проговаривала вслух мои собственные мысли.
— Знаешь ли ты, что ты такое, воскарта?
Я признался, что не знаю.
— Ты — воин без войны, ученик без учителя и учитель без учеников. Ты довольствуешься существованием, как таковым, а существование без удовольствия неотличимо от умирания. Если ты остаешься бездеятельным, если позволяешь галактике всё сильней и сильнее давить на тебя, нисколько не пытаясь дать этому отпор... тогда ты неотличим от Мехари, Джедора и прочих мертвецов, идущих в твоей тени. И хуже того, ты со временем станешь неотличим от Итзары, которую так любишь и оплакиваешь.
Мои зубы сжались. Оба сердца забились тяжелее.
— Ничуть не отличим от нее, — Нефертари улыбнулась. — Той, что дрейфует в емкости с живительной влагой, всматриваясь в могильный мрак своего отсека мертвыми глазами, не ведающими никакой надежды. У нее были причины стать Анамнезис. Останься она по-прежнему смертной, ее ожидали бы лишь бессмысленная жизнь и ранняя смерть. Но чем оправдаешься ты, заперев в подобном стазисе себя самого?
Я сомневался в тот миг, что мой голос меня не выдаст. Она улыбнулась моей заминке.
— Ты сбросил цепи, что сковывали тебя. Ты отринул замысел Императора для тебя и для всех твоих братьев. Что ты приобрел взамен, Хайон? Что за радость в подобной жизни? Как ты распорядился свободой, которую оплатил пламенем и кровью?
— Я...
— Тише. Напоследок я скажу еще одно. — Она неотрывно глядела мне в глаза. — Ты меняешься, но не всё изменится с тобой вместе. Настанет день, когда тебе придется убить Ашур-Кая. Я обещаю это тебе. Вы вместе ступили на этот путь, но только ты один дойдешь до конца.
— Ты ошибаешься. Он — ближайший из моих братьев.
— Пока что — да, но это пока что. У тебя есть мое слово. Увидим, чем всё обернется. — Улыбка сошла с лица Нефертари. Она слизнула каплю моего пота с кончика когтя. — Мерзкий мон-кей, — тихо сказала она. Последний короткий взгляд — вот и всё, что мне досталось на прощание, прежде чем она отвернулась и снова взмыла в воздух.
Как только она исчезла, моя волчица смерила меня взглядом белых зловещих глаз. Почувствовал ли я еще одну нотацию в этом нечеловеческом взгляде? Или просто веселость? Я двинулся прочь, не сказав ни слова. Моя волчица последовала за мной, как следовала всегда.
***
В ночь, когда я ступил на поверхность Аас'киарала, где жгучий дождь смывал кобальтовую краску с моей брони, я то и дело обращался мыслями к Леору и Телемахону. Многое изменилось. Я не раз замечал это на корабле с тех пор, как Леор и его воины взошли на борт — было нечто в том, как смех и лязг цепных топоров отдавался эхом в обычно пустых и молчаливых коридорах корабля; но здесь, на поверхности планеты, мы были одни. Изоляция обострила мое восприятие, позволяя мне почувствовать разницу между прошлым порядком вещей и тем, во что он превратился сейчас. Здесь изменения были куда заметнее.
«Идем», — передал я им обоим, первым сходя с причального трапа. Телемахон подчинился в раздраженном молчании, но Пожиратель Миров был менее дружелюбен.
— Я же говорил тебе, прекрати это делать, — проворчал Леор, ступая за мной в снег. — Выметайся из моей головы.
Я даже не осознавал, что делаю это — просто приказывал им, как будто они были воинами Рубрики. Но они, в отличие от моих рубрикатов, не следовали в похоронном молчании, соизмеряя свои монотонные движения с моими. Леор шел слева, не попадая в ритм моих шагов; его тяжелый топор в опущенной руке волочился следом за ним по снегу. Телемахон ступал легче и осторожнее, положив руки на оголовья мечей, лежащих в ножнах.
Непривычнее всего было то, что я слышал по воксу их дыхание.
Некоторое время Леор терпел мой взгляд, затем снова заворчал.
— Говори уже, о чем думаешь, Хайон. Или смотри куда-нибудь еще.
— Нет-нет, ничего, — заверил я его. — Просто вы... живые.
Сперва мне показалось, что он рассмеется, приняв мои слова за бессмысленную сентиментальность. Что он не поймет или же ему не будет до этого дела. Но вместо этого Леор не сводил меня взгляд несколько долгих секунд, а потом кивнул. Всего лишь кивок. Не больше, не меньше. Несмотря на всё, через что нам еще предстояло вместе пройти в грядущие годы, не думаю, что когда-либо ценил его присутствие рядом так же глубоко, как в этот момент. Сила простого братского понимания. Я расслышал влажный звук из-под шлема Телемахона — то, что осталось от его губ, растянулось в болезненной улыбке — но его насмешку легко было игнорировать.
Снег хрустел под нашими сапогами, шипел под поцелуями кислотного дождя, растворяясь и тут же замерзая вновь. Этот мир и вправду был заморожен по времени, заперт в мгновении, прошедшем годы или столетия назад. Темпоральные искажения — нередкое явление в мирах Ока, но от этого места моя кожа покрывалась мурашками. Аас'киарал был разбит насмерть, но все же продолжал жить. Что произойдет, если время когда-нибудь вновь коснется этой планеты? Разлетится ли она на части в вихре астероидов, наконец сдавшись своей катастрофе?
Я не тратил время на то, чтобы сканировать заснеженный пейзаж перед нами ручным ауспексом. Он не показал бы ничего, кроме сотни разных замерзших химический соединений, или вовсе ничего узнаваемого — как обычно и случалось в безумной окружающей среде всех демонических миров Ока. Я давно уже перестал полагаться на подобное сканирование. Законы физики здесь не отличались постоянством, подчиняясь лишь прихотям тех сознаний, что формировали миры Ока согласно собственным желаниям. Аас'киарал казался неуправляемой планетой, сферой, утратившей направляющий ее разум.
Мы не могли связаться с «Тлалоком». Вокс-связь нарушалась атмосферными помехами, и на мою связь с Ашур-Каем тоже нельзя было полагаться. Вскоре после того, как мы приземлились, я почувствовал разъединение, какое обычно случается на больших расстояниях. Его больше не было в моем разуме.
Мы продолжали шагать сквозь дождь и наконец начали спускаться в провал. К тому времени, как мы одолели половину склона, кислота отмыла нашу броню до тускло-металлического цвета. Вихрь появлялась из теней и снова исчезала в них; черная шерсть намокла от жгучего дождя, но, казалось, буря ничуть не вредила ей. Молнии, во множестве вспыхивающие над провалом, рождали более чем достаточно теней, чтобы она могла сливаться с ними и проявляться в другом месте. Время от времени она использовала наши собственные тени — вытянутые силуэты на заледеневших камнях.
Внизу, погрузившись в океан серого тумана, заполнявшего глубины каньона, лежал корабль. Ашур-Кай был точен в своих формулировках — каньон способен был вместить город-улей и все его десять миллионов душ. Размеры этой пропасти до сих пор заставляют мою кровь стыть в жилах, когда я вспоминаю о ней, — так же, как и зрелище самых высоких шпилей вдоль хребта опустившегося на дно корабля, упрямо вздымающихся над туманом.
Я знал тогда, еще прежде, чем ступил на борт корабля, — прежде, чем полностью разглядел его, — знал, на что я смотрю. Эти башни, пронзающие туман... Их расположение и расстояние между ними... Размер корабля невозможно было скрыть, пусть даже мы были почти ослеплены туманом и находились в нескольких километрах над ним.
Леор пришел к аналогичному выводу в тот же момент. Он выругался на награкали, ставя под вопрос чистоту моего происхождения.
— Ты был прав, — добавил он в конце оскорбляющего мою мать пассажа. — Эта штука размером с... — он запнулся. — Что-то огромное, короче.
Телемахон негромко рассмеялся.
— Твой примарх гордился бы тобой, Огненный Кулак, узнай он, что твой интеллект сравнялся с его собственным.
Пожиратель Миров не удостоил его ответом. Я восхитился его выдержке, хотя и не исключал, что он попросту не придумал столь же ядовитую реплику.
Леор оказался чуть выше меня, когда мы принялись спускаться по почти отвесной стене каньона, выламывая упоры для рук и ног в источенной снегом скале. Каменная крошка простучала по моему шлему — Леор ударом ноги выбил очередное углубление в замерзшем камне.
— Представляю, каково жить здесь, в этой дыре, — передал он по воксу.
Даже на небольшом расстоянии возникали помехи связи. Этот мир не щадил наше оборудование.
Я спрыгнул вниз, на пологий скальный склон, глубоко вбивая шипы на подошвах. Телемахон уже ждал там. Леор всё еще оставался на три десятка метров выше.
— Слишком долго мы тут возимся, — добавил он. — Надо было взять прыжковые ранцы.
На «Тлалоке» не было прыжковых ранцев. Во всяком случае, действующих. Сказав об этом Леору, я заслужил новый набор ругательств. На сей раз он не удосужился упомянуть мою мать — женщину, которую я, по правде говоря, едва помнил. У нее были темные глаза и глубокого кофейного оттенка кожа, такая же, как у меня и Итзары. Ее звали... Эйюри. Да.
Эйюри.
Она умерла на Просперо, когда пришли Волки.
Леор наконец одолел спуск и спрыгнул на склон рядом со мной. Разбитый корабль всё еще оставался в нескольких километрах внизу, укрытый тенью каньона и клубящимся туманом.
«Иди, — передал я Вихрь. — Скажи мне, если найдешь что-нибудь живое».
«Хозяин», — отозвалась волчица и прыгнула во тьму.
Я посмотрел наверх — на облака, затянувшие небеса серым ядовитым покровом. Капли кислотного дождя разбивались брызгами о линзы моего шлема, но не в силах были растворить ни одну часть моей брони, кроме разве что краски. Не говоря ни слова, я продолжил спуск по следующему склону, выламывая упоры в скале.
Глубже и глубже мы шли, всё дальше во тьму. Спустя час мы заметили, что вокруг больше не падают капли дождя. Мы почти достигли тумана.
Спускаясь, я размышлял над присутствием среди нас Пожирателя Миров. В привычках Леора было встречать всё, что попадалось на его пути, с топором и подергивающейся усмешкой. Он, судя по всему, считал, что тщательное составление планов не отличается от пустого беспокойства, а беспокойство для него значило недостаток силы духа. И, насколько я успел понять, он придерживался самоуверенного убеждения, будто смерть — это нечто, что случается только с другими воинами.
— Есть новости от твоей волчицы? — спросил он по воксу.
— Пока что — ничего.
— Странными же созданиями ты себя окружаешь, — не отставал Леор. — Девчонка-ксенос. Адская волчица. Этот невыносимый альбинос. А теперь еще и этот предатель с мечами. Кстати, что такое ты с ним сделал?
Я ощутил вспышку раздражения Телемахона — о нем говорили так, словно его здесь не было.
Леор продолжал — как будто я уже ответил — перечисляя причины, по которым я никогда не мог доверять Телемахону, и утверждая, что я должен был убить его и избавить себя от проблем. Я не обращал внимания на его рассуждения.
«Вихрь? — отправил я импульс вниз, к останкам корабля. — Вихрь?»
Ничего. Совершенно ничего.
— Осторожнее, — сказал я остальным. — Мне кажется, здесь что-то не так.
Это заставило Леора рассмеяться:
— Прямо невероятно, как это тебя удивляет, колдун.
Как легко он смеялся. Я всякий раз вздрагивал, услышав его смех — так вздрагивает трус при звуке выстрелов.
***
Я узнал имя корабля в ту же секунду, когда ступил на его разбитую броню. Ощущение сознания, присутствующего где-то рядом, наконец охватило меня. Чтобы подтвердить этот промельк шестого чувства, мне было достаточно опустить ладонь на железную кожу корабля.
«Мстительный дух». Имя и суть отдавались эхом по корпусу, безмолвно, безжизненно. Машинный дух корабля — то, что осталось от него, — чье дыхание резонировало в металлических костях.
Итак, корабль не был мертв. Лишенный энергии, почти замолчавший — но не мертвый. Он не разбился, не рухнул сбитым на планету. Мы обходили его поверхность, звеня подошвами по древнему металлу, и нигде не видели свидетельств фатальных повреждений. Боевой корабль тянулся на несколько километров, от остывших двигателей до носового тарана, и окутывающий всё туман превращал наши утверждения в догадки, но всё же корабль выглядел так, словно он вовсе не разбивался здесь. Ни видимых повреждений корпуса, ни поваленных башен укреплений...
— Осмелюсь высказать непопулярное предложение, — произнес Телемахон, пока мы мерили шагами поверхность корпуса. Тени башен поднимались в тумане перед нами, точно маячащий на горизонте город.
— Продолжай.
— Что, если корабль не разбился? Что, если он даже не на дне каньона? Возможно, он просто дрейфует здесь?
Мне приходили те же мысли. Корабль был полностью отключен. Никоим образом он не мог бы удерживать свою позицию в атмосфере без двигателей, противостоящих силе притяжения. Если корабль висел здесь, точно в космосе, это значило бы, что он неподвластен гравитации разбитой планеты.
Но невозможность этой идеи вовсе не мешала ей быть реальностью. Учитывая произвольную, меняющуюся природу Аас'киарала и его затянутой пылью звездной системы, я доверял собственным глазам, а не закономерностям физики. Непредсказуемая гравитация планеты настолько не подчинялась законам природы, что я даже не способен был указать местоположение планеты в пространстве. Это была Империя Ока — вполне возможно было, что здесь, глубоко в коре мира, застывшего во времени в момент своей гибели, гравитация не существовала так же, как и ход времени.
— Абаддон, — выдохнул я в восхищении. — Из всех мест, где можно было укрыться...
Леор встал рядом со мной, глядя на ряд башен, вздымающихся сквозь туман.
— Нам нужно попасть внутрь.
— Хайон, — сказал Телемахон позади нас.
Я не ответил ни одному из них. Я всё еще мысленно прокручивал возможности. Абаддон увел «Мстительный дух» за Огненный Прилив и Сияющие Миры, в непроницаемые глубины Элевсинской Завесы, и оставил отключенный корабль под поверхностью этой разбитой планеты. От дерзости этого плана у меня перехватывало дыхание. Не стоило и удивляться, что корабль не могли найти так долго.
— Хайон, — на сей раз меня окликнул Леор.
— Подождите, пожалуйста.
Моя ладонь, прижатая к корпусу, дрожала от эха прошлого, дразня мой разум запахом дыма, громом болтерных выстрелов, отголосками орудий корабля, стреляющих в небесах над Террой.
— Хайон!
Я поднял руку с металлической поверхности.
— В чем дело?
Леор указал дулом болтера. Проследив за жестом, я заметил сервочереп, парящий невдалеке, покачиваясь в тумане. Несколько мгновений я просто смотрел на него, сомневаясь, стоит ли доверять своим глазам. Сервочереп продолжал приближаться, чуть раскачиваясь.
Легчайшим психическим выражением воли я притянул его по воздуху и заставил опуститься на мою ладонь с глухим стуком. Настоящий человеческий череп, оборудованный небольшим антигравитационным генератором, позволявшим ему летать; обе глазницы были заполнены пикт-рекордерами, сенсорными иглами и фокусирующими линзами.
Хромированный позвоночник извивался в непристойной пародии на жизнь, хлеща по моей руке, когда я сжал череп в пальцах. Его механические глаза защелкали и зажужжали, фокусируясь на лицевой пластине моего шлема.
— Приветствую, — сказал я ему.
Череп ответил встревоженной очередью двоичного кода из крошечных вокс-динамиков, вмонтированных на месте верхних резцов. Суставчатый позвоночник заизвивался сильнее, сворачиваясь и разворачиваясь, точно змея.
Хотел бы я знать, кто смотрел на нас его глазами. Если предположить, что внутри корабля вообще был хоть кто-то живой.
— Я — Искандар Хайон, командующий боевым отрядом Ка'Шерхан. Я пришел вместе с Леорвином Укрисом из Пятнадцати Клыков и Телемахоном Лирасом из Третьего легиона. С нами — Фальк из Дурага каль Эсмеджак. Мы ищем Эзекиля Абаддона.
Череп продолжал дергаться в моей хватке.
— Дай мне глянуть, — сказал Леор.
Я бросил ему аугметированный череп, ожидая, что он поймает его. Вместо этого, пока череп трепыхался в воздухе, пытаясь выровняться на своем слабом антиграве, Леор отбросил его прочь взмахом топора. Осколки кости и металла простучали по погруженному в тень корпусу.
Несколько секунд я смотрел на своего брата.
— Еще одна славная победа, — произнес я наконец.
Леор хмыкнул — возможно, это даже был смех.
— Это что, шутка, Хайон? Осторожнее, а то я и впрямь поверю, что в твоей броне есть живая душа.
Прежде, чем я успел ответить, он постучал зазубренным топором по корпусу под ногами:
— Ну, пойдем внутрь?
— На этом корабле несколько тысяч входных люков, — заметил Телемахон. — Не обязательно резать...
Леор включил топор. Острые зубья врезались в металл, разбрасывая искры.
***
Несмотря на то, что касание времени едва ощущалось на этом мире, «Мстительный дух» был подвержен влиянию Ока. Туман скрывал внешние чудовищные изменения, но внутри невозможно было не замечать леденящую угрозу, исходящую от флагмана.
Многие коридоры корабля превратились в причудливый лабиринт из выбеленной кости. Серые гроздья матовых кристаллов понимались из сочленений и трещин в костяных стенах. Весь корабль производил такое впечатление, будто мы путешествовали по трупу некоего гигантского зверя, умершего столетия назад.
Остатки энергии еще текли сквозь корабль, проявляясь в лампах над головой и консолях на стенах. Первые время от времени вспыхивали; экраны вторых были затянуты рябью помех. Главные генераторы были неподвижны и безжизненны — это легко было понять по тишине. Слабые импульсы энергии были ограничены лишь горсткой систем.
Порой нам встречались парящие сервочерепа. Всякий раз я приветствовал их, повторяя наши имена и нашу цель на «Мстительном духе», надеясь, что тот, кто контролировал их, заметит нас сквозь линзы их глаз. Как правило, черепа сканировали или записывали нас, а затем спешили улететь прочь на своих дребезжащих антигравитационных двигателях.
Леор позволял большинству из них убраться, хотя и подстрелил три черепа, заявив, что если Абаддона волнует, что мы ломаем его игрушки, так пусть Первый капитан явится и скажет это нам в лицо. Сложно было поспорить с такой прямой логикой.
Вихрь всё это время хранила молчание. Потянувшись к ней один раз, я ощутил ее злость на мое присутствие. Где бы она ни была, она охотилась в одиночку.
Металл помнит всё. Под воздействием течений Ока воспоминания проступали из корпуса корабля, проявляясь эхом его команды — всех, кто умер на борту флагмана за десятилетия его службы в Великом Крестовом походе. Призраками они были, изваянными из стекла. Кристалльные лица смотрели с костяных стен, каждое — с выражением отвратительной гармонии. Лица — изображенные с такой тщательностью, какой не смог бы достичь ни один скульптор — были масками с закрытыми глазами и распахнутыми ртами. Подойдя достаточно близко, можно было разглядеть тонкие линии рельефа на их губах. Приблизившись вплотную, можно было различить поры на коже.
— Даже их призраки кричат, — заметил Леор.
— Не глупи, — пристыдил его Телемахон. — Присмотрись внимательнее.
Мечник был прав. Ни один лик не был отмечен напряженными морщинами вокруг глаз, страдальческим выражением, которого стоило бы ожидать от кричащего лица. Эти мужчины и женщины умерли в мучениях, но их отражения не кричали.
— Они поют, — сказал Телемахон.
Пальцами в перчатке я провел по одному из лиц, почти ожидая, что сейчас его глаза откроются и песня зазвучит из стеклянного рта. Эти статуи хранили жизнь — некое ее подобие. Смутное присутствие ощущалось за их закрытыми глазами, не так уж отличающееся от слабой жизни моих воинов Рубрики. Но всё же — не совсем такое.
Касаясь стеклянного языка и закрытых стеклянных глаз, я понял, почему это ощущение казалось столь знакомым. Это было то мгновенно разливающееся бессилие, что испытывает душа, покидающая свежий труп — в сводящие с ума секунды до того, как Боги утянут ее в варп.
— От этих штук у меня мурашки по коже, — проворчал Леор. — Клянусь, они двигаются, когда на них не смотришь.
— Я не стал бы исключать такую возможность, — ответил я.
Я вновь дотронулся до одного из них, уперевшись кончиками пальцев в стеклянный лоб.
«Я — Хайон». Бессловесное послание, сконцентрированная суть моей личности.
«Я жив, — беззвучно пропел он в ответ — мелодия, сотканная из шепчущих воплей. — Я кричал, когда корабль горел. Я кричал, когда огонь плавил мою плоть, и она стекала с костей. И теперь я пою».
Я отнял руку. Как завораживающи были эти умиротворенные лица — могильные памятники столь мучительных смертей. На Просперо у нас был похожий обычай: ваять изысканные погребальные маски для наших падших правителей. Неважно, как они умирали — мы хоронили их в облике золотого спокойствия.
Следующим я коснулся протянутых пальцев руки, растущей из сустава в костяной стене.
«Я — Хайон», — сказал я.
«Я жив. Я вдохнул пламя, удушавшее меня. С каждым глотком воздуха я втягивал огонь. Кровь заполнила мои горящие легкие. И теперь я пою».
Не больше. Этого было достаточно. Я убрал руку.
Обернувшись на внезапный треск стекла, я увидел, как Леор бездумно ударяет по кристальным рукам, тянущимся из костяных стен. Под его бронированной перчаткой они разлетались на осколки.
— Прекрати, — сказал я. Каждый разбитый кристалл заставлял мои виски вспыхивать горячей гудящей болью.
— Что? Это почему? — он ударил по еще одной протянутой руке, расколов ее пополам. Кристалльная культя осталась торчать из стены, а ладонь и запястье рассыпались по костяной палубе звенящими осколками. На мгновение жар в моей голове превратился в пламя.
— Они обладают психическим резонансом. Ты заставляешь их петь, и в этой песне нет ничего приятного.
Леор остановился.
— Ты их слышишь?
— Да. И радуйся, что ты — нет.
Мы достигли очередного перекрестка. Леор указал топором налево:
— Средний продольный коридор в той стороне.
— Мы не идем на мостик.
Он всё еще смотрел вниз, на коридор, ведущий к главным переходам корабля.
— Нам нужно на командную палубу, — сказал он.
— Мы будем там. Но сначала я пойду в эту сторону.
— Почему?
Я направил Саэрн в противоположный коридор. Целый лес серых кристаллических конечностей неподвижно тянулся из стен, пола и потолка. Мне даже не нужно было касаться их, чтобы слышать их шепот. От их совокупного количества их слабый психический резонанс усиливался настолько, что у меня ныли зубы.
— Согласен, — ответил Леор, — это выглядит многообещающе.
Мы двинулись в ту сторону, со всей осторожностью стараясь не касаться кристалльных рук.
Там, где стены по-прежнему оставались темным железом и чистой сталью, повреждения выделялись особенно отчетливо. Этот корабль сражался в небесах над Террой, его в последние часы Осады штурмовали бесчисленные отряды элитных воинов Императора. Их наследие было выписано на холодном металле выщербинами болтерных выстрелов и полосами гари от лазерных ожогов.
— Ты никого не чувствуешь? — спросил Леор.
— Мне не помешало бы немного прояснить контекст этого вопроса.
— Чувствуешь. Ощущаешь, ну, магией.
Магия. Снова...
— Машинный дух корабля погружен в летаргическую кому. Здесь есть жизнь, но я не могу с уверенностью указать ее источник. Возможно, это не более чем здешние кристалльные призраки, или же сознание самой планеты, просачивающееся в скелет корабля. Кажется, будто живое здесь всё — но это смутное, искаженное ощущение.
Леор выругался, сбив локтем еще несколько протянутых пальцев. Я поморщился, но промолчал.
Мы шли дальше. Леор нервно дергался каждые пару шагов, сжимая кулаки и скрипя зубами. Я слышал по воксу его постоянный шепот.
— Всё эти кристаллы, — сказал он, заметив мой взгляд. Его зубы снова сомкнулись, скрипнув, точно фарфоровые. — Я потому их и разбивал. Они заставляют Гвозди жалить.
Боль окружала его, словно нимб. Он был увенчан незримой короной страдания, и нерожденные демоны — слишком слабые, чтобы обрести форму, — ласкали его броню, когда он проходил мимо. Еще, умоляли они, отчаянно нуждаясь в пище, выпрашивая топливо, что позволило бы им существовать.
Что до Телемахона, то я сомневался, что большинство Нерожденных хотя бы ощущали его присутствие. Он почти не испытывал эмоций с тех пор, как я напрочь очистил его нервы и мозг от ощущений. Глазами Вихрь я видел его множество раз после этого изменения, и пламя его души было слабым и едва заметным, когда он был вдали от меня. Он стоял неподвижно в своих покоях, почти столь же безжизненный, как воин Рубрики, размеренно дыша и глядя в одну точку — наедине с теми мыслями, что оставались в его разуме. Только рядом со мной способность чувствовать возвращалась к нему. Это искушение надежно обеспечивало его верность. Он ненавидел меня так же сильно, как и нуждался во мне.
Под холодными сводами «Мстительного духа» время двигалось странно. Внутренний экран моего шлема отсчитывал секунды, тянущиеся мучительно медленно, тогда как Леор доложил, что его хронометр идет в обратную сторону. Не раз я замечал, как кристалльные призраки мертвой команды двигались, когда я отводил от них глаза. Не все из них были людьми — многие принадлежали к Легионам Астартес, возрожденные эхом на корабле, где когда-то погибли. Кустодес в изощренно украшенной броне и покрытые боевыми шрамами Имперские Кулаки тянулись из стен, с потолков, из настилов палубы... Все они пели безмолвные погребальные песни об огне и ярости. Некоторые были вооружены копьями, другие несли абордажные щиты — но большинство сжимали в руках болтеры; в руках, которые никогда больше не поднимут оружия.
Один из них — отражение легионера из Имперских Кулаков, в глухом шлеме, изваянное из серого стекла — разлетелся зазубренными осколками, стоило мне приблизиться. Короткий разряд боли отозвался у меня в висках, но я услышал, как Леор вздохнул — кажется, с облегчением. Импланты в его черепе яростно впивались в мозг, когда мы приближались к стеклянным призракам, и ослабили свою хватку, когда один из них разбился.
Сейчас, думая о «Мстительном духе», я вспоминаю, во что мы превратили его — после стольких тысячелетий жизни на его борту и бесчисленных войн. Всё было совсем иначе в ту ночь, когда мы трое впервые ступали по его обесточенным залам. Пусть даже все системы корабля были отключены, а машинный дух истощен до предела, густая тьма вокруг казалась давящей, а не пустынной. Легенды утверждали, что корабль был покинут — но мы чувствовали, что он был спрятан и ждал. Он не был ни пустым, ни безжизненным.
Я не могу сказать вам, сколько времени мы шли в этой выжидающей тьме. Час. Три. Десять. Время утратило значение там, в ту ночь. Я помню, как мы прошли через энергетический узел — зал, где отключенные запасные генераторы щерились на нас из теней, точно злобные спящие горгульи. Именно после этого зала, когда мы снова погрузились в лабиринт коридоров, синусоида графика на краю моего внутреннего дисплея взметнулась и упала, отслеживая новый звук. Шаги, тяжелые и медленные. Керамит, соприкасающийся с костяной палубой.
— Хайон, — предупредил Леор, поднимая руку и давая знак остановиться.
— Я слышу.
Перекрестья прицела немедленно сошлись на незнакомце, стоило ему выйти из-за поворота перед нами. Он носил потрепанную, лишившуюся цвета броню, собранную по частям с воинов всех Девяти легионов; длинная грива спутанных, грязных черных волос падала на его черты, наполовину скрывая лицо. Даже отсюда я видел золото в его взгляде. Неестественное, нечеловеческое золото, металлический блеск в радужках. В руках он нес болтер — такой же простой и покрытый выщербинами, как и его доспехи. Он не целился в нас — небрежно держал оружие опущенным. Затрещал вокс: системы его брони настраивались на наш общий канал.
— Буду благодарен, если вы прекратите разбивать мои сервочерепа.
Звучный голос, хриплый, но без нарочитой добавленной для эффекта грубости. Голос, в котором звучала улыбка.
— Я — Искандар Хайон, а это...
— Я знаю, кто вы. Я знал это еще до того, как ты принялся повторять ваши имена каждому сервочерепу, который обнаруживал вас.
— Мы назвали тебе свои имена, родич. А что насчет твоего?
Легионер Сынов Хоруса наклонил голову, прежде чем ответить.
— В чем все-таки был смысл уничтожать эти сервочерепа?
— Я решил, что это привлечет чье-нибудь внимание, — сказал Леор.
— С прямой логикой нелегко спорить. Постарайтесь не разбить ничего больше, пока вы на борту. В самом деле, братья, не стоит забывать об учтивости; иначе у нас не останется ничего.
Казалось, теперь он почти не обращает на нас внимания, опустив взгляд на ауспекс, встроенный в наруч. Я слышал, как прибор отсчитывает размеренный, похожий на удары сердца, пульс эхолокации.
— Вы трое пришли одни?
— Да, — ответил я.
— Где Фальк? Угривиан? Ашур-Кай?
— На моем корабле, на орбите... Кто ты? Назовись.
— Когда-то я был на тысячах гололитов по всему Империуму. Теперь вы утверждаете, что меня не узнают даже воины Легионов Астартес. — Мы молчали в ответ; он мрачно усмехнулся. — Как пали великие, — добавил он.
Воин запустил пальцы в волосы, отбрасывая их назад и открывая бледное, покрытое шрамами лицо, не позволяющее определить возраст. Ему могло быть тридцать лет или три тысячи. Война отметила его черты сетью старых порезов и оспинами ожогов. Битвы оставили след там, где не справился возраст.
Глаза — безумное, блестящее золото — смотрели на нас, не мигая. В них мелькало веселье, согревая холодный металлический взгляд.
Именно так я узнал его. Он не носил больше массивные черные доспехи Юстаэринцев, и волосы его не были подобраны вверх по обычаю подземных банд Хтонии. Он был изможденной тенью того непобедимого воина, кто когда-то красовался на гололитах, сообщающих о победе, и в имперских пропагандистских передачах, — но я узнал его, стоило встретиться с ним взглядом и различить его сухое, безжалостное веселье. Я видел этот взгляд прежде. Я видел его на Терре, когда Дворец пылал вокруг нас.
Он смотрел на нас троих, не отводя взгляда, молча, как и мы. Наконец, Леор нарушил равновесие — уничтожив при этом все возможности дипломатии.
— Брось оружие, капитан Абаддон. Мы пришли забрать твой корабль.
скачать в формате .doc
понедельник, 01 октября 2018
Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
XI
АСТРОНОМИКАН
Любой, кто путешествует в космосе, знает об Астрономикане — так называемом Луче Надежды. Это — психический свет, на который миллионы мутантов-Навигаторов из генетически модифицированных родов направляют свои корабли в бурных волнах варпа. Без Астрономикана нет Империума.
Куда меньше известно о его источнике. Большинство населения Империума верит, что свет маяка порожден Самим Императором, но он лишь направляет эту силу. Он не создает ее. В подземельях под Имперским дворцом, где тысячи пленных душ ежедневно приносятся в жертву беспощадным механизмам устройства, поддерживающего жизнь Императора, луч Астрономикана устремляется сквозь ад на изнанке реальности. Психический крик, разносящийся эхом во тьме, дающий человечеству путеводный свет.
Мы можем видеть этот свет. Мы, обитающие в Империи Ока, можем буквально видеть его. Астрономикан достигает даже нашего чистилища изгнанников, и для нас это — не просто мистическое сияние, освещающее варп. Это — боль, это — огонь, и это — молот войны для целых миров Нерожденных.
Было бы ошибкой считать, будто сила Императора сражается здесь с силами Четырех Богов. Это не порядок против хаоса: здесь нет ничего столь примитивного, как «добро» против «зла». Это лишь потоки психической энергии, сталкивающиеся в огненном вихре.
Большинство из Сияющих Миров необитаемы, потеряны в смертельном водовороте противоборствующих психических сил. Армии огненных ангелов и окутанных пламенем призраков ведут войну против всего, что встретится на их пути. Мы называем эту область Огненным Приливом. Ценность Авернского Разлома заключалась в том, где проходил путь, а не в точке назначения. Он позволял миновать системы, навечно выжженные до пепла Огненным Приливом, и проникнуть в более спокойные Сияющие Миры за ним. Эти звездные системы тоже залиты психическим светом, но он не сжигает их.
Столетиями подряд в этой области мог не побывать ни один корабль, ибо здесь нечего было искать, кроме еще одного примера проявления энергий души, которые смертные едва ли в силах контролировать. Не раз Механикум пытались использовать духов Нерожденных, заключенных в непостижимых механизмах из плоти, чтобы нанести на карту Сияющие Миры — вечно движущиеся и изменяющиеся. Как вы можете догадаться, эти попытки не имели успеха.
Существо, что называло себя Империос, было еще одной гранью силы Астрономикана. Бессознательный поток психической мощи, воплотившийся не в образе света, или пламени, или ангела возмездия — но всего лишь как святой в своем собственном паломничестве. Призрак, восставший из беспокойных снов Императора. Должен признаться, его мягкость действовала мне на нервы. Я ожидал гнева и пламени, а не этого странного эха человечности.
— Зачем вы пришли? — спросило создание. — Зачем вам следовать за ветром хора Императора? Для вас здесь нет ничего. Ваши души питаются завоеваниями и жаждой крови. В этих волнах нечего завоевывать. Здесь нечему истекать кровью.
По всему стратегиуму мутанты и смертный экипаж все еще отступали, пригибаясь, вскрикивая от ужаса при словах аватара. Тза'к стоял в окружении нескольких из своих стражей порядка, нацелив свои антикварные лазерные винтовки на призрака на моем троне. Я видел, что из его ушей сочится кровь. Он сплевывал на палубу кровавой слизью, но винтовка ни разу не дрогнула.
Взглянув через чувства Тза'ка, я понял источник его мучений. Он видел бестелесную ауру дрожащего света — подобно тому, как солнце отражается от поверхности океана. Вместо голоса Солнечного Жреца он слышал крики жертв-псайкеров, которых скармиливали психическому механизму Императора.
«Я разберусь с этим существом, — передал я надсмотрщику. — Оставайтесь на своих местах».
— Ты причиняешь боль моей команде, — сказал я Солнечному Жрецу. — Эти смертные не могут понять твоих слов, а твоя сила ранит их.
— Я пришел как Голос, не как Воин. Причинять вред не входит в мои намерения.
У него не было оружия, и я не чувствовал вражды в его разуме. Оно не испытывало к нам ничего, кроме бесстрастного интереса. Мы были для него всего лишь любопытными явлениями, ничего не значащими искрами жизненной силы. Его золотая маска повернулась, описав медленную дугу, обводя взглядом каждого из нас прежде, чем ответить.
— Что привело вас в свет Императора, сюда, на берега Преисподней?
— Пророчество, — сказал Леор.
— Верность, — поправил я.
Империос провел пальцами по подлокотникам моего трона, глядя на нас искаженным мукой металлическим лицом. Голос существа стал тише и почтительней.
— Я должен просить вас повернуть назад, и потому я прошу еще раз.
Мы переглянулись — мы, воины из горстки враждующих легионов, — не понимая слов призрака.
— Почему? — спросил Телемахон. Его маска была воплощением спокойствия — точно в противоположность изуродованному болью лицу Солнечного Жреца. — Чем мы угрожаем тебе?
— Вы не угрожаете мне, ибо я — всего лишь мелодия в Песне. Вы — угроза Певцу.
— А если мы не повернем? — спросил Леор.
— Тогда следующим куплетом Песни будет огонь и ярость, а не мудрость и милосердие. Они настанут — не сейчас, не скоро, но в свое время и в своей силе. Судьбе, которую вы хотите создать, не может быть позволено свершиться.
Интерес Ашур-Кая волной прокатился сквозь меня — почти лихорадочным возбуждением.
«Оно знает будущее, Хайон. Это существо — сосуд истинного предвидения. Мы должны захватить его!»
«Ты не можешь пленить осколок силы Императора».
«Мы должны попытаться!»
До этого момента я ни разу не беспокоился об угасающей силе моего прежнего наставника. Он всегда жадно стремился присвоить любые крохи пророческих видений, до которых мог дотянуться, но только сейчас я начал сомневаться в его способностях видеть сквозь туманы потенциального будущего. Он не смог предупредить меня о засаде в сердце шторма, но я не обратил особенного внимания на эту ошибку. Предвидение — ненадежное искусство, и даже те, что утверждают, будто видят будущее, не могут согласиться, какие именно цепочки событий приведут к нему. Но при виде этого отчаянного стремления его ошибка вспомнилась и породила сомнения.
Его собственные пророчества становились все более редкими и неясными в последние годы. Становился ли он слабее по мере того, как время шло в Империи Ока? Возможно, он искал костыль для своих угасающих сил?
Мы подошли ближе, опустив руки на лежащее в кобурах оружие — холод пробирал от слов Солнечного Жреца. Телемахон стоял за моим левым плечом, Леор — за правым, а Вихрь припала к палубе, прижав уши к голове. Призрак на троне выглядел отрешенным, точно завороженным чем-то, что никто из нас не мог увидеть или услышать.
— У каждого из вас есть свои слова и мелодия в Песне, что исходит из уст Хора Императора. Предупреждения о восстании, о пробуждении, о смерти и огне среди звезд. Это ли то, чем вы станете? Орудиями разрушения? Проклятием человечества?
— Человечество давно забыло, кто мы такие, — сказал Телемахон. — Мы — изгнанники. Мы — не больше, чем сказки, которыми пугают непослушных детей.
— Я прошу вас повернуть назад, — повторил Солнечный Жрец. На его золотом лице мерцали блики отраженного света от красных ламп на мостике.
— Этому не бывать, — ответил я. «Оружие, братья».
Телемахон вскинул болтер вместо того, чтобы обнажить мечи; он прицелился, звякнув прикладом о наплечник. Цепной топор Леора коротко взвыл. Я взвесил в руке знакомую тяжесть Саэрна.
«Прекратите агрессию! — отчаянно передал Ашур-Кай. — Это существо обладает предвидением. Мы должны пленить его. Мы должны постичь его».
Раздражение вскипело во мне — от меня снова требовали, чтобы я принял во внимание ненаписанное будущее вместо того, чтобы признать за мной свободу делать собственный выбор. Ашур-Кай. Саргон. Теперь — это создание.
«Это — мой корабль, Ашур-Кай. Меня не заботят капризы призраков».
«Неужели? — его едкий тон звучал почти умоляюще. — Разве что капризы демонов и ксеносов».
Я помню глаза Солнечного Жреца — их прежде всего. Взгляд, который должен был быть безжизненным металлом, передавал в холодном золоте множество эмоций. Он боялся. Боялся нас. И не зря — он явился в безобидном обличье лишь для того, чтобы встретиться с готовностью убить. Это не было воплощением силы Императора. Это было всего лишь последним отчаянным вздохом умирающего. Бурлящее психическое варево породило жестокого и трусливого посланника, чтобы говорить от имени Императора.
— Ты уничтожил бы нас, если бы мог, — заявил я ему, — но мы миновали Огненный Прилив. Все, что ты можешь — бросать горящие тела Нерожденных на наш корабль, а потом унижаться до мольбы, когда это не сработает. Теперь ты пытаешься воззвать к нашей совести? Ты проповедуешь смирение не той публике, тень. Почему мы должны повернуть назад? Что ждет нас там? Что такого мы можем сделать, что ты хочешь это предотвратить?
Складки мантии медленно заколыхались; дух поднялся с трона. Телемахон и я крепче сжали оружие. Болтер Леора выстрелил с гулким грохотом, всего в полуметре от моего правого уха. Болт угодил в грудь призраку, разметав обрывки грязной ткани и забрызгав трон кровью.
«Нет! — безмолвно выкрикнул Ашур-Кай со своего балкона над нами. — Ты, кровожадный ублюдок!»
— Сядь на место, — прорычал Леор призраку.
Солнечный Жрец не упал, несмотря на дыру, зияющую в его груди. Его тонкие пальцы дрожали. Вены на руках потемнели, выделяясь под кожей. Металл его лица начал тускнеть и ржаветь, старясь прямо на глазах.
— Вы — гибель империй, — сказал нам призрак, распадаясь и истлевая. — Вы станете концом Империума. Этого ли вы хотели, когда впервые смотрели в звездное небо на мирах, где вы родились?
Он поднял руку, сочащуюся гнилостной жидкостью из-под чернеющих ногтей. Белоснежная мантия была испачкана кровью и нечистотами, пятна проступали на ткани, медленно расползаясь. Паутина трещин разбегалась по золотому лицу.
— Конец Империума, — задумчиво повторил Телемахон.
Леор хмыкнул:
— Чересчур показушно, на мой вкус, но звучит неплохо.
Солнечный Жрец опустился на четвереньки, поддавшись разложению, уничтожавшему его. Кость в его тонком запястье сломалась с сухим треском, и он рухнул на палубу неопрятной кучей тряпья. Запах гниения клубился вокруг нас. Телемахон подошел к умирающему существу и опустил ботинок на его спину.
— Моя судьба принадлежит лишь мне, призрак, и я не питаю любви к пророчествам.
Пожалуй, это было единственное, в чем мы с ним были согласны. Телемахон пнул разлагающегося жреца, вынуждая того перевернуться на спину. Я чувствовал, каким поверхностным был его гнев, — он испытывал эмоцию, но в ней не было истинной страсти. Прежде он наслаждался бы этим насилием, доказательством своего превосходства на другим существом, но теперь это удовольствие было одним из многих, которых я лишил его. Теперь он мало что мог чувствовать — если только я не позволял ему. Не было вернее способа обуздать его, чем контролировать ощущения, ради которых он жил.
Ашур-Кай наконец добрался до нас, упав на колени рядом с исчезающим призраком. Его алые глаза еще слезились от света Астрономикана, обжегшего их, прежде чем мы закрыли окулус.
— Ты плачешь, альбинос? — хохотнул Леор.
— Глупцы, — прошептал Белый Провидец. — Уничтожить существо такой силы... Манифестацию Самого Императора... Какие же вы все глупцы.
Солнечный Жрец не мог уже говорить. Белая дымка струилась из его распахнутого металлического рта. Одна из трещин на его щеке разошлась, раскалывая пополам маску и обнажая лишенное кожи лицо под ней. Существо попыталось снова подняться на дрожащих истончившихся ногах. Пинок Телемахона отправил его обратно на палубу.
Ашур-Кай выглядел совершенно опустошенным. Во взгляде, которым он одарил Леора, было столько страдания, что я подумал, не намерен ли он вырвать душу Пожирателя Миров из тела прямо здесь.
— Глупцы, — повторил он тише, но яростней.
Солнечный Жрец распадался на части — так сыплется прочь песок между пальцев. Там, где он стоял, осталась лишь грязная мантия и горка пепла на палубе. Мутанты поблизости закашлялись, вдохнув пыль останков призрака.
Никто из нас не произнес ни слова. Что это было — беспомощное предупреждение? Пророческий дух? Или же всего лишь очередное воплощение безумия в вечных волнах Ока?
Вихрь ответила моим невысказанным мыслях. Она подошла ближе, пока я смотрел на останки призрака.
«Огонь твоей души горит ярче с каждым днем, хозяин. Нерожденные знают твое имя, и все больше их узнает о тебе с каждым твоим вздохом. Что-то происходит. Грядет изменение. Этот... жрец... бежал от нас, но Он вернется снова. Я знаю это. Я обещаю это».
«Я верю тебе, Вихрь».
Я оглянулся на Ашур-Кая.
— Брат?
Он склонился к самой палубе, погрузив руки в пепел у наших ног.
— Астрономикан слаб здесь, Хайон. Даже эта проекция образа должна была потребовать невероятной силы. А вы — вы уничтожили его одним невежественным выстрелом.
— Он доставил свое предупреждение, — ответил я.
Мне казалось мелочным становиться на чью-либо сторону. Я не приказывал Леору стрелять, но и не относился к мертвому существу с таким же почтением, как Белый Провидец. Оба моих брата испытывали мое терпение — и Леор со своей неконтролируемой агрессией, и Ашур-Кай с его упрямым мученичеством.
Его запал угас, и он принялся просеивать пепел меж пальцами.
— Эта пыль была бы бесценным ингредиентом в моих ритуалах. Я соберу ее, с твоего разрешения.
Я посмотрел на своего бывшего наставника, стоявшего на коленях в драгоценной пыли мертвого аватара. Я чувствовал его гнев, обращенный ко мне — за то, что я принял участие в уничтожении духа, потенциально наделенного пророческим даром. Хуже того, я чувствовал его скорбь.
— Его останки — твои, — сказал я ему. — Используй их как следует.
Он не ответил.
— И если ты сможешь выяснить, почему он явился нам...
Ашур-Кай вздохнул:
— Если бы ты не убил его, возможно, мы бы уже знали ответ.
— Я не убивал его, Ашур-Кай.
— Ты был когда-то капитаном, Сехандур. Ты знаешь первый закон тех, кто ведет за собой. Если ты принимаешь ответственность, когда дела идут хорошо, будь готов принять вину, когда они идут плохо.
Сперва я подумал, что-то в моем выражении лица или в моей ауре привело его в замешательство — он прервал лекцию, его белое лицо застыло. Только оглянувшись, я понял, что встревожило его. Телемахон и Леор оставались рядом, все еще не убрав оружие, глядя на Белого Провидца вместе со мной.
Как же изменился корабль за столь короткое время. Теперь здесь были не только мы с Ашур-Каем, наблюдающие за трудами рабов, слуг, орудийных жрецов и бездумных воинов Рубрики. Другие стояли рядом с нами — другие со своими собственными сердцами, мыслями и желаниями. Со своими собственными намерениями, создающими конфликты. Равновесие было весьма шатким, ибо мы — все трое — были предводителями. Ашур-Кай поднял взгляд на нас, воинов и командиров из трех легионов, и кивнул, отвечая некоему своему решению.
«Да будет так», — безмолвно произнес он.
На мгновение наши взгляды встретились, а затем мой бывший наставник сделал то, чего никогда не делал прежде. Не сказав больше ни слова, он аккуратно оборвал связь между нами, прекращая касание разумов.
***
Мы миновали миры, на которых жизнь была выжжена до молекулярного уровня, уничтоженные, когда Око Ужаса впервые открылось. Мы миновали миры, покрытые океанами кипящего расплавленного золота или облаками невозможного огненного пара. Мы миновали миры, где цивилизации слепых существ чувствовали наше приближение и обрушивали на наш корабль вопли десяти миллионов дрожащих психических голосов. Мы миновали миры, где призраки мертвых эльдар вели вечную войну против немногих демонов, что проявлялись в Сияющих Мирах, равно как и против духов, похожих на мужчин, женщин и космодесантников, искаженных до неузнаваемости. Каждая планета была обожжена воплощенным светом Астрономикана и в то же время несла сокрушительную печать Великого Ока.
Мысли о Солнечном Жреце преследовали меня. В свободные часы я ловил себя на том, что вспоминал слова призрака и пытался разгадать его намерения. Даже здесь, на границе Сияющих Миров, за бушующими волнами Огненного Прилива, свет Астрономикана нельзя было назвать слабым. Было ли это истинным пророческим видением? Действительно ли это была проекция, говорящая от лица Императора и самого Астрономикана, или же попросту очередное призрачное отражение психических волн, из тех, что возникают и распадаются в водовороте Ока без всяких предвестий великой судьбы?
Мало кто разделял мои тревоги.
— Замолкни, — сказал Леор, когда я спросил у него об этом. — Что с тобой стряслось? Переживаешь о тысяче вещей, на которые все равно не можешь повлиять. Кого волнует, что это было такое? Он уже мертв.
Это было на третий день после того, как мы вышли из Паутины. В окулусе перед нами разворачивался космос, затянутый золотым туманом.
— Как у тебя всё просто в жизни. То, что можно убить — ты убиваешь. Если же ты не можешь преодолеть угрозу, ты просто не думаешь о ней или убегаешь.
— У нас в легионе это называется «выживание».
— Но Солнечный Жрец...
Он поднял руки. На его жестком, покрытом шрамами лице отразилось усталое смирение.
— Скажи мне, в чем дело.
— Видишь ли, мне кажется, это столкновение было испытанием. И мы его не прошли.
— Да кому взбредет в голову нас испытывать — здесь? Как там ты говорил Фальку тогда, на борту «Избранного»? Мы живем в преисподней. Здесь на каждого из нас найдется по сотне призраков и видений.
Я не говорил именно таких слов, но смысл от этого не менялся. Он был прав — так же, как я был прав, говоря о подобном прежде.
— Если он вернется, чтобы снова мешать нам, — продолжил Леор, — мы убьем его еще раз. Скольких демонов и духов мы одолели за эти годы? Ты изводишься из-за какого-то бестолкового выплеска психической энергии. Лучше бы ты озаботился тем фактом, что мы заблудились.
— Мы не заблудились, — ответил я. — Мы пройдем Сияющие Миры через несколько дней и достигнем края Элевсинской Завесы.
— Как скажешь, колдун. А от Фалька новостей не было?
— Он все еще не отвечает на вызовы по воксу.
Я по-прежнему не особенно волновался. Переход от смертных к Дваждырожденным мог занять дни, недели, месяцы... Пока воины Фалька ограничивали свои нападения бесполезными членами экипажа из касты рабов, они свободны были поступать, как им вздумается, в приступах одержимости. Когда я пытался мысленно достичь разума Фалька, я натыкался на кипящую стену отравленной памяти, которой не было места в человеческих мыслях. Даже с такой железной волей, как у него, битва за его тело еще не была окончена.
— А где твоя новая игрушка? — Леор почесал лицо грязными пальцами и сплюнул на палубу кислотной слюной. Он продолжал это делать, сколько бы раз я ни просил его прекратить.
— Я не знаю, где сейчас Телемахон. Я дал ему право свободно передвигаться по кораблю.
Пожиратель Миров утробно хмыкнул.
— Не уверен, что история запомнит это как разумное решение, Хайон. Я бы не доверил Третьему легиону гореть, даже если бы сам их поджег.
— То же самое я сказал сардару Кадалу, когда Дети Императора напали на нас. Пожалуйста, не повторяй мне мои собственные остроты, Леор.
Леор только ухмыльнулся, демонстрируя полный рот бронзовых зубов.
***
Нам понадобилось еще несколько долгих дней, прежде чем мы достигли самой Элевсинской Завесы. Преисподняя, которую нам приходится называть домом, огромна, и здесь есть течения и волны, как в любом океане — включая бури неодолимой ярости и острова относительного спокойствия. Реальность и нереальность встречаются здесь, но никогда не достигают равновесия. Самое очевидное проявление этого — то, что почти невозможно провести флот через границы Ока, внутрь или наружу, и сохранить хоть какое-то единство. Удерживать флот вместе, странствуя в пределах Ока, уже было испытанием даже для умелых колдунов, навигаторов или Нерожденных. Но покинуть Око — преодолеть его беспокойные, безжалостные границы — это требовало таланта, который сложно переоценить. Именно поэтому наше убежище было столь идеально. Мы не могли с легкостью покинуть его, но Империум не мог даже надеяться проникнуть сюда. Не то чтобы мы этого боялись, конечно. Империум Человечества едва помнил о нашем существовании в те дни.
Есть редкие спокойные области Ока, где царит холодная, леденящая душу тишина. На краю Элевсинской Завесы я не мог не вспоминать о том, как целая раса умерла здесь. Мы проводили свою жизнь, странствуя не только среди эха рождения Младшего Бога, но и в межзвездной могиле чужой империи.
Завеса представляла собой огромное красно-черное облако пыли, окутывающее несколько давно мертвых звездных систем на краю Ока. Отправленные в него пробы не могли проникнуть глубоко и не обнаруживали ничего, стоящего изучения. Корабли, погружавшиеся туда — те немногие, что вообще делали это за прошедшие века, — редко возращались, и даже тогда они не сообщали ни о чем, ради чего стоило бы отправиться туда снова. Немногочисленные доклады, которые я видел, даже не упоминали о каких-либо планетах. Возможно, все миры здесь были поглощены целиком, когда родился Младший Бог.
Месяцы странствий привели нас к границе Завесы, и «Тлалок» лежал в дрейфе, широко раскинув сеть сигналов ауспекса. Анамнезис не слышала, не видела и не ощущала ничего внутри завесы.
— Вперед, — приказал я команде корабля.
«Тлалок» вошел в Завесу, ослепившую наши сканеры и окутавшую нас тьмой. У нас не было цели назначения. Нам негде было взять направление — ни от Фалька, ни из разрозненных описаний Саргона. Мы просто шли сквозь пыль, подняв щиты и приготовив орудия.
В первый день не произошло ничего. Так же, как и во второй день, третий, четвертый, пятый. На шестой день мы проплыли через поле астероидов, которое едва могли разглядеть. Его размер и плотность оставались для нас тайной, пока Ашур-Кай и я не протянулись мыслями в пространство и не направили корабль, как только могли, в удушающей тьме.
«Когда-то это была планета», — передал он мне несколько часов спустя.
Я не ощущал никакого резонанса, свидетельствующего о том, что он прав.
«Как ты можешь быть уверен?»
«Я почувствовал это, когда один из камней разбился о наши пустотные щиты несколько секунд назад. Я чувствовал отголоски жизни. Это поле астероидов когда-то было планетой».
«Что уничтожило его? Что разбило его на части?»
«Мы еще увидим, не так ли?»
— Гравитационное возмущение, — доложил один из сервиторов в рубке. Изменения в гравитации означали большое небесное тело поблизости. Остатки разрушенного мира? Самый большой обломок?
Но, по большому счету, мои подозрения мало что значили. Следовать за гравитационным притяжением было невозможно — оно бросало нас из стороны в сторону, не подчиняясь ни одному закону природы, не открывая своего источника. Казалось, что остатки планеты двигались, и астероидное поле дрифтовало вместе с ними.
— Вот теперь мы заблудились, — заметил Леор спустя первую неделю. Всё, что я мог сделать — только кивнуть в ответ.
На десятый день я сдался необходимости спать, и видел те же сны, что снились мне всегда — о волках, воющих на улицах горящего города.
Но — впервые за десятилетия — этот сон превратился из старого воспоминания в нечто другое. Мне снился дождь. Дождь, жалящий мою кожу укусами жгучих капель. Дождь, падающий с грязного мраморного неба на замерзшую равнину стеклянно-белого камня. Там, где дождь касался земли, он с шипением испарялся, вгрызаясь в лед. У капель на моих губах был вкус машинного масла. Попав в мои открытые глаза, капли выжигали зрение частица за частицей, превращая всё, что я видел, из мутно-белого в чистейшую черноту.
Я проснулся, прижимая кончики пальцев к закрытым глазам.
— Ты почувствовала это? — спросил я вслух.
С другой стороны комнаты моя волчица зарычала в ответ.
***
— Аас'киарал, — сказала Нефертари, называя эльдарское имя погибшего мира. Телемахон хмыкнул, услышав это. Он говорил на языке моей связанной кровью так же хорошо, как я, хотя у меня не было не малейшего желания узнавать, где он его выучил.
Я понимал, что его насмешило. «Песня Сердца» — имя, которое планета больше не заслуживала. Ее поверхность была затянута мутными бельмами штормов, укрывающих весь мир белесыми облаками. Беспорядочный танец молний то и дело разрывал мрачные небеса.
Некоторые из моих более склонных к духовным рассуждениям братьев верят, что у каждого мира есть душа. Если это так, то дух Аас'киарала был ожесточенной и измученной сущностью, и он не приветствовал чужаков. Самая тяжелая его рана оказалась источником астероидного поля — половина планеты попросту исчезла. Столь ужасный ущерб должен был уничтожить мир полностью, но Аас'киарал продолжал жить, пусть даже изуродованный, дрейфуя в облаке пепла. Разбитый мир, неспособный увидеть даже собственное солнце.
Мы стояли у командного трона, глядя на серо-белую планету в окулусе. То, что осталось от нее, не могло существовать нигде, кроме Великого Ока, где законы реальности подчинялись прихотям смертных разумов. Наши невооруженные глаза не видели ничего, что могло бы ждать на ее поверхности. Наши сканеры не показывали ничего. Сенсорный зонд, запущенный в ее клубящуюся атмосферу, не доложил нам, как вы можете догадаться, ничего.
— А что насчет других кораблей поблизости? — спросил Леор.
— Это — Элевсинская Завеса, брат. Ты можешь плыть через это облако пыли три тысячи лет и не заметить ничего, пока не врежешься прямо в препятствие.
Он недовольно хмыкнул — звук, к которому я начинал привыкать:
— И что, никак нельзя считать плазменные следы в атмосфере — выяснить, не было ли кораблей на ближайшей орбите?
— Нет способа сделать подобное, — ответил Ашур-Кай. — Те, кто умнее тебя, уже пытались.
Я смотрел на астероиды — те немногие, которые были видны, — плывущие в вечном сумраке. Мы находились на орбите деформированной планеты с тысячей каменных лун.
— Похоже на надкушенное яблоко, — заметил Угривиан. Когда я повернулся к нему, не поняв, он пожал плечами: — Яблоко — это такой фрукт. Они росли у нас, на Нувировой Высадке.
— Зачем вообще кому-то являться сюда? — Леор никак не мог представить себе, в чем могла бы быть ценность этого места — для него оно не имело смысла. Тысячи миров в Оке были населены ордами Нерожденных, ведущих войну между собой, и все это было только частью Великой Игры богов. Многие отряды бывших легионеров стремились завладеть каким-нибудь миром — ведь где лучше провести вечность, как не на планете, которую можно переделать под собственные желания?
Аас'киарал казался бесполезной добычей, вне всякого сомнения.
— Здесь можно спрятаться, — сказал я.
Леор сплюнул на палубу — я его не убедил.
— А сигнал совершенно точно пришел отсюда?
— Это был не сигнал, — поправил его Ашур-Кай.
— Ну, значит, видение.
— Какой ты всё-таки забавный дикарь. Сомнус-послание — это не видение.
Я заметил, как аура Леора вспыхнула раздражением, но, тем не менее, он не сказал альбиносу ни слова.
— Хайон? — он повернулся ко мне.
Я ответил, не глядя на него:
— Это была сновидческая астропатическая передача.
— Ага, — он натянуто улыбнулся. — Это всё объясняет.
Он хотел объяснений, но, как и многие другие проявления шестого чувства, астропатию почти что невозможно описать тем, кто никогда не испытывал ее прикосновения. Даже многие из тех, кто служит Имперской Инквизиции — и, возможно, окажутся единственными читателями этих записей — знают ничтожно мало о мириаде дисциплин, открывающихся для владеющих Искусством. Редкие астропаты служат непосредственно Святому Ордосу, и даже психически одаренные воины и ученые Инквизиции не могут позволить себе потратить десятилетия, необходимые, чтобы постичь астропатическую речь.
Сфера астропатии лежит за пределами безмолвного обмена импульсами и эмоциями, проходящего между многими достаточно близкими псайкерами. Когда астропаты на далеких мирах «говорят» через варп, они не пользуются словами и даже речью. Они безнадежно лишены способности к внятному общению. Те, кто изучал Искусство, знают, что бессмысленно даже пытаться совершить столь тонкую работу.
Умелые астропаты посылают образы своих собственных разумов, проекции опыта и отсылки памяти. Это может быть мгновенная эмоция или часы глубоких ощущений. И это — осознанно или неосознанно — немногим отличается от мысленного общения, но требует несравнимо больших, невероятных усилий. Сравните это с тем, как шепот дается легко, но крик лишает дыхания.
Принимающего разума никогда не достигает то, что отправлено передающим сообщение. Если бы для этой связи требовался лишь обмен сообщениями, облик Империума был бы совсем иным. Астропатическое искусство большей частью лежит в умении интерпретировать полученные видения и отслеживать их источник. Целые орбитальные станции заняты скованными псайкерами, привязанными к хирургическим столам, сжимающими перья в дрожащих пальцах, тогда как их надзиратели-мнемомастера изучают бесконечные свитки пергамента, покрытые торопливо записанными видениями. Подобные узлы связи Адептус Астра Телепатика — восхитительно желанная цель для воинств наших крестовых походов. Нет лучше способа заставить систему замолчать, чем перерезать горло до того, как прозвучит крик о помощи.
Отправка сообщений — самая легкая часть этой психической дисциплины. Интерпретировать же сны — намного сложнее. Как различить дар, посланный далеким разумом, и обычный, естественный кошмар? Когда видение предупреждает о грядущем кровопролитии, а когда это — послание, опоздавшее на столетия, достигшее чужого разума века спустя, когда отправивший его давно мертв?
Ашур-Кай однажды видел в сне город, полный кричащих детей, что изрыгали черные нечистоты на улицы. Подобные видения достаточно часто посещают нас, живущих в полном демонов Оке, но в этом случае он не стал отмахиваться, считая его сообщением. Так и было: видение о колдунов из Братства Ониксовой Пасти, одного из боевых отрядов Несущих Слово, которых уничтожили Леор и его Пятнадцать Клыков. Альбинос услышал их предсмертный астропатический крик.
Это — реальность, в которой нам приходится жить. Со временем приходит навык различать оттенки и знаки в посланиях. Чувствовать, давно ли было отправлено видение. Знать, подлинное ли оно. Но никогда, никогда нельзя добиться полной уверенности.
А что же, если не овладеть подобным чутьем? Многим не удается. История Империума — десять тысяч лет повестей о тех, чьи разумы и души поглощены были существами, таящимися в варпе.
— Я считаю, что это было сообщение, — сказал я Леору. — Вот самое простое и верное объяснение.
Он хмыкнул — явно не спеша доверять моим словам.
— Позволь мне перефразировать, — уточнил я. — Я знаю, что это было сообщение. Оно привело нас сюда, и хотя я не могу быть уверен в его источнике, это — тот самый мир, что был указан в сомнус-послании.
— Все равно больше похоже на «может быть».
«Поверь мне».
Он потряс головой — не в знак несогласия, но отрицая мое прикосновение к его разуму. Его левый глаз начал подергиваться в болезненном тике. Как странно. Стоило мне лишь задеть его разум своим — и его импланты немедленно отреагировали раздражением. Он никогда не любил мысленной речи, но здесь, казалось, присутствовал некий усиливающий фактор. Возможно, причина была в мире под нами?
— Не делай так, — сказал Леор, слизывая кровь из кровоточащих десен. Воздух вокруг него дрожал — духи боли ласкали его броню с любовью и нежностью, ожидая своего рождения.
— Приношу свои извинения, брат. — Я вновь обратил взгляд к разрушенной планете на экране окулуса: — Я почти не чувствую жизни на этой планете, но там есть частица разума.
В безмолвном голосе Ашур-Кая звучало сухое веселье: «Частица разума. Огненный Кулак будет там как дома».
Я ответил столь же сухо: «Ты просто воплощенное просперийское достоинство. А теперь дай мне сосредоточиться».
— Частица разума?.. — начал было Леор.
Я повернулся к нему. Его смуглое изуродованное лицо было абсолютно серьезным — он способен был понять сказанное, но требовал больше пояснений. Я услышал, как Ашур-Кай рассмеялся в моем разуме, но, несмотря на всю Леорову грубость, Пожиратель Миров не был глуп. Я странствовал с Ашур-Каем и Вихрь так долго, что легко было забыть о тех, чье обычное восприятие не позволяло им видеть галактику так, как это делали мы. Леор мог полагаться только на свои глаза и корабельные сканеры. Так же обстояло дело с Нефертари, но она редко снисходила до вопросов.
— Кто бы — или что — ни отослал это сообщение, это очень скрытное существо.
— Могли бы сразу так и сказать, — Угривиан, стоявший рядом с Леором, покачал головой. — Тизканские формальности начинают утомлять, колдун.
— Я учту это.
— Я иду с тобой, — заявил Леор. Ничего иного я не ожидал.
— И я тоже, — сказала Нефертари. Моя дева-ксенос стояла у подлокотника моего пустующего трона, проводя точильным камнем по лезвию своего свежевального ножа. Услышав ее заявление, остальные обменялись взглядами.
— Ты останешься здесь, — ответил я. — На планете крайне нестабильная атмосфера, и мне пришлось бы постоянно поддерживать вокруг тебя щит. Для этой миссии нужны пустотные щиты и герметичная броня.
Ее голос буквально истекал недовольством:
— Почему?
Я вспомнил о видении из сна, о шипящем дожде, который обжигал мою кожу и затуманивал зрение жалящей болью.
— Там идет дождь из кислоты.
скачать в формате .doc
@темы: пафос, Их нравы, изображение гранёного стакана, истории с другого берега
Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
X
ПАУТИНА
Чтобы достичь Элевсинской Завесы, мы должны были пройти Сияющие Миры. Только глупец мог направить корабль прямиком через них и встретиться с разрушительными волнами того, что мы называли Огненным Прибоем, — но, к счастью, существовала и другая возможность. Мы не собирались путешествовать сквозь эту область, полную психического пламени. Мы собирались обогнуть ее. И для этого нам нужно было уйти в Паутину.
Царства рушатся. Империи умирают. Таков ход вещей. Сейчас мы считаем вымирающих эльдар одним из древнейших видов галактики, но они — не более, чем дети-рабы Первой расы, известной нам как Древние.
О Древних мы не знаем почти ничего. У них была холодная кровь и покрытая чешуей кожа — всё прочее остается легендами и тайнами. Их цели, влияние и сила — за пределами разума любого из ныне живущих. Всё, что доподлинно известно нам — что они постигли природу варпа за тысячелетия до того, как большинство видов появились на свет, и знали его опасности лучше, чем мы способны даже сейчас.
Мы называем его преисподней и Морем Душ, но это — не более чем невежественные людские метафоры, в которые мы пытаемся втиснуть холодную метафизическую истину. Эмпиреи состоят из душ — как, согласно текстам Темной Эры Технологий, вода состоит из трех атомов: один атом кислорода и два водорода.
Эфир, эктоплазма, пятый элемент. Называйте это как угодно — речь идет о реальном веществе душ. Варп — не царство, куда отправляются души. Это — царство, полностью созданное из их вещества. Души не существуют в варпе — они и есть варп.
Древние знали об этом. Знали и поднялись над разрушительным касанием варпа, создав способ перемещения по галактике, который избавлял от необходимости путешествовать сквозь преисподнюю. Даже мой отец, Магнус Красный, немного знал о нем — он называл его Измерением Лабиринта. Те из нас, кто знает о существовании этого способа сейчас — включая эльдар — те, кто по-прежнему продолжает им пользоваться, обычно зовут его Паутиной.
Находясь за пределами реальности и нереальности, это измерение простирает свои тайные пути по всей галактике. На одной планете оно может проявляться всего лишь как портал, что открывается с одного континента на другой, достаточных размеров, чтобы пройти через него в одиночку. В других местах, во тьме, где не светят звезды, целые флотилии эльдар и их миры-корабли движутся по его незримым коридорам. Именно там сотни тысяч обреченных эльдар нашли укрытие от рождения Младшего Бога и гибели своей империи. Коморра, Темный Город, где родилась Нефертари, — величайшее пристанище чужих в этих глубинах; но не единственное.
Время и бесконечная война не пощадили Паутину. Целые области ее запутанных путей заняты демонами, и то, что когда-то было конструкцией невообразимой сложности, охватывавшей всю галактику, — теперь не более чем пустая скорлупа, остатки былого величия. На многих ее путях царит тишина, холод и забвение. В остальном же просторы Паутины даже не нанесены на карты человеческой рукой, и миллиарды ее врат остаются незамеченными для человеческих чувств. Это царство не создано для нашей расы.
Те из нас, что избрали Империю Ока, знакомы с наследием Паутины больше, чем любой житель Империума. Оно существует в нашей реальности — так же, как каменные руины забытых цивилизаций остаются на примитивных имперских мирах. Входы в разрушенный лабиринт часто незаметны или же таятся на самом краю восприятия. В мирах, принадлежащих демонам, равно как и глубоко в пространстве Ока, те из нас, кто одарен достаточно тонкими чувствами, могут обнаружить эти дыры в нашей искаженной реальности. Иногда это явление, полное мрачного величия — окутанный тенями разрыв в пространстве, сквозь который способен пройти целый флот, и по ту сторону его виден темный пейзаж чужого мира, подвешенный в пустоте. Другие порталы бывают предельно простыми — например, сводчатая дверь из призрачной кости, скрытая глубоко под поверхностью планеты. Среди входов и выходов Паутины не отыскать и двух схожих.
Как вы можете догадаться, большинство путей Паутины в пределах Великого Ока бесполезны, разрушенные сокрушительным криком рождения Младшего из Богов. Оставшиеся же — как действующие, так и поврежденные, — в основном заполнены Нерожденными, что пытаются проникнуть глубже в материальный мир в своей жажде крови и душ, которыми так богаты эльдарские миры-корабли. Лишь некоторые из путей можно считать доступными дорогами через наши проклятые владения, и даже эти потерянные пути используются очень редко. Некоторые из них просто бесполезны — в конце концов, это лишь рассыпающиеся остатки сети, и они ведут из мест, не имеющих значения, в места, не имеющие смысла.
Те же из них, что по-прежнему действуют четко — поистине полезные пути — принадлежат, бесспорно, к самым ценным тайнам Ока. Те из Девяти Легионов, кому удается составить хотя бы фрагментарные карты достойных внимания порталов в Паутину, могут запрашивать любую цену за это знание, и сотни боевых отрядов охотно заплатят им.
Я узнал об Авернском Разломе столетием ранее, и ценой этого знания были шесть лет службы отряду Восьмого легиона под предводительством воина по имени Дхар’лет Рул. Я всегда запрашивал за свои услуги высокую плату — артефактные автоматы Механикум; но бывали и другие предложения, слишком заманчивые, чтобы от них отказаться.
Шесть лет я связывал демонов и уничтожал врагов Дхар’лета. Шесть лет мои воины Рубрики служили в беспощадных набегах на другие корабли — и всё ради того, чтобы узнать расположение одного-единственного действующего прохода в Паутине.
Оно того стоило. Теперь я знал о нескольких дюжинах все еще работающих путей в Оке, и хотя я сомневался, что обладаю наиболее полной картой среди всех Девяти Легионов, мои знания были неизмеримо ценными.
Большинство входов в Паутину не обозначены никакими искусственными маяками или древними вратами. «Тлалок» вошел в область космоса, которая на вид ничем не отличалась от обычных хаотических волн Ока; мы дрейфовали в хромосфере остывающего, умирающего белого солнца. А затем, в тени, отброшенной пульсирующим ядром планеты, мы прошли из Ока в... иное место.
Чернота окутала нас. Окулус показывал не темноту глубокого космоса, но черное, лишенное цвета и звезд ничто. Потянувшись мыслью за пределы корпуса корабля, я ощутил лишь пустую бесконечность. Это было чувство, которое невозможно испытать нигде больше во всей галактике. Даже в глубоком космосе дрожит эхо угасающих вспышек рождения звезд и тихие мысли далеких смертных. Но здесь — это была противоположность жизни, материи, чему бы то ни было. Мы вышли за пределы реальности и нереальности.
Двигатели пылали, толкая нас вперед сквозь абсолютную черноту. Казалось, мы попали в штиль и стоим на месте. Анамнезис уверяла нас, что «Тлалок» движется вперед; все наши чувства были оглушены, все наши приборы слепы, и оставалось лишь верить ее слову, не веря собственным глазам.
Экипаж корабля был охвачен беспокойством; все чаще вспыхивали схватки по самым незначительным причинам и проливалась кровь, как среди людей, так и среди мутантов. Все они привыкли к жизни в вечном кошмаре, где демоны могли напасть на них без всякого предупреждения, но разрушенные пути паутины Древних были невыносимы для их чувств. Абсолютное ничто, в которое мы погрузились, создавало эффект сенсорной депривации — но в масштабе всего корабля. Когда я спал, я не видел снов о волках. Я не видел никаких снов и просыпался спустя пару часов, ничуть не отдохнув.
— Когда вы проходили этим путем в прошлый раз, здесь все было так же? — спросил Телемахон.
Его изящная маска, отремонтированная моими жрецами-оружейниками, блестела полированным серебром в бледном свете командной палубы. Руки в латных перчатках привычно лежали на навершиях двух мечей, висящих на поясе. Он носил перевязь с мечами низко, на бедрах, точно тщеславный стрелок из рода людей — это желание выделиться не удивляло никого из нас.
Я не отводил взгляда от бесконечной черноты.
— В точности так же. Это единственный отрезок Паутины из всех, что мне доводилось видеть, который остается совершенно и полностью пустым.
— А что тогда в других?
— Смерть, — ответила вместо меня Нефертари; она стояла рядом с моим троном. — Существа, которые прорвались из других планов и реальностей. Существа, которых страшатся даже Нерожденные.
Телемахон, стоя в небрежной позе на ступеньках помоста, продолжал смотреть в окулус.
— Я никогда не видел Сияющие Миры, — задумчиво произнес он. — Правда ли то, что о них рассказывают?
— Рассказывают многое, — отозвалась Нефертари. — Правда зависит от того, какие именно истории ты слушаешь.
— Как глупо с моей стороны — ожидать прямого ответа на этом корабле.
Нефертари негромко рассмеялась. Голод, который испытывал к ней Телемахон, по-прежнему оставался легко ощутимым — аура, незримо пятнающая воздух вокруг него. Он представлял изысканный соленый вкус ее крови на языке, и от одной мысли его пробирало дрожью.
— Кровь эльдар не соленая на вкус, — заметил я.
Из-под маски донеслось недовольное рычание — хотя с его голосом это больше походило на мурлыкание, пусть и наполненное жаждой убийства.
— Мне не нравится, когда ты читаешь мои мысли, — сообщил мне Телемахон.
— Какая жалость. Ничего, я думаю, ты привыкнешь.
Нефертари, которую куда меньше впечатляла раскинувшаяся перед нами бесконечная чернота, улыбнулась, слушая нашу перебранку.
— Пойду сражусь с Угривианом, — объявила она, спускаясь с помоста. Телемахон проводил ее взглядом; Вихрь, в свою очередь, следила за Телемахоном.
«Я хочу ее», — различил я его жажду — так четко, будто он произнес это вслух. Он не посылал мне этих слов, но его смертоносное желание было столь яростным, что я помимо воли ощущал его мысли.
Вихрь тоже слышала их. Моя волчица издала низкое ворчание, куда больше похожее на настоящий рык, чем звук, недавно исходивший из горла мечника.
Телемахон обернулся к демону; серебряное лицо на его шлеме было исполнено спокойствия.
— Молчи, животное. Твоего мнения никто не спрашивал.
Один из членов команды, обслуживавшей мостик — звероподобный мутант из кланов-стад Сортиария — приблизился ко мне, исполнив необходимые три поклона. Вытянутая голова раба, напоминающая козлиную, не была приспособлена для внятной речи. Болтающийся пятнистый язык и искаженные челюсти не позволяли ему выразить свое недовольство человеческой мимикой. Вместо этого он издал прерывистое ворчание и отряхнул слюну с не закрывающейся до конца пасти.
— Владыка Хайон, — слова сопровождались чем-то средним между козлиным блеянием и медвежьим ворчанием. Вязкая слюна сталактитом свисала с его подбородка, капая на палубу.
— Говори, — позволил я.
— Сколько еще мы будем во Тьме? — прорычал он сквозь кривые, влажно поблескивающие зубы.
Я наклонился вперед, бросив быстрый взгляд туда, где команда одетых в лохмотья людей, сервиторов и звероподобных мутантов, как обычно, склонились над контрольными панелями. Они наблюдали за нам с непривычным вниманием, то и дело оглядываясь в нашу сторону. Пустая бесконечная чернота беспокоила их. Я чувствовал их тревогу — пока еще недостаточно сильную, чтобы стать страхом.
— Доверьтесь Анамнезис, Тза’к.
Мутант склонил рогатую голову в знак подчинения. Он был одет в составленные из разрозненных частей доспехи — флак-броня поверх примитивной кольчуги; части защитного панциря — боевой трофей, снятый с офицера Имперской Гвардии, и изношенный доспех, не менявшийся со времен Железного Века — для защиты в поединках, проходящих между нашими рабами в недрах корабля. Он не носил пистолета, как принято у офицеров флота; вместо этого за его плечом висела потрепанная лазерная винтовка с подсвечивающим цель прицелом. На протяжении десятилетий многим рабам на мостике доводилось чувствовать, как врезается в лицо приклад этой винтовки. Тза’к был весьма эффективным блюстителем порядка и опытным надсмотрщиком. В серой шерсти на его лице и когтистых руках с каждым годом прибавлялось седины. Он был так же встревожен, как и другие, но не показывал своего страха. Нечеловеческие глаза смотрели на остальную команду с тем же звериным вызовом, что и всегда. Мой надежный надсмотрщик.
— Верить Королеве Призраков. Хмм. Истинная истина.
Королева Призраков. Среди стад зверей-мутантов бытовали довольно интересные верования. Им запрещено было даже приближаться к Ядру, и для них Анамнезис была богиней корабля, которой следовало неизменно подчиняться и поклоняться. Сражаясь друг с другом, они приносили ей в жертву сердца своих врагов. В ночи, посвященные ритуалам племени, они порой приносили в жертву своих детей.
— Доверьтесь ей, — повторил я.
— Довериться, да, но...
Вихрь зарычала, недовольная его упрямством. Тза’к оскалил зубы, глядя на нее.
«Прекратите это, оба».
Тза’к исполнил традиционные три поклона и отвернулся. Некоторые из членов команды продолжали бросать на нас осторожные взгляды. Я откашлялся, привлекая внимание мутанта.
— Почему я чувствую некое... беспокойство... в твоих мыслях, старик?
Тза’к замешкался, вздрогнув, точно от удара.
— Я не знаю, владыка Хайон.
— Подойди.
Он подошел обратно ко мне, лязгая по палубе подбитыми железом копытами.
— Ваши приказания, владыка Хайон?
— Посмотри на меня, Тза’к.
Все больше голов поворачивалось в нашу сторону, и в их мыслях скользил шелестящий, как перешептывание, голод. Интересно, интересно.
Мало кто из рабов осмеливался смотреть прямо в глаза мне или Ашур-Каю, и Тза’к ничем не отличался в этом отношении, несмотря на свой ранг. Мутант поднял свою чудовищную голову, осторожно глядя на меня выкаченными черными глазами; один из них был скрыт пластековой линзой прицела. С его заостренными рогами он мог бы сравняться ростом со мной, если бы я был не на троне.
Вот оно. Источник его недавнего беспокойства: белый туман, начинающий формироваться в черней сфере его правого глаза. Зарождающаяся катаракта.
— Твое зрение слабеет с возрастом, Тза’к. Не так ли?
Он инстинктивно оскалил неровные зубы, зарычав — не на меня, на остальную команду. От ближайших к нам мутантов донеслась отчетливая волна насмешливой злобы. Некоторые из них скалили зубы в усмешках.
«Возвращайтесь к своим обязанностям», — отослал я в разум каждого живого существа на мостике. Психический приказ выжег ограниченный мозг нескольких сервиторов, и они застыли, обмякнув, над своими пультами, — им требовалась помощь техно-адепта. Вскоре мне придется выслушать очередную нотацию от Ашур-Кая о неосторожном использовании силы.
Тза’к снова повернулся ко мне; в его мыслях мелькали образы окровавленной шерсти и ножей в темноте. Я опозорил его своими словами, во всеуслышание сказав о его слабости перед многими из тех существ, с которыми он сражался в клановых поединках. Учитывая, скольким из его сородичей за долгие годы доводилось сносить побои надсмотрщика, — многие не преминут отомстить после этого публичного унижения.
Он упрямо щелкнул челюстями — тщательно стараясь даже в гневе не брызнуть слюной в мою сторону. На Сортиарии рождались верные, умные рабы.
Я приказал ему опуститься на колени. С вывернутыми назад суставами это было нелегкой задачей, и старые кости ее не облегчали. Вблизи можно было разглядеть сотни шрамов, оставивших следы на его шерсти, — на местах ран она отрастала более светлого оттенка. Шрамы на предплечьях, на бицепсах, на груди, горле, лице, руках... Все до единого — впереди. Тза’к всегда встречал врагов лицом к лицу. В этом была безыскусная храбрость — Леор бы одобрил, я был уверен.
Для того, чтобы исцелять раны, не требуется никаких усилий. Нужно просто подтолкнуть плоть к выполнению своих естественных функций — поврежденные ткани срастаются, шрамы заживают, и так далее. Но обратить вспять причиненное временем разрушение плоти, костей и крови? Это требует больших познаний в Искусстве, чем многие в принципе способны постичь.
Имперские омолаживающие процедуры смешивают химические таинства и хирургические умения, но им далеко до высот Искусства. Они могут лишь приблизиться к самым незначительным из его результатов. Врачи и гематры способны провернуть простой генетический трюк с помощью клонированной плоти и синтезированной крови, или же извлекая собственную кровь пациента и изменяя ее природу посредством техник возобновления и обогащения.
Но лишь варп позволяет восстанавливать саму плоть. Но вы должны доверять ему, стоит вам впустить его в свои вены. Его мутагенное прикосновение не всегда оказывается таким милосердным, как хотелось бы надеяться. Как я уже говорил — в Великом Оке мы все носим свои прегрешения на нашей коже.
Кончики моих пальцев в перчатках коснулись лба Тза’ка. Я мог бы обойтись и без прикосновений, но каста рабов предпочитает определенную театральность действий. Как и при любой демонстрации власти, фокус в том, чтобы проявление силы казалось тем, кто служит, легким и непринужденным.
— Встань, — сказал я секунду спустя, убирая руку. — Встань и возвращайся к своим обязанностям.
Тза’к открыл свои выпуклые глаза. Оба — черные. Оба — чистые, черные без единого пятна. Одно козлиное ухо дернулось. Он заблеял, в точности как животное, от которого немало осталось в его генетическом коде.
— Благодарю, владыка Хайон.
— Я знаю. Иди.
Он был слишком полезен, чтобы позволить потерять его в простой драке среди племени. При его приближении его сородичи отступили назад или согнулись над своими панелями, устрашенные его неожиданной жизненной силой и аурой моей благосклонности. Даже его шерсть стала темнее — белеющая седина сменилась серым. Один из высоких и сильных самцов рискнул отрывисто проблеять при возвращении Тза’ка — и получил в награду удар прикладом по скуле. Он опустил рога в знак подчинения и склонил окровавленную морду над своей панелью. Этот вызов подождет до следующей ночи.
— Активировать вокс-связь с третьим командным отделением.
— Активирую, — отозвалась Анамнезис в динамиках общей связи. При звуке ее голоса некоторые из зверей-мутантов суеверно коснулись талисманов из кости и высушенной кожи, висящих на их мохнатых шеях.
— Нет ответа, — произнесла она. — Нет ответа. Нет ответа. Связь прервана.
Ни слова от Фалька и его братьев. Ну еще бы.
Я откинулся назад на троне из красного железа и резной кости, глядя, как в окулусе разворачивается панорама бесконечного ничто. У моих ног Вихрь негромко зарычала; ее белые глаза следили за тем, как я поглаживал выключенный клинок моего силового топора.
«О чем ты думаешь, Вихрь?»
«Никто из Нерожденных не возвращался неповрежденным из Сияющих Миров».
Я улыбнулся ее словам.
«Мы пройдем мимо них, даю тебе слово».
Ее жемчужный взгляд скользнул с оружия на мою кобальтовую броню.
«Пламя твоей души горит ярко, хозяин. Я вижу топор, плавящийся в твоих руках, и броню, обожженную дочерна».
Я провел пальцем в перчатке вдоль лезвия Саэрна; ровный царапающий звук успокаивал. Тогда я считал, что ее слова — не более чем нечеловеческие метафоры того, как она воспринимала мир вокруг себя. Не в силах заметить приземленные детали, вечно созерцая творение искаженными чувствами демона, видя значение во всех вещах — заслуживали они того или нет.
Она все еще не сводила с меня взгляда.
«Пламя твоей души скоро будет гореть так ярко, что заставит Нерожденных пасть на колени».
«Ты говоришь, точно Токугра».
Моя волчица щелкнула челюстями в ответ на мою насмешку.
«Смейся сколько угодно, хозяин. Но я вижу тебя в обожженной броне, преклоняющего колено перед другим».
— Довольно я преклонял колени, — произнес я вслух, чувствуя, как слова соскальзывают с моих губ и жалея об этом — звериные головы повернулись в мою сторону по всей палубе.
«Император мертв, а мой отец проклят. И я никогда больше не встану на колени».
Так дерзко. Так уверенно. Так невежественно. Гордость тех, у кого нет ничего, за что стоило бы сражаться.
***
Покинув пустоту Авернского Разлома, мы окунулись прямо в небо, полное огня. Еще мгновение назад вокруг была тишина и пустая тьма, а в следующее мы скользили по пространству Ока, и космос вокруг пылал золотым светом. Сияние обожгло мою сетчатку вспышкой боли. Мутанты и люди отшатнулись от волны света, жгучего, точно кислота. Мы вынырнули из Паутины в область Ока, обожженную Астрономиканом Императора.
— Закрыть окулус! — выкрикнул Ашур-Кай со своего наблюдательного балкона.
Лепестки многослойной брони сомкнулись поверх обзорного экрана прежде, чем кто-либо из команды успел выполнить приказ.
— Окулус закрыт, — сообщила Анамнезис по воксу.
Мы получили несколько секунд передышки, прежде чем корабль под нами резко дернулся — достаточно сильно, чтобы сбить с ног половину команды стратегиума. Леор рухнул со ступеней командного возвышения, врезавшись в группу беспомощных сервиторов и переломав рабам одни Боги знают сколько костей. Телемахон обнажил оба клинка, удержав равновесие только благодаря тому, что успел вонзить их в пол и покрепче схватиться за рукояти.
«Огненный Прилив?» — мысленно спросил меня Ашур-Кай, поднимаясь с палубы.
— Столкновение, — донесся голос Анамнезис, искаженный помехами. — Температура корпуса повышается.
«Щиты! — передал я ей и каждому на командной палубе. — Щиты!»
— Пустотные щиты неактивны. Температура корпуса повышается.
«Тлалок» сотряс еще один мощный рывок, и еще больше тел обрушилось на дюрасталевую палубу волной керамита и плоти. Грохот эхом отдался по кораблю.
— Столкновение, — повторила Анамнезис, по-прежнему сохраняя абсолютное спокойствие. — Температура корпуса повышается.
Корабль бросало из стороны в сторону, и упавшие скользили по палубе туда-сюда — гравитационные стабилизаторы не успевали скомпенсировать нагрузку. Напряженные до предела металлические кости «Тлалока» застонали.
«Астрономикан разрывает нас на части!» — в мысленном голосе Ашур-Кая звучало неподдельное отчаяние.
«Этого не может быть. Мы миновали Огненный Прилив».
Я потянулся разумом за пределы корабля, широко раскидывая сети моего шестого чувства. За это пришлось платить болью: погружение разума в психическое пламя ничем не отличалось от того, чтобы окунуть руку в кипящую воду. Пронзительные песнопения Вечного Хора звенели в моем черепе, но за ними я обнаружил еще одно сознание — необузданное, обширное и нечеловеческое, захлебывающееся в безумии, боли и ужасе. Оно цеплялось к «Тлалоку», держась за нас и в то же время растворяясь в Свете Императора. Потоки мучения извергались из разума, тонущего в волнах страданий.
ОГОНЬ СВЕТ ЖЖЕТСЯ ОГОНЬ СВЕТ ОСЛЕПЛЯЕТ ЖЖЕТСЯ
Корабль дернулся еще раз, отправив на палубу тех членов команды, что еще держались на ногах. На мостике завывали тревожные сирены, и сообщения о повреждениях одно за другим высвечивались на моем внутреннем дисплее.
Дело было не только в напряжении корпуса — не выдерживали целые секции укреплений. Что бы ни было там, снаружи, — сейчас оно ломало «Тлалоку» хребет.
«Что-то держит нас, — передал я Анамнезис. — Убей его».
И тогда это существо взревело. Если его хватка сотрясала корабль, то его рев заставил задрожать каждую молекулу в скелете «Тлалока»; на нижних палубах, где крик существа звучал громче всего, у команды лопались барабанные перепонки.
— Температура корпуса повышается, — сообщила Анамнезис с невыносимым спокойствием.
«Убей его, Итзара!»
— Второй залп нацелен. Произвожу выстрел.
Окулус раскрылся, и в нем возникло изображение — горящая, распадающаяся плоть, укрывающая нашу броню, точно живой саван. Розовая кожа плавилась в золотом огне, миллионы ран открывались и растягивались, кипя в ярком пламени, пожирающем его заживо.
Несмотря на то, что корабль содрогался, грозя развалиться на части, я начинал понимать, что за существо нам попалось. Нечто огромное — что-то вроде демонического дракона или змея пустоты — цеплялось за корпус в диком безумии, сдавливая нас своими кольцами и умирая в свете Астрономикана. Вне всяких сомнений, оно хотело сбежать в Паутину и столкнулось с «Тлалоком» как раз тогда, когда мы выходили в пространство Ока. В предсмертном ужасе оно схватилось за нас, точно мы были его спасением.
Я снова потянулся к его разуму...
СВЕТ ОГОНЬ СВЕТ
...и надавил на его сознание, пробиваясь сквозь вихрь бурлящих мыслей к искалеченному разуму. Свет Астрономикана, безвредный для людской плоти и холодного железа, сжигал Нерожденных до пепла. Было даже слишком легко...
СВЕТ БОЛЬ ОГОНЬ
...разбить его умирающий разум. Не сложнее, чем добить раненое животное. Никто не смог бы справиться с этим существом, будь оно в полной силе, но сейчас, изрешеченное орудиями «Тлалока» и плавящееся в психическом огне... Я держал его разум в своих ладонях, и хотя он уже умирал — я раздавил его.
Оно взорвалось на искореженной броне «Тлалока», обдав корабль шипящими ошметками внутренностей, которые продолжали распадаться в залитой золотом пустоте. Последний рывок сотряс «Тлалок». Затем всё стихло.
Наступившая тишина казалась оглушительной. Корабль медленно выровнялся в пространстве. Команда поднималась на ноги, приходя в себя. Понадобилось несколько секунд, чтобы мои чувства снова отметили вечный гул двигателей.
Один только Телемахон не потерял равновесия. Он даже не попытался помочь мне встать. Вместо этого он убрал свои мечи в ножны, обратив свой безмятежный взгляд на окулус. Снаружи, в заполненном золотым туманом космосе, все казалось спокойным. Мы достигли Сияющих Миров, миновав Огненный Прилив, где Астрономикан горел сильнее и ярче всего.
Я наконец смог спокойно выдохнуть. Вихрь подошла обратно ко мне — во время столкновения она надежно укрылась в тенях.
«Хозяин», — передала она.
«Моя волчица».
— Анамнезис, доложи о повреждениях.
— Обширные, — немедленно отозвалась Анамнезис. — Идет обработка.
Автоматические стилусы на нескольких консолях заскрипели по грязному пергаменту, расписывая детали полученных «Тлалоком» повреждений. Разум духа машины за работой. Леор, наблюдавший за рабами у панели ауспекса, принялся изучать записанные данные. Я не сомневался, что в это же время обновленная информация высвечивалась на его глазных линзах, но Леор был из тех людей, что стремятся к предельной простоте.
Мужчины, женщины и мутанты неуверенно возвращались на свои места.
Телемахон смотрел куда-то мимо меня, за мое плечо.
— Хайон, — осторожно сказал он, указывая рукой в перчатке. — Это один из твоих?
Я обернулся. Там, на моем троне, в безмятежном великолепии восседал призрак убитого бога.
Его лицо было закрыто сияющей золотой маской, чьи искаженные черты застыли в мучительном крике. Широко распахнутые глаза, раскрытый рот, даже зубы, отлитые в золоте до мельчайшей детали — предсмертный вопль, навечно запечатленный в священном металле. Острые солнечные лучи расходились в стороны от металлического лица венцом золотых ножей.
Остальное же в этом явлении существовало словно ради контраста с мрачным великолепием его священного шлема. Он был тощ, точно труп, и одет в простую белую тогу. Его кожу нельзя было назвать бледной или темной — она казалась чем-то средним, возможно, образованной генетически или же окрашенной естественным светом солнца.
Я видел его изображения на стенах пещер, нацарапанные примитивными племенами, которые ожидали пришествия Императора. Владыка Человечества в своей изможденной, ритуальной форме — Бог Солнца, Солнечный Жрец.
— Люди из плоти и крови и кости, идущие там, где встречаются огонь и безумие.
Когда он заговорил, снисходительное презрение пронизывало его слова, пылая под тонким слоем учтивости. Но, несмотря на всю свою силу, это был неуверенный голос. Это существо не привыкло к речи и приходило в замешательство перед ее тонкостями.
Дух оглядел нас по очереди, и наконец его взгляд упал на меня:
— Порча лежит на твоей душе. Проклятие, что притворяется живым в облике волка.
— Она и есть волк, — ответил я. — И она — не проклятие.
— Я сотру ее прикосновение, если ты пожелаешь.
Вихрь оскалила черные зубы, глядя на изможденного духа, и щелкнула челюстями.
«Призрак. Коснись меня — и умрешь».
Существо заговорило снова — с неприятными, нечеловеческими интонациями:
— Паразит, облаченный в плоть зверя, высасывающий тени твоей души. Проклятие. Порча. Святотатство.
Вихрь откинула голову назад и завыла, бросая вызов такому же духу, как она. Я провел пальцами по ее темной шерсти.
«Не вмешивайся в это».
«Да, хозяин».
— А ты, дух, не посмеешь коснуться моей волчицы.
Призрачный жрец расправил раскинул иссохшие пальцы, указывая на остальных, собравшихся вокруг моего трона.
— Да будет так. Зачем вы здесь, люди из плоти, крови и кости?
— Потому что мы так решили, — ответил я.
Позади нас Тза’к и еще несколько мутантов скалили зубы и рычали на фигуру на троне. Некоторые из них вскрикивали от боли, занимая оборонительные позиции. Чем бы ни было это существо, его присутствие ранило их.
«Не стреляйте», — передал я им, хотя, по правде говоря, не был уверен, что они послушаются.
— Назови себя, — потребовал Телемахон.
Он не стал обнажать мечи, встав лицом к лицу с существом на моем троне. Вопрос заставил духа снова заколебаться. Казалось, ему трудно понять нашу речь, словно мы говорили на незнакомом языке.
— Я — то, что остается от Песни Спасения.
Призрак дышал — редкое и обманчивое проявление жизни для воплощенных существ. С каждым вдохом я слышал гул далекого пламени. Каждый выдох отдавался эхом — приглушенными криками на краю слышимости.
— Убирайся с корабля, — процедил Леор, — чем бы ты ни был.
Его тяжелый болтер остался в оружейной, но топор в его руках уже был наготове.
Солнечный Жрец переплел тонкие пальцы перед собой.
— Когда-то вы были Его волей, воплощенной в железо и плоть, посланной, чтобы покорить галактику. Я — Его воля, воплощенная в безмолвный свет, посланная, чтобы направить на пути мириады кораблей. Я — то, что остается от Императора сейчас, когда Его тело мертво и Его разум умирает. Эта смерть может занять вечность, но все же она придет. И тогда я затихну — с Его последней мыслью.
Теперь я начинал ощущать боль, которую испытывали мутанты и человеческая команда. От присутствия Солнечного Жреца пульсировали сосуды. Я чувствовал, как из носа потекла кровь.
— Ты — Астрономикан, — сказал я.
Золотая маска наклонилась, кивая:
— Я смотрю в вечность и созерцаю танец демонов. Я возношу свою песнь в бесконечную ночь, добавляя свой мотив к Великой Игре. Я — Империос, Властный, Аватар Астрономикана. И я пришел, чтобы просить вас повернуть назад.
скачать в формате .doc
@темы: пафос, Их нравы, изображение гранёного стакана, истории с другого берега
Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
IX
ПЕРЕРОЖДЕНИЕ
Диктуя эти слова Тоту, я знаю о том, что среди моих тюремщиков растет беспокойство. Эти мужчины и женщины, именующие себя инквизиторами, требуют, чтобы я рассказывал истории о победах Черного Легиона — о Черных Крестовых походах, о возрождении Сынов Хоруса, о Предвестниках Последних Времен. Они выискивают в моих словах осколки слабости, молясь, чтобы моя честность выдала уязвимые места в самом сердце Легиона.
Пребывая в плену этих упований, они совершают ту же ошибку, что и Девять Легионов в начале возвышения Черного Легиона. Истина о нас не ограничивается смертоносной мощью или несгибаемой волей. То же можно сказать об Абаддоне. Воитель владеет клинком, способным надвое расколоть реальность, он носит коготь, которым были убиты двое примархов, но даже это оружие — лишь незначащие безделицы на пути его жизни. Хроники, подобные этой, требуют контекста. Важно знать, где оканчивается легенда и начинается история.
И потому мы дойдем до появления Морианы, служанки Императора и провидицы Опустошителя, известной в Империи Ока как Плакальщица. Дойдем до Башни Молчания и демонического клинка Драх’найен. Дойдем и до Крукал’Ри, построенного в океанах не-реальности и названного в Империуме Человечества «Убийцей Планет».
Первые из нас — Леор, Телемахон, Илай, Валикар, Фальк, Саргон, Вортигерн, Ашур-Кай и я сам, равно как и многие другие — говорили об этом множество раз. Так же, как история Абаддона — это история о сломленных душах, которых он превратил в братьев, история Черного Легиона — это собрание повестей о тех изгнанниках и отщепенцах, что со временем собрались под его рукой. Именно это делает нас единственными в своем роде. Именно поэтому мы покорили Империю Ока, и поэтому нам будет принадлежать Трон Терры.
Потребуются многие сотни страниц, чтобы описать хотя бы малую часть того, что произошло за десять тысяч ваших лет, и я не стану отметать в сторону события, предшествовавшие появлению Черного Легиона. Мое повествование будет лишено театральных преувеличений и утешительной лжи.
Но первым, о ком я расскажу, будет Эзекиль Абаддон. Мой Воитель, мой брат, на чьи плечи лег груз ответственности, дотоле неведомый ни одному воину. Человек, который смотрел на пылающую галактику — глазами, выжженными в золото сиянием ложного бога.
Путь к Элевсинской Завесе сквозь изменчивое безвременье Ока занял почти половину стандартного терранского года. Это было время тренировок и восстановления; мы пребывали в состоянии неустойчивой стабильности, столь желанном для большинства военных отрядов.
Присоединившись к нам, Фальк и его искаженные варпом собратья принесли множество новых проблем. Ашур-Кай и я отвели для них секцию оружейной палубы, где моя рота когда-то тренировалась и готовилась к сражениям. Спустя считанные дни это место превратилось в грязный искореженный хлев — даже его стены исказились от бешеной ярости, исходившей от выживших Сынов Хоруса. Некоторые из них могли управлять Нерожденными, вселившимися в их тела. Остальные практически полностью утратили личности, став одержимыми.
— Держи их под контролем, — предупредил я Фалька, принимая их на борт. Я не добавил к этому ничего, но и так было очевидно: я уничтожу любого из них, если сочту нужным.
Второе рождение — это состояние, которое невозможно охарактеризовать как нечто однозначно хорошее или плохое. Как и все, чего коснулся варп, это череда взаимосвязанных событий. Многие «носители» демонов погибают в первые несколько недель после перерождения — их физические тела чахнут, не выдерживая мучений, в то время как другие постепенно подчиняются пробуждающемуся сознанию демона. Но даже если «носитель» выживает после первых изменений, получившееся в их результате существо на редкость непредсказуемо. Дваждырожденный может быть симбиозом двух сознаний, сосуществующих в одном теле, или демон может проявлять свое присутствие лишь во время битвы или при сильных эмоциональных переживаниях.
Фальк принадлежал ко вторым. Его внутренняя сила не предполагала иного исхода. Не все его воины разделили эту судьбу, и даже те, с кем произошло то же, что с ним, на несколько месяцев стали источником множества неприятностей и непокоя на борту «Тлалока». Сыны Хоруса охотились в туннелях корабля, завывая от голода и уничтожая добычу, которую в эту ночь подсказывало их воображение, одурманенное присутствием сверхъестественных сил. Глаза женщины, которая никогда не ступала на твердую землю, кровь мужчины, убившего своего брата, кости кого-то, кто никогда не видел звезд… Эта жажда не имела ни малейшего смысла в глазах непосвященных, но желания демонов не подлежали обсуждению. Они питаются самыми странными вещами.
Мои воины Рубрики охраняли наиболее густонаселенные районы корабля, а Анамнезис призвала несколько когорт Синтагмы, чтобы патрулировать окрестности Ядра. Во всем прочем мы полагались на Фалька, предоставляя ему пережить Время Изменений, не нанеся слишком большого ущерба.
Некоторые из его бойцов умерли в течение нашего путешествия. Некоторые — не выдержали предсказуемого физического истощения. Бойцы Рубрики убили одного, когда охваченный безумием воин устроил резню в жилых отсеках, а Нефертари прикончила троих — они были настолько глупы, что сочли ее добычей. Их шлемы с торчащими бивнями она принесла мне как доказательство своей победы.
— Понимаю, почему губернаторша держала их под наркотой, — заметил Леор, когда мы говорили об этом. Наблюдение за Дваждырожденными было для него приятным развлечением — их сила впечатляла, а отсутствие самообладания не было в его глазах недостатком. Многие в Девяти Легионах почитали такие союзы в некотором роде священными, или полагали их признанием ценности в глазах Богов. Но и неверующие легионеры, которых было большинство, не могли не признать, что таинство единения с демоном дает преимущества. Пережить одержимость означало перенести мучительное единение, но в конце его обрести немыслимую силу.
— Единственное отличие между ними и нами — в том, что в них сидят демоны в прямом смысле, — произнес Леор. — Это не тоска по сожженным родным мирам или потеря разума от машин боли, которые вгрызаются в мозг.
Тут он помолчал, постукивая пальцами, закованными в грязную доспешную перчатку, по своим металлическим зубам.
— Но Фальк — по-прежнему Фальк, кто бы там еще ни сидел в его теле.
Прежде ему приходилось сражаться рядом с пережившими Второе рождение. Если им требовалось время, чтобы приспособиться к изменениям, мучительно корежившим их тела, и сохранить эти перемены — он готов был подождать.
— А людей всегда можно заменить, — добавил он, имея в виду погибших в бессмысленной резне членов команды.
Ашур-Кай рассматривал Второе рождение как опасную и заразную болезнь. Его неприязнь основывалась не на заблуждениях относительно изменений, которые претерпел Фальк, но происходила от того, что Белый Провидец не относился к числу тех, кого радует союз с непредсказуемым, ненадежным союзником. По той же причине он не выносил Леора.
— Токугра дурно отзывался о них, — сообщил альбинос во время одного из редких разговоров о Дваждырожденных. Я подумал о вороне-фамильяре Ашур-Кая — раздражающе-болтливой твари, которая не была способна ни на что, кроме как, взгромоздясь на насест в покоях моего брата, каркать бессмысленные вирши.
Меня не волновало, что Токугра говорил о Фальке. Собственно, меня никогда не волновало, что Токугра говорил о чем бы то ни было.
Когда одержимые получали относительную свободу и могли действовать в соответствии со своими хищническими инстинктами, они хотя бы становились предсказуемы. Довольно скоро Фальк перестал отвечать на вокс-вызовы. Дотянувшись до него моими чувствами, я не ощутил ничего, кроме вибрирующей злобы и гнева. Внутренняя война обессиливала его — но теперь он бился всерьез.
— Оставь их в покое, — посоветовал Ашур-Кай. — Хотя бы сейчас.
Я последовал его совету.
— Ты ощущаешь, насколько похожи демоны, которые сидят в их шкурах? Они кажутся зеркальными отражениями друг друга.
Ашур-Кай признался, что не чувствует ничего подобного, и эта вероятность не занимает его так, как меня. Его таланты в манипуляции демоническими сущностями всегда были в лучшем случае непредсказуемыми и непостоянными.
— Не знаю, какое это имеет значение, — заметил он. — Даже если и так, это не слишком интересно.
— Я любопытен от природы, — ответил я.
— Наш Легион всегда считал эту черту достоинством. И погляди, к чему это привело, — его тонкие губы посетила редкая улыбка, и больше мы не возвращались к этой теме.
В течение всего путешествия Нефертари следовала за мной, как тень. Ашур-Кай уже давно привык к ее присутствию рядом со мной, но Леорвин и его Пожиратели Миров вблизи от нее чувствовали себя в лучшем случае некомфортно, а в худшем — крайне раздражались. Она никогда не упускала возможности подколоть Леора, осыпая его шипящими оскорблениями — а тот в свою очередь не мог устоять перед соблазном ответить ей.
— Разве не было нашей задачей очистить галактику от несовершенства чужих рас? — спросил он меня как-то, стоя рядом на мостике. Как обычно, он произнес это вслух прямо в лицо Нефертари, проверяя на прочность ее самообладание.
— Нашей задачей было и служение Императору во вселенной, где демоны — это миф, а боги — это легенда. Времена меняются, Леор. Я вербую себе союзников где могу.
— И зачем она тебе? Эльдары слабы. Это причина, по которой мы переломили им хребет во время Великого Крестового Похода, а?
Ни один из нас не успел заметить ее движения. Даже для наших усовершенствованных органов чувств Нефертари была слишком быстрой. Хлыст обвил горло Леора, захлестнув его со свистящим щелчком, и резким рывком сбил с ног. Мгновение назад он стоял передо мной. Миг — и он на четвереньках перед моим троном.
— Ксено… Ведьма… — выдохнул он, с трудом поднимаясь на ноги.
Я взглянул на нее.
— В этом не было необходимости, Нефертари.
Она шагнула вперед; ее скульптурный доспех не гудел, как имперская силовая броня, а издавал мурлыканье, подчиняясь мягкому движению искусственных мускулов, созданных экзотической ксенотехнологией. Тем вечером ее голова была непокрыта, оставляя на виду фарфоровое лицо, расчерченное нездорово-темными венами и обрамленное беспорядочно спадающим каскадом волос, темных, как сама ночь. Она была прекрасной, словно великолепная статуя, и одновременно отталкивающей, как все ксеносы.
Ее ответ прозвучал на эльдарском диалекте, наполненном внезапными резкими ударениями. Звуки, сходившие с ее языка, резали и щелкали.
— Он мне не нравится. Я смотрела на него. Я терпела его. А сейчас я желаю попробовать на вкус его боль.
Я смотрел на Леора, стараясь уловить хотя бы какое-нибудь свидетельство того, что он понимает ее речь — но не видел в его глазах ни единого проблеска понимания. Он уже дрожал от боли, причиняемой его мозговыми имплантами, вбрасывавшими адреналин в кровеносную систему. Заглядывать в его разум было все равно, что пытаться смотреть сквозь поверхность океана. Его мысли скрывала искусственно взрощенная ярость.
— Держи себя в руках, — произнес я, обращаясь к нему.
— Ведьма, — выругался он. Но подчинился. В тот миг я испытал к нему еще большее уважение. Сопротивление своим убийственным порывам свидетельствовало о немыслимом уровне самоконтроля. Возможно, это было ничто иное, как инстинкт выживания, ибо он знал, что я убью его прежде, чем он прикоснется к эльдарке, но я предпочел считать по-другому.
Издав негромкий рык, Леор размотал хлыст, обвивший его шею, и швырнул его на палубу.
— Зачем ты держишь при себе эту тварь?
— Потому что она связана со мной кровью.
Это соответствовало действительности, хотя и не было всей правдой.
— Она — грязный ксенос, порождение умирающего рода. Дочь мертвой империи.
«Дочь мертвой империи». Весьма поэтично для легиона, к которому принадлежал Леор.
Нефертари вновь заговорила на своем языке, отвечая на слова Леора. Она назвала его слепым дураком, порабощенным исполненным ненависти богом, который жиреет, кормясь бездумным бешенством, поражающим невежественных глупцов. Она заявила, что он — гнилое наследие мечты запутавшегося в собственных фантазиях императора о создании идеального существа, результатом которой стал миллион недоразвитых детей, упакованных в доспехи и уподобленных мелким божкам. Она сообщила, что видела, как здравый смысл покинул его изуродованный мозг, и что однажды от него не останется ничего, кроме пускающей слюни оболочки, вопящей и залитой кровью в служении богу, которому на него плевать. Еще она назвала его куском дерьма, плавающим в сточных канавах Темного Города, куда мутанты и монстры опорожняют свои заполненные ядом кишки.
Это продолжалось примерно минуту. Когда Нефертари наконец замолчала, Леор оглянулся на меня.
— Что она сказала?
— Она сказала, что просит прощения за то, что напала на тебя.
Леор снова посмотрел на нас обоих с крайне смущенным выражением лица. Неожиданно он рассмеялся; смех прозвучал, отразившись от стен командной палубы, резко, как выстрел.
— Ну, хорошо. Пусть остается. Скажи мне только, что она забыла здесь? — он имел в виду Великое Око, а не «Тлалок». — Здесь, вблизи от Младшего Бога, она в бОльшей опасности, чем любой из ее расы.
Она ответила сама:
— Я здесь потому, что это единственное место, куда за мной не придет никто из моих родичей.
— То есть, ты что-то натворила, а? Какое-то ужасное прегрешение из прошлого?
— Этого ты никогда не узнаешь, — произнеся это, она неожиданно улыбнулась. Улыбка была мягкой, но выглядела неприятно.
Как ни странно, воином, находившим величайшее удовольствие в обществе Нефертари, был Угривиан, сержант Леора. Он и моя связанная кровью каждый вечер устраивали многочасовые поединки — цепной топор против боевых перчаток с выточенными из кристалла когтями, или любое другое оружие, которое попадалось им на глаза в этот день. Я часто наблюдал за ними, сидя на металлическом оружейном ящике с устроившейся рядом Вихрь, наслаждаясь беспощадностью их поединков.
Их схватки всегда длились до первой крови. Нефертари сдерживала себя — иначе Угривиан не вышел бы живым и из самой первой дуэли — но еще более интересным мне казалось то, что Пожиратель Миров, похоже, точно так же не давал себе воли. Он использовал ее не только для проверки своих навыков, но и для того, чтобы испытать свою способность противостоять укусам имплантов, пробуждавших в нем агрессию. Для него Гвозди Мясника не были недостатком, с которым следует бороться — они даровали ему наслаждение и силу, когда он шел в бой. Но он явно не собирался оставлять без внимания то действие, которое Гвозди оказывали на его разум. В отличие от большинства своих собратьев, Угривиан подходил к своим имплантам скорее с философской точки зрения, стараясь отыскать оптимальный баланс того влияния, которое они со временем окажут на его физиологию — и пониманием, что он в силах контролировать их действие. Он спрашивал меня, где проходит граница между усовершенствованиями, которые получает его нервная система — и постепенной утратой собственной личности, поглощаемой боевым безумием?
Я был заворожен тем фактом, что он вообще способен задавать вопросы. Такое наблюдение за собой не было чем-то необычным для ученых воинов Легионес Астартес, но его крайне редко можно было видеть у сынов Двенадцатого легиона.
Во время поединков Угривиана с Нефертари, в моменты сильнейшего накала эмоций и выброса адреналина воздух вокруг них мерцал от присутствия не имеющих формы призраков, слабейших из Нерожденных, которые питались их чувствами, но не находили достаточно силы, чтобы обрести материальное воплощение. Наблюдать эти сущности боковым зрением было обычным делом в Оке — но Нефертари и Пожиратель Миров привлекали их внимание куда больше, чем любой из нас.
Эти создания избегали меня. Скорее всего, из-за присутствия Вихрь. Нерожденные чуяли в ней хищника, стоявшего ступенью выше их самих, и никогда не воплощались слишком близко — как бы ярко ни горел огонь моей души. Синтагма были вполне способны очистить палубы от демонов, которые пытались заявить права на жизни моей команды, а наши долгие охотничьи рейды по коридорам «Тлалока» довершали дело.
Раньше Нефертари, Вихрь и я охотились вместе с Джедором и Мехари. Теперь, на время путешествия к Элевсинской Завесе, к нам присоединился Леор. Нерожденные, которых мы встречали, принадлежали к числу существ, обычных для Ока, и всегда превосходили силой те сущности, что появлялись от кратких всплесков эмоций. То были демоны, родившиеся от отблеска лезвия ножа, оборвавшего дюжины жизней, или от скорби, охватившей целый род мутантов, вымирающих от болезни. Там, где жизнь наполнена страданием, неизбежно появляются Нерожденные. Ни один корабль в Оке, каким бы быстрым он ни был, не бывает свободен от этих непрошенных визитов. Большинство отрядов совсем не против них. Это отличный путь к обретению могущественных союзников из Ока, или к тому, чтобы добавить записи о новых славных делах к списку побед отряда.
Во время одной из наших охот мы обнаружили особенно омерзительную тварь, гору болезненной, заплывшей жиром плоти, расположившуюся в стенах одной из камер для переработки отходов. Приклеившееся к полурасплавленным стенам смесью пота и липких полосок кожи, существо трепетало от восхищения, напитываясь болью расселившегося поблизости клана мутантов, уничтожаемого чумой. Жрецы-могильщики этого племени сбрасывали тела своих родичей, умерших от болезни, в огромные установки, которые размалывали трупы и фильтровали останки — благодаря их глупости, зараза распространялась все дальше по населенным районам. После того, как я казнил вождей клана за то, что те не сжигали своих мертвецов, как этого требует традиция, мы отправились на встречу с демоном, порожденным их невежеством.
Колыхающаяся масса плоти висела высоко на искаженной варпом, пронизанной кровеносными сосудами стене. Множество глаз непрерывно открывались и исчезали на бескостном теле, словно возникающие и пропадающие пятна на солнце. Рты, формирующиеся в складках плоти, щелкали неровными зубами в подобии речи. Тварь была размером примерно с Лэндрейдер.
— Держитесь от него подальше, — предупредил я остальных.
Существо узнало меня. По крайней мере, оно поняло, на что я способен — и приветствовало меня ленивым, словно заплывшим жиром, импульсом страха. Оно обожралось настолько, что не могло сбежать.
«Колдун, — передало оно. Его тихий голос казался болезненно-слабым и вкрадчивым. — Я буду служить тебе. Да, да. Я буду служить. Не делай мне больно, умоляю. Нет, нет. Свяжи меня. Я буду служить».
Я пытался решить, каковы способности этого похожего на амебу создания. Для чего оно может мне пригодиться? Как и все из его породы, оно могло изменять реальность — и, возможно, даже лучше, чем его родичи. Но я и сам умел это, а Нерожденные, с которыми я устанавливал связь, должны были соответствовать самым высоким стандартам. Я не коллекционировал их наугад, создавая армию безымянных бойцов. Я предпочитал необычные и таинственные экземпляры.
«Я буду служить», — настаивало существо.
«Мне нужен демон, достойный связи со мной, который действительно желает этой связи. Только слабейшие из вас готовы отдать свободу, чтобы избежать уничтожения».
«Но я буду служить! — демон приложил немалые старания, чтобы добавить жизни в свой вкрадчивый голос. — Я буду служить!»
— Хочешь, я пристрелю его? — спросил Леор, глядя на существо снизу вверх.
Он не слышал телепатических обещаний демона.
— Нет, спасибо, — мысленно я потянулся вперед, схватив края вспухающей пузырями студенистой туши невидимыми конечностями. Демон снова задрожал. На передней части его тела открылось несколько отверстий, выпустив струи густой черной жидкости — это был своего рода защитный механизм. Жижа размазалась по полу рядом с нами. Мы были не настолько глупы, чтобы стоять прямо под висящим существом.
«Нет! — зашлось оно в отчаянном поросячьем визге. — Хозяин! Умоляю!»
Я дернул. Тварь оторвалась от стены с отвратительным чмокающим звуком, оставляя за собой следы крови. В нижней части туши судорожно открывались и закрывались сфинктеры — существо старалось уцепиться, найти хоть какую-нибудь опору.
— Вот пакость, — заметил Леор. И был полностью прав.
— Нефертари, — произнес я. — Он твой.
Она послала Леору короткую улыбку — видно было, что происходящее развлекает ее — а потом подпрыгнула, удержав себя в воздухе одним ударом крыльев. Она видела, как существо выбросило ядовитую желчь, и понимала, что надо быть осторожной. Мне не было нужды предостерегать ее.
Связанная кровью была подобна черному копью, вылетевшему из моей руки, когда она взмыла в воздух, оглашая его пронзительным криком. Она двигалась с такой скоростью, что все, что я видел из ее оружия, была короткая красная вспышка на выточенных из кристалла когтях.
Она высоко подпрыгнула и нанесла удар. Все произошло очень быстро. С треском разрывающейся кожи раздутая тварь распалась надвое, ее последний псионический вопль эхом отозвался в моем разуме в то время, как рассеченный надвое демон расползался по палубе, превращаясь в лужу грязной, болезнетворной слизи.
Взмах крыльев Нефертари всколыхнул застоявшийся воздух, в котором она плыла, подобная валькирии над полем битвы. Жидкая грязь капала с кристальных когтей. Грива черных волос разметалась от дуновения, поднятого ее крыльями. В это мгновение она была божественно-прекрасна, невзирая на чуждую холодную отрешенность. Я всегда испытывал к ней наибольшую любовь, когда она убивала для меня.
А мы продолжили охоту. Не было двух одинаковых демонов — и не было таких, что приносили бы одинаковую пагубу. Один из них, приняв облик бродячего торговца, замотанного бинтами и одетого в длинную бесформенную хламиду, шлялся от племени к племени в недрах судна, забирая жизни смертельно раненых и неизлечимо больных. Он возникал перед членом команды в его последнюю минуту, предлагая вдохнуть последний, мучительный выдох жертвы и позволить его душе с миром упокоиться в варпе.
Вихрь уничтожила его — этот демон называл себя Собирателем Костей — после короткой схватки. Существо погибло с глоткой, перегрызенной ее клыками, размотавшиеся бинты явили иссохшее гуманоидное тело с лишенными рта лицами на каждой стороне головы.
Такой была жизнь на «Тлалоке».
А еще здесь был пленник.
***
Ашур-Кай захватил живыми некоторое количество Детей Императора — тех, что пытались взять нас на абордаж на границе шторма… и горстка их была еще жива — те, кого мы не скормили Нефертари, позволяя ей утолить голод их мучениями. Но пленник, имеющий значение, среди них был лишь один.
Мы держали его отдельно от других, его лодыжки и запястья сковывали серебряные цепи; прикованный к стене позади него, он был вынужден стоять на коленях. У противоположной стены дежурили четыре воина Рубрики, нацелив болтеры ему в голову. Я оставил их здесь с приказом открыть огонь, если пленник попытается освободиться или прожечь себе путь наружу своей кислотной слюной.
Первое, что я ощутил, глядя на Телемахона, была боль от судорог, сводивших мышцы его бедер. Обычный человек уже стенал бы и заливался слезами от боли — но он встретил меня ухмылкой. Второе, что я почувствовал — удивление и развлечение происходящим.
— Наконец-то, — произнес он ласкающим слух голосом. — Пришел поговорить со мной. И приволок… ее.
В темных раскосых глазах Нефертари блеснула холодная усмешка, которая не передалась ее губам.
— Приветствую тебя, — ответила она. — Дитя-раб Жаждущей Богини.
Телемахон сверкнул белыми зубами с оплавленных остатков лица. Его явно забавляло верование эльдар, считавших Младшего из Богов — Богиней. Его прекрасные глаза, не отрываясь, следили за девой-ксеносом.
— Ангел мой. Прелестный ангел, ты не знаешь, о чем говоришь. Ты потратила всю жизнь, стараясь убежать от Младшего из Богов. Но он любит тебя, моя радость. Он восхищается тобой и всеми остальными из твоего рода. Я слышу, как он воспевает каждое ваше дыхание. И вот однажды, когда ты покинешь свою плоть, ты будешь принадлежать ему. Возлюбленная духа и тени, наконец услышавшая зов истинной любви.
Если Нефертари и чувствовала смущение — она ничем не выдала этого. Сочленения ее безжалостно-гладкой брони мягко замурлыкали, когда она устроилась на полу перед пленником; ее неестественно белая кожа походила цветом — по крайней мере, в тени — на бесформенное месиво, оставшееся от его лица. Серо-черные крылья трепетали, тревожа воздух в этом скромном помещении.
— Когда-то мы были такими же, как ты, — сказала она.
— Сомневаюсь, прелестная.
— Но это так. Мы были рабами ощущений. Мы не ведали иного удовольствия, кроме бесконечного падения, которое обостряло наши чувства до предела — и за него, — она говорила негромко и нежно, хотя ее слабую ауру пронизывало снисходительное презрение.
Телемахон закрыл глаза, втянул ее дыхание, упиваясь каждым глотком. Пребывание рядом с ней было чистым восторгом.
— Позволь прикоснуться к тебе, — произнес он дрогнувшим голосом. — Позволь. Всего одно прикосновение.
— Ты ведь хочешь этого, не так ли? — она провела кончиками увенчанных когтями пальцев вдоль его лица, но не притронулась к коже. Прозрачный коготь замер в сантиметре от истерзанной плоти пленника. Он напрягся, натягивая цепи, стараясь наклониться так, чтобы Нефертари могла разодрать ему лицо.
— Я чувствую аромат твоей души, эльдарка, — он весь дрожал. — Младший из Богов вопиет к твоей душе, рыдая за завесой.
Она наклонилась ближе — настолько близко, что я едва расслышал ее шепот.
— Пусть воет дальше. Я не готова умереть.
— Ты живешь, не повинуясь его голоду, прелестный ангел… Позволь мне вкусить тебя. Позволь пустить твою кровь. Позволь убить тебя. Прошу. Прошу. Прошу.
Нефертари поднялась одним ровным, мягким движением, и отступила ко мне.
— Твой план сработает, — сообщила она, даже не оглянувшись на охваченного дрожью Телемахона.
Казалось, самообладание вернулось к пленнику — но воздух был наполнен его неутоленным желанием. Он не просто вожделел Нефертари — он жаждал ее всем сердцем. Сила этой неудовлетворенной тяги окружила его тошнотворным ореолом.
— Что за план? — не понял он.
Я склонился к нему — так же, как только что Нефертари, но мои движения сопровождались не легким шелестом пернатых крыльев, а ворчанием сервомоторов в сочленениях древнего доспеха.
— Ты был в Луперкалиосе? — спросил я.
Он ухмыльнулся тем, что осталось от губ.
— Там были тысячи и тысячи — у Монумента высадились воины из моего Легиона, из твоего, из всех Девяти. Даже отряды Сынов Хоруса сражались против своих родичей, когда пришло время для решающего удара.
— Ты был в Луперкалиосе? — повторил я вопрос.
— Был. И мы взяли богатую добычу, уж поверь мне.
— Вы забрали тело Хоруса. Расскажи, зачем.
— Я не имею к этому отношения. Это все лорд Фабий и последователи из его лабораторий, они носились со своими обещаниями насчет клонирования. Мои воины никогда не приближались к их владениям, мы никогда не разделяли их тяги ко всяким генетическим извращениям.
Пока все сказанное было правдой. Его мозг, добела выжженный чувственностью, лучился честностью. Я задал еще один вопрос. Тот единственный, который по-настоящему имел значение.
— Почему ты бросил мой отряд на Терре?
Его улыбка завершилась влажным, булькающим хихиканьем.
— Старая рана еще не затянулась, «брат»?
Затянулась ли? Я думал, что да. Я не горел жаждой мести и не позволял ей управлять мною, только хотел знать, почему так произошло. Только это, и ничего более. Неужели даже тогда Дети Императора были настолько порабощены тягой к чувственным удовольствиям? Неужели они пожертвовали битвой за Дворец Императора лишь для того, чтобы утолить свои болезненные страсти беззащитными мирными жителями?
— Твой отряд обещал поддержать мой, — произнес я. — Когда ты оставил нас без подкрепления, я потерял тридцать три воина, попав под обстрел Кровавых Ангелов в Зале Небесного Отражения.
Снова ухмылка.
— У нас были другие цели. На Терре было кое-что большее, чем Императорский Дворец, дорогой тизканец. Намного большее. Вся эта плоть, вся кровь. Все эти крики. Посмотри, сколько рабов Третий легион захватил с собой в штормы Ока. Наши трюмы были наполнены человеческой плотью, и наша предусмотрительность отлично послужила нам в последующие годы.
Я ничего не ответил.
— И почему для тебя так важны эти тридцать три смерти? — продолжал Телемахон. — Несколько лет спустя они бы все равно пали жертвой Проклятия Аримана. Они уже были мертвы, независимо от того, поддержали бы их мои силы или нет. По крайней мере, они погибли в бою, а не от предательской магии.
Я снова не ответил. Я смотрел не на него, а в его душу.
— Никто не цепляется за прошлое так, как тизканцы, — в этих словах прозвучал отзвук старинного арго.
— Ты не понял моих намерений, — наконец произнес я. — Я лишь хотел посмотреть тебе в глаза, когда говорил о моих братьях.
— Зачем?
— Чтобы увидеть правду в твоем сердце, Телемахон, и совершить суд. Если бы действия твоего Легиона действительно не вызывали у тебя угрызений совести, ты заслуживал бы казни. — Я коснулся топора, висевшего у меня за спиной. — Если бы ты смотрел мне в глаза без всякого стыда, я отсек бы твою изуродованную голову этим украденным оружием.
Его короткий смех напоминал злобное рычание.
— Так убей меня.
— Ты забыл, что я могу видеть ложь в твоих глазах, сын Фулгрима? Я не казню тебя. Только переделаю.
Его оплавленное лицо снова исказила улыбка.
— Я предпочту честно заработанные увечья исцеляющему прикосновению колдуна.
Я смотрел на него, используя Искусство, и видел не плоть и кости, а сложную картографию переплетения нервов и чувств в его разуме. В паутине нейронов, передававших ощущения и эмоции, мне открылось незримая печать, наложенная прикосновением Младшего из Богов. Я видел, что дарует ему удовольствие, а что уже нет. Видел, как каждое чувственное переживание вплетается в картину наслаждения, которое он открывал для себя. Как зрелище кого-то, беспомощно распростертого перед ним, заставляло его пальцы дрожать от восторга. Каким сладчайшим ароматом обладал для него последний вздох поверженного врага, а кровь, пролитая с последним ударом сердца противника, была для него лучше самого тонкого вина.
Я наблюдал, как синапсы вспыхивали и темнели, каждый из них был маяком, ведущим меня тайными путями, показывающими, как работает его разум.
Наконец я закрыл глаза. А когда открыл их снова, я смотрел на него, пользуясь первым, а не шестым чувством.
Мои пальцы в керамитовой перчатке с обманчивой мягкостью коснулись его изуродованного лица. Он коротко заворчал, ощутив первый приступ боли, которая как кнутом ожгла его мозг.
— Не надо лечить меня, Хайон.
— Я не говорил, что буду лечить тебя, Телемахон. Я говорил, что переделаю тебя.
Нефертари присела рядом со мной, ее пернатые крылья, плотно прижатые к телу, пахли как сама ночь. Она хотела быть рядом. Она хотела ощутить вкус того, что сейчас произойдет.
Я снова закрыл глаза, и, используя нервную систему пленника как холст, начал перерисовывать карту его жизни.
Надо отдать ему должное: он не закричал. Ни разу за всё время.
скачать в формате .doc
@темы: пафос, Их нравы, изображение гранёного стакана, истории с другого берега
пятница, 02 июня 2017
Жизнь - это борьба, а я пацифист
Ура, товарищи! Перевод книги "Оружие Танита" завершен стараниями доброго человека!
Перевод лежит здесь.
Перевод лежит здесь.
@темы: пафос, Политинформация
воскресенье, 27 марта 2016
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
ДВАЖДЫРОЖДЕННЫЕ
— Мы обнаружили потерпевший крушение корабль, дрейфующий в космосе. Мои технические команды уже разбирали его на запчасти, когда мы нашли выживших.
Выше пояса правительница Кераксия была мифом, воплощенным в металле. Она расхаживала по своим покоям в величественном беспокойстве, сложив все четыре руки на груди. Здесь словно обрела форму древняя индуазийская богиня Кали-ка, выкованная из сплава черной бронзы, железа и стали. Я сомневался, что она намеренно избрала облик богини Времени и Разрушения, но сходство было слишком пугающим для простого совпадения. Ее лицо представляло собой маску оскалившейся демоницы из темного металла, чьи раскосые глаза казались овалами полированного обсидиана в железных глазницах. Ее голос лился из-за сжатых золотых зубов, и можно было заметить легкое мерцание вокализирующего импланта сквозь промежутки в покрытых молитвенными надписями клыках. Ниже пояса в ней было куда меньше человеческого. Равно как и божественного.
— Взгляни на наши находки, — сказала она.
Полная внутренняя схема фрегата «Восход трех солнц» высветилась на широком экране, прикрепленном к стене. Кераксия смотрела на нее, не отводя немигающего взгляда. К моему отчаянию, масштаб повреждений значительно превосходил те, что корабль успел получить до засады в шторме и во время нее.
— Они все-таки решили бежать на Галлиум, — заметил Леор. — Как они сюда добрались?
Правительница по-прежнему не отворачивалась от диаграммы:
— Они не достигли самого Галлиума. Мы подобрали остатки корабля на краю Берилловой Превратности.
Она указала на отдельный гололит, изображащюий скопление похожих на струпья пятен еще более яростной нестабильности в звездных системах вокруг Галлиума. Берилловый Переплет был лишь одной из дюжин варп-ран, усеивавших эту область. Великое Око пребывало в постоянном движении, но течения и волны бурлили вокруг водоворотов глубокого непокоя и островов, где царил относительно стабильный мир.
Что бы ни случилось с «Восходом трех солнц» после того, как он исчез в сердце шторма, он вновь возник на границе особенно бурной области.
— Что с выжившими? — спросил я. — Кто они?
— Они на борту Венца Ниобии, содержатся в нашем медицинском комплексе.
Это слово заставило меня остановиться.
— Ты сказала «содержатся». Не поправляются или восстанавливают силы. Содержатся в вашем медицинском комплексе.
— Я весьма точна в своем выборе слов, — отозвалась Кераксия. — Тебе это известно. И я собираюсь забрать обломки их корабля в качестве платы за их восстановление. Если они будут возражать, я прикажу сжечь их и выбросить пепел в космос.
— Какая... щедрость, правительница.
— Это весьма щедрое предложение, учитывая, насколько был разрушен их фрегат. Единственное, на что он годен теперь — это на металлолом. Фальк был среди выживших, и я испытываю некоторую симпатию к нему, но своей эскападой он изрядно истощил мое терпение. На то, чтобы вытащить его мертвый корабль из глубокого космоса, пришлось потратить немало времени и усилий. На то, чтобы спасти его жизнь — еще больше. Он в долгу у меня, Хайон. Он в долгу у Галлиума.
— Где теперь обломки?
— Разве я произвожу впечатление существа, склонного к беззаботности? — она снова принялась расхаживать туда-сюда. — Они в надежном месте.
И, без сомнения, уже разобраны на части. Нейтралитет Галлиума — превыше всего. Разумеется, город-государство обязан был скрыть корабль Легиона, который его работники взяли на абордаж, ограбили и присвоили — даже если они утверждали, что имели законное право его украсть.
— Валикар упомянул, что выжившие говорили о Луперкалиосе. И обо мне.
Кераксия наклонила голову, словно делая мне одолжение:
— Твое имя промелькнуло среди тех немногих осмысленных слов, которых нам удалось от них добиться. Я прикажу Валикару сопроводить тебя к ним в самое ближайшее время. А сейчас — прекрати задавать вопросы. Мне самой нужны ответы, Хайон.
Я смотрел на нее, не говоря ни слова. Галлиум был одной из излюбленных пристаней для моего отряда, а Кераксия — одним из моих наиболее надежных союзников. Я не хотел бы вызывать ее гнев. Сохранить ее доброе расположение много значило для меня.
Кераксия заметила мою осторожность. Она не могла улыбнуться; правительница не отдалилась от своих биологических истоков так далеко, как стремились многие из элиты техно-жрецов Механикум, но ее искусно выкованное лицо лишало ее столь простой возможности, как смена выражения. Ее смех — скорее, легкий смешок — прозвучал неожиданно плавным выдохом, сопровождаемым мерцанием огонька вокализатора.
— Ты мне нравишься, Искандар.
Я поклонился:
— Я знаю, правительница.
— Тактическая осторожность в одно мгновение и идиотская храбрость в следующее. Какое прелестное противоречие.
Она продолжала расхаживать по своим уединенным покоям — платформе под куполом, с видом на Венец Ниобии в южном секторе корпуса. Пластины брони были убраны, открывая неподражаемое зрелище — всё орбитальное кольцо целиком, со звездами вверху и планетой внизу. Небо, как и всюду в пространстве Ока, было прошито красно-фиолетовыми нитями, но их было недостаточно, чтобы затмить далекое солнце Галлиума — болезненно-голубую сферу, охваченную солнечными бурями.
Я повернул голову, разглядывая два незнакомых корабля, пришвартовавшихся на противоположной стороне станции по отношению к той, где заправлялся «Тлалок». Ни один из кораблей не нес символов их боевых отрядов или легионов. Точно определить, на чьей они стороне, не представлялось возможным.
— Хайон, — сказала правительница. — Что ты замышлял, встречаясь с Фальком и Леорвином Огненным кулаком?
— Не называй меня Огненным кулаком, — проворчал Леор.
Правительница повернулась к Леору и, пощелкивая, подошла к нему ближе. Как я уже говорил, ее четырехрукое тело было внешне гуманоидным, и кожа из черненого металла отражала ядовитые лучи далекого солнца. Но на этом иллюзия человечности заканчивалась.
Ниже скульптурных форм обнаженного живота и груди, напрочь разрушая величественный облик, правительница Кераксия больше всего напоминала чудовище-кинтафроса из греканских легенд, также известное под названием «кентавр». Но нижняя часть ее тела принадлежала не лошади — Кераксия предпочла создать форму арахнида, с тонкими многосуставчатыми ногами скорпиона или паука. Восемь механических ног, снабженных клинками и когтями, с клацаньем ступали по гладкой палубе, каким-то образом не оставляя на бронированным полу ни щербинки.
Огромный скорпион из темного металла, с телом богини. Я никогда не смогу понять ход мыслей марсианских Механикум, но должен признать, что она производила королевское, царственное впечатление — в своей нечеловеческой манере. Ее сочленения не жужжали и не скрипели, как наша боевая броня. Суставы Кераксии издавали ровное, мерное гудение, свидетельствующее о скрытой механической силе.
— Что ты сказал?
— Я сказал, не называй меня Огненным кулаком.
— И почему же это?
Он обнажил бронзовые зубы в недружелюбной ухмылке:
— Это ранит мои тонкие чувства.
С механическим смешком оценив шутку, она снова перевела взгляд на меня:
— Что вы обсуждали на этой встрече? Зачем вы собирались?
— Ничего такого, о чем тебе следовало бы беспокоиться, правительница.
— Понимаю. Я ценю то, что ты делаешь, Хайон. Я не могу позволить себе выбирать фаворитов или принимать чью-либо сторону. И в самом деле — на чью сторону я могла бы встать? Девять Легионов ведут войны внутри собственных рядов так же часто, как и друг против друга. Города-государства и территории Механикум столь же разобщены, раздираемые противоречивыми доктринами. Что же до человеческих колоний в Пространственном Нарушении...
— В чем? — перебил Леор.
— Она имеет в виду Великое Око, — негромко произнес я.
— Да-да, Великое Око, — нетерпеливо продолжила Кераксия. — Что я хочу сказать, маленький тизканец — я весьма ценю твою изящную попытку притвориться невинным ради сохранения нейтралитета Галлиума. Но ни ты, ни я — не новички в том, что касается скрытых истин. Так что не будем скромничать. Для чего вы собрались тогда?
— Боевые отряды встречаются постоянно, правительница. Вопросы союзов. Вопросы вражды.
Она выдохнула мое имя, полностью поворачиваясь и глядя мне прямо в лицо.
— Почему ты не мог остаться здесь, еще когда я впервые предложила тебе? Ты погибнешь в Войнах Легионов, а ведь ты так полезен. Почему ты должен сеять семена раздора всюду, куда бы ты ни направился? До нас уже дошли вести, что Третий легион охотится за твоей головой из-за неких новых грехов.
Она прошлась перед нами взад-вперед, пощелкивая заточенными остриями восьми ног. Несмотря на свой нечеловеческий облик, она была весьма изящна — куда грациозней, чем можно было бы предположить, глядя на это чудовищное тело. Провода, покачиваясь, свисали между ее паучьими конечностями, производя впечатление некоей техногенной паутины.
— Отведи меня к Фальку, — сказал я.
— Скажи мне, зачем он собрал вас вместе. Тогда я отведу тебя к нему.
Чем могла навредить правда? В самом ли деле она подвергнет опасности мою нейтральную гавань? Возможно, я чересчур осторожничаю. Кераксия и Валикар сумели пережить множество конфликтов и интриг прежде.
— Фальк нашел провидца невероятной мощи. Он считает, что этот пророк может привести его туда, где спрятан «Мстительный дух». Леор и я согласились помочь ему.
— Почему ты на это пошел?
Леор ответил вместо меня:
— Третий легион забрал труп Воителя.
— Всего лишь слухи, — Кераксия отмахнулась сразу тремя руками. — И, скорее всего, лживые.
— Фальк был там, правительница, — возразил я. — Я верю ему.
— Фальк не упоминал ни о чем подобном.
— Он стремится не нарушать нейтралитет Галлиума, — заметил я. — Как и я сам.
Это была лесть — в некотором роде. Куда вероятнее то, что Фальк предпочел не раскрывать правду Кераксии, зная, что она все равно не примет ни одну сторону.
Но она замешкалась, не спеша высказать немедленное неодобрение. За линзами, что служили ей глазами, разворачивались возможности — варианты, ветвящиеся в ее мыслях. По ее телу пробежала странная легкая дрожь.
— Если это правда — это угроза, — признала она наконец. — Серьезная и вульгарная угроза.
— Клонирование, — согласился Леор, произнеся это слово, точно ругательство.
Кераксия снова нависла надо мной, склонившись так, что наши лица почти соприкасались. Тончайшие нити микросхем ветвились под внешним слоем черной металлической кожи, и так близко я с удесятеренной силой ощутил ее химический запах.
— Я говорила тебе не ввязываться в эту войну, Хайон.
— Да. Говорила.
— Я говорила тебе предоставить Сынам Хоруса возможность уйти в историю в одиночестве и не вмешиваться, ибо те, кто принимает их сторону, падут вместе с ними. Я надеялась, что Войны Легионов окончатся с падением Луперкалиоса, но теперь эти надежды кажется тщетным.
Я чувствовал, как взгляд Леора буравит мой череп. Вихрь кружила около нас — правительница не обращала на нее внимания, но Валикар и его слуги следили за ней, стоя у входа на лестницу, ведущую вниз к кольцу станции.
— Ну? — спросила Кераксия с нетерпением учителя, ожидающего ответ от ученика.
Ее упрямство раздражало меня. Я сомневался, что в словах Саргона было что-то еще, кроме ловушки, и я не знал, насколько бессмысленной может оказаться охота за «Мстительным духом». Я никак не мог закрыть глаза на собственное отчаяние, стоявшее за всем этим.
— Я должен напасть на Город Гимнов, правительница. Следует ли мне подробно описывать, каким образом возрожденный примарх может нарушить равновесие в Войнах Легионов? Когда все наши отцы потеряны и вознесены в Великой Игре Пантеона... Кераксия, не имеет значения, живы Сыны Хоруса или мертвы, вправду ли «Мстительный дух» — лишь мечта безумца, или же корабль ждет своего возвращения. Нельзя позволить Детям Императора выиграть Войны Легионов.
— Предположение, — надменно заявила она.
— Не предположение. Возможность.
— Тобой движет не только идеализм, Хайон. Не пытайся изображать благородного героя в моем присутствии.
Леор хихикнул, точно ребенок. Я решил не обращать на это внимания — в конце концов, Кераксия была права.
— Я хочу этот корабль. Я хочу заполучить «Мстительный дух».
Это почти заставило ее поколебаться, я был уверен. С неохотой она, вздохнув, отказалась от этой идеи.
— Соблазнительно. Очень, очень соблазнительно, колдун. Но нет. Я не могу принимать чью-либо сторону. Я не стану останавливать тебя, но не стану и помогать тебе.
Это меня ничуть не удивило, и эта неопределенность была куда лучше ее нравоучений. Но я не мог удержаться, чтобы не провернуть клинок последний раз.
— Возможно, однажды придет день, когда тебе придется выбирать сторону, правительница.
— Ты так полагаешь? — спросила богиня-чудовище. —И ради чего же я стала бы предлагать свои силы той или иной стороне? Я ничего не должна Сынам Хоруса, и не таю мучительных обид против Детей Императора. Империя Ока будет процветать, даже если вы, неразумные сверхлюди, не сможете опустить болтеры и прекратить убивать друг друга. Тысячи миров существуют в этих владениях, нетронутые Девятью Легионами. Великий Крестовый поход окончен, Хайон. Галактика больше не принадлежит Легионам Астартес, а Око — никогда и не принадлежало. Если бы вы только могли усвоить этот урок... Но нет. Вместо этого вы сражаетесь, и истекаете кровью, и умираете, и тащите нас всех следом за собой. Так расточительно. Так невероятно расточительно.
Я хранил молчание, позволяя ей говорить. Кераксия сложила вместе пальцы — все шестнадцать, не считая больших пальцев — и продолжила:
— Нейтралитет Галлиума признан многими боевыми отрядами среди Легионов. Это — убежище, и оно должно оставаться таковым.
— Времена меняются, — сказал Леор. — Войны Легионов...
— Тише, — она положила руку на лоб Леора, словно жрица, благословляющая последователя. — Тише, центурион Укрис. Я не обладаю сердцем или разумом, подвластными любым из доводов, на которые ты способен. Но ты — вместе с Фальком, которого я уважаю, и с Хайоном, которым я дорожу. Потому я не стану наказывать тебя за отсутствие приличных манер.
— Нгхх, — только и ответил Пожиратель Миров без всякого почтения.
Кераксия убрала руку. Мудрое решение — я подозревал, что еще немного и она бы лишилась ее под ударом цепного топора.
Леор посмотрел мне в лицо:
— Я слышал, как отряды произносили твое имя с тем, что заменяет нам страх, и слышал, как тебя проклинали и люди, и демоны. Мне никогда не приходило в голову, что ты можешь кому-то действительно нравиться, Хайон.
— Эшаба, — ответил я на награкали, искаженном наречии его легиона.
Леор усмехнулся, принимая мою вежливую благодарность, но Кераксия протянула одну из своих четырех рук, коснувшись черным кончиком пальца моего наплечника. Она обвела мое имя, написанное на просперийском поверх кобальтового керамита.
Перекрестье прицела вспыхнуло на внутреннем экране моего шлема, окружая ее лицо. От нее исходил запах фицелина, порохового дыма, дыхания дракона.
— Дело в уважении, которое он демонстрирует, Пожиратель Миров, и в тех перспективах, которые он привносит в свои деяния, — ее голос теперь стал мягче, ее внимание снова возвращалось к Леору. — Хайон — пример того, чем Легионы могли бы стать, позволь они себе роскошь эволюции. Мне нравится, как он не пытается казаться большим, чем он есть, и уважает автономию миров-колоний Механикум. Мне нравится, как его имя отзывается эхом в пространстве Ока — маг, который пытался остановить безумие Аримана. Колдун, который сражается рядом с чужим ангелом. Воин, который продает свой топор и свое чародейство тому, кто заплатит больше.
Она снова взглянула на меня:
— А платят немало, так ведь? Всё это тяжелое железо и укрепленная сталь, неизменно прибавляющееся к твоей Синтагме.
Я подумал о бесценных роботах на борту «Тлалока». Сотни, собранные мной за многие годы, все до единого вплетенные в объединенное сознание Анамнезис. Горе любому врагу, кто окажется настолько глуп, чтобы брать на абордаж мой корабль.
— Как дела у Анамнезис? — поинтересовалась правительница.
— С ней все в порядке.
— Хорошо. Хорошо, — Кераксия по-прежнему не сводила с меня взгляда. Я мог произносить речи перед полками воинов, идущих в битву, или обрекать на смерть тысячи рабов, не задумываясь дважды — но под взором Кераксии неожиданно ощутил смущение. — Передай ей мои наилучшие пожелания.
— Непременно, правительница.
— Валикар, отведи их к выжившим с «Восхода трех солнц». И, Хайон...
— Правительница?
— Не ожидай слишком много ни от кого из них, мой колдун. Юстаэринцы — не те, кем были прежде.
***
Медицинский комплекс Венца Ниобии больше походил на цеха завода, нежели на место исцеления. Мы шли по его коридорам, и хотя рабы и слуги кланялись мне и спешили убраться с дороги, на Нефертари они смотрели с ужасом и ненавистью. Империум выставляет напоказ свою лицемерную ненависть к чужим, в то время как вольные торговцы, исследователи космоса и отчаявшиеся генералы имели дело с ксено-расами галактики на границах Империума еще с тех пор, как люди впервые покинули Терру. Но здесь, в Империи Ока, ненависть и отвращение к нелюдям доходит до предела. Здесь — владения людей и демонов, рожденные из смерти империи чужих.
Население медицинского комплека исчислялось сотнями — чего и следовало ожидать на станции таких размеров, как Венец Ниобии. Машины, о функциях которых я мог только догадываться, дребезжали и гудели в своих гнездах и опорных рамах внутри каждой комнаты, подключенные к системам жизнеобеспечения, насосам, перекачивающим плазму и кровь, и множеству еще более непонятного оборудования. Половина оборудования выглядела живой; вместо проводов в шевелящемся металле проступали вены. Одним Богам ведомо, какие знания Механикум применяли здесь.
Валикар вел нас, своим присутствием заставляя прислужников и рабочих падать ниц. Мы миновали общие залы — одну комнату за другой — и добрались до охраняемых камер за ними. На моем внутреннем экране вспыхнули руны, сигнализирующие о понижении температуры. Дыхание Леора и Нефертари, чьи лица были открыты, превращалось в пар в холодном воздухе.
Когда мы вошли в камеру, я вынужден был остановиться, схватившись за железный дверной косяк. На меня нахлынула волна голода — столь яростного, что я покрылся потом. Вихрь рядом со мной издала низкое рычание.
«Я чую Дваждырожденных».
— Что случилось? — спросил Леор. — Что, во имя Богов, с тобой такое?
— Ничего, ничего.
Мне понадобилось всего мгновение, чтобы защищить свой разум от любого вторжения, отрезав себя от возможности ощущать чужие эмоции. Это было резко и неприятно — словно бы я закрыл глаза или внезапно оглох в полной людей комнате — но лучше так, чем отшатываться от ошеломляющего чувства голода, царившего в камере. Что бы ни находилось там, оно умирало. Поразительно, что оно еще не умерло.
«Дваждырожденные», — снова передала Вихрь.
Перед нами была длинная, высокая стена с вертикальными капсулами полного погружения и стазис-контейнерами. Существа — гуманоидные, но не являющиеся людьми — трепыхались в красноватой жидкости каждой капсулы. Конечности, напоминающие руки, безуспешно царапали прозрачное бронированное стекло. Искаженное месиво черт, которое когда-то было лицами, всплывало из мутной жидкости, приникая к передним стенкам капсул и глядя на нас. Их рты бессильно раскрывались, оставляя грязные пятна на стекле — там, где скребли их клыки и дергались длинные языки.
Дваждырожденные. Вихрь была права. Все они были Дваждырожденными. Я чувствовал разумы людей, которыми они были, и нечеловеческие мысли существ, занимающих их тела. Смешение сути смертных и варпа — не бывшее уже первым, не ставшее еще последним. Эмоции, обретшие форму в плоти.
Быть психически одаренным среди скопления одержимых демонами душ — значит слышать противоборствующие желания и стремления бессчетных враждующих сущностей. Но здесь я почти не чувствовал ничего подобного. Демоны, ведущие войну в телах заключенных воинов, были столь одинаковы, что совпадали друг с другом до самой глубины своего существа, словно зеркальные отражения. Казалось, будто все они рождены из одних и тех же эмоций и жаждут одного и того же. Такая степень симбиоза даже между тесно связанными демонами была невероятно редкой. По моей спине пробежали мурашки от такого неестественного явления, и я подошел ближе, завороженный этой возможностью.
Подойдя к первой цистерне, я посмотрел на корчащееся тело внутри. Что-то ударилось о защитное стекло, раскрывая жвалы. Кости его лица были вытянутыми и иззубренными, даже отдаленно не напоминая человеческие. Дымные следы его звериного голода коснулись границ моего разума, но на этот раз я был готов противостоять им.
Это существо все еще носило потрепанную в битвах броню, выкрашенную в угольно-черный цвет Юстаэринцев. Рудиментарные крылья колыхались в жидкости, лишенные возможности развернуться во всю ширину. Конструкции из грязных костей и кожистых перепонок, не лишенные определенного мрачного величия. Казалось, они поднимаются и опадают в такт биению сердца существа.
За моей спиной Леор спросил:
— Скольких вы вытащили из обломков «Трех солнц»?
Валикар указал на капсулы вдоль стен, каждая из которых была подключена к химическим фильтрам и поддерживающим жизнь механизмам.
— Эти двадцать. И еще несколько в следующих двух камерах, — сообщил он без всякого выражения. — Человеческая команда погибла. Фальк сказал, что они были поглощены, когда взорвался варп-двигатель.
Так вот что за вспышку энергии мы видели в сердце шторма. Фальк и его воины сумели добраться до «Восхода трех солнц» — только для того, чтобы потерпеть крушение, когда корабль пытался сбежать. Не составляло никакого труда представить волну Нерожденных, устремившихся к маяку вспыхнувшего варп-двигателя, и тысячи незащищенных человеческх душ на борту. Имел ли Саргон к этому какое-то отношение? Пытался ли он привести корабль сюда? Галлиум был для Фалька наиболее очевидным пунктом назначения в подобный час нужды.
— Мы держим их одурманенными посредством алхимии, — добавил Валикар. — Некоторые из них потеряны полностью, другие же по-прежнему хранят следы тех, кем они были.
Я не решался спрашивать о пророке Несущих Слово. Я доверял Валикару так же, как доверял Кераксии, но я не был уверен, что хотел дать им понять, насколько глубоко я был заинтересован на самом деле. И чем меньше они знали, тем меньше они могли рассказать, если бы их принудили к этому.
Мы шли дальше. Некоторые из Сынов Хоруса были избавлены от своей брони. Некоторые так и остались в ней.
«Фальк», — отправил я в ряды цистерн с плотью.
«Хайон?»
Голос моего брата, пусть и едва различимый. Он исходил из капсулы у западной стены. Мы подошли ближе к нему. Нефертари прошептала что-то, чего я не различил, отвлекшись, а Леор выругался на уродливом, неестественном языке своего легиона.
Когда воины Легионов Астартес получают тяжелые раны, есть два способа, какими они обычно реагируют на это. Первый — это стыд. Не меланхолия или скорбь, но честный, яростный стыд. Ты стыдишься того, что выжил, когда твои боевые братья погибли. Стыдишься, что не можешь снова встать в строй, пока твои раны не исцелятся. И дело не в слезливой сентиментальности — это рана, нанесенная душе так же, как и телу. Когда ты не можешь больше служить своей единственной цели, той самой причине, ради которой ты был возвышен над простыми смертными — всегда остается осколок стыда. Сомнения проникают в самую глубину твоей души.
Вторая реакция, гораздо более явная — это гнев. Иногда он бывает искусственным или выглядит несколько наигранным, чтобы подавить чувство стыда. Намного чаще это просто злость — на самого себя за то, что позволил этому случиться, злость на удачу, которая тебя подвела, злость на своих врагов за то предательское движение, что обошло твою защиту. К ярости может примешиваться юмор, или вызывающее неповиновение, или клятвы о мести, принесенные в присутствии братьев у твоей постели. Внутренняя сила может проявляться различными путями, но в основе этих чувств всегда лежит именно гнев.
Когда я вновь открыл свой разум, чтобы связаться с Фальком, я не ощутил ни одной из привычных для солдата эмоций, которых ожидал. Вместо этого я почувствовал вулканическое, ожесточенное присутствие сущности, разделяющей его тело, и его собственную усталость, саваном окутывающую его разум.
Он сражался за контроль над собственным телом. И он так невероятно устал.
«Хайон?»
«Я здесь, Фальк».
Я приблизился к стеклянной цистерне, глядя на когтистое чудовище, в которое превратился мой брат. Я хотел, чтобы он почувствовал, что я рядом — если подобное было возможно.
Фальк, свернувшись едва ли не в позе зародыша, висел в пузырящейся жидкости, оплетенный паутиной трубок, по которым подавались химикалии и питательные вещества. Мыщцы были лишены кожи, и от обнаженного мяса все еще тянулись ниточки крови, заставляя мутнеть окружающую жидкость. Сейчас, без доспехов, было ясно видно его дарованную мутациями смертоносность: желтоватые костяные ножи прорастали сквозь суставы и мускулы зазубренными гребнями.
«Нерожденные, Хайон. Тысячи. Когда мы пытались сбежать, мы попали под огонь... Варп-двигатель... Они захватили корабль».
Двойственность в его голосе — искренность человека и насмешливый шепот демона — придавала его интонациям некий зловещий оттенок.
«Я понимаю, Фальк. Что с Саргоном?»
«Его нет».
Вот как. Саргон погиб. Многое ли это меняло? Могли ли мы отправиться в неизвестность без проводника? Собирались ли мы отправляться туда вообще — прямо в ловушку, поверив обещанию мертвеца?
Да. Я хотел, чтобы Хорус Возрожденный был мертв, и я хотел этот корабль.
Но без Саргона...
«Нет, — возразил Фальк. Он слышал мои мысли и ответил на них. — Не мертв, Хайон. Он пропал».
Я в недоумении взглянул на чудовище с постоянно меняющейся плотью.
«Пропал? Ты хочешь сказать, он исчез перед нападением Нерожденных?»
«Я не могу точно сказать. Мы сбежали на «Восход трех солнц», хотя это уничтожило наш телепортатор. Затем мы бежали на корабле. Саргон был там, и был готов вести нас в безопасное место. Варп-двигатель взорвался. Свет, грохот, горящий металл. Потом пришли Нерожденные».
Я промолчал, позволяя своим подозрениям оформиться. Никогда за всю мою жизнь — ни до этой ночи, ни после — я не встречал пророка-альтруиста. Каждый провидец пытается отыскать нечто для себя самого, следуя собственным планам. Хотел бы я знать, чего именно добивался Несущий Слово, и что он сотворил со своей силой.
«Я вытащу тебя отсюда, Фальк».
«Я все еще чувствую свои пальцы, — признался живой мертвец; его голос звучал бесплотной тенью настоящего голоса Фалька. Жуткие когти царапали по стеклу. — Я чувствую, как каждый атом моего тела содрогается и изменяется».
Даже без его слов я чувствовал то же самое. Демоническая сущность в его теле двигалась вместе с кровью, подвергая мутациям все, чего касалась. Медленный процесс, но неумолимый.
«Подожди, брат мой. Я заберу тебя на "Тлалок"».
Живой мертвец снова дернулся в мутной взвеси. Невыносимо было слышать его скрежещущий голос.
«"Мстительный дух", — сказал он. — Ты по-прежнему готов помочь мне найти его?»
«Тебе повезло, что ты вообще остался жив. Эта затея уже стоила тебе твоего флота, сотен воинов, тысяч рабов».
Существо ударилось всем телом о переднее стекло своей цистерны, целясь в меня когтями. Зубы в узкой прорези пасти заскрежетали, словно пытаясь дотянуться до моей плоти.
«Я найду Абаддона я найду Абаддона я н-»
«Фальк...»
«Я заберу «Мстительный дух» это надежда моего Легиона я -»
«Успокойся, брат мой. Я помогу тебе. Конечно же, я помогу тебе. Я ведь здесь, не так ли?»
Живой мертвец прекратил свои метания.
«Они держат нас одурманенными — вещества, подавляющие сознание, нейтрализующие адреналин. Чтобы мы не сбежали».
«Правительница принимает меры предосторожности, не более того».
Я имел дело с Дваждырожденными прежде, бесчисленное множество раз. Я не стал бы держать их в заточении. Мне бы это не понадобилось.
«Освободи меня, Хайон».
Будучи верен себе, даже в этом измученном и искалеченном виде он источал раздражение от судьбы, заведшей его в ловушку. Но освободить — от чего? От заключения здесь, или от демона внутри? Невзирая на мою силу, у каждого человека есть предел возможностей. Чтобы изгнать демона из смертной плоти, недостаточно было простого экзорцизма, вроде какой-нибудь молитвы церковников или заклинания шаманов. В реальности владельца тела почти всегда ожидал смертельный исход.
«Я освобожу тебя, друг мой. Как только ты окажешься на борту «Тлалока», мы обсудим изгнание демонов».
Искалеченное тело в жидкости задергалось в судорогах, истекая кровью и извиваясь. Сперва я решил, что он наконец дал волю гневу, но нет — спазмы, заставлявшие его тело болезненно выкручиваться, были неконтролируемыми. Отказали жизненно важные органы? Его биометрические показатели не изменялись, но он продолжал содрогаться, зияющая дыра его клыкастого рта открывалась и закрывалась. Его мутировавшее тело истекало кровью, вздрагивало и дергалось в поддерживающих его узах, когти сжимались и разжимались.
А потом я наконец услышал это — через тонкую нить, связывавшую наши разумы.
Он вовсе не умирал. Он смеялся.
скачать в формате .doc
вторник, 22 марта 2016
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
ВЕНЕЦ
Я уже привык к тому звуку, с каким перо Тота царапает по пергаменту. Для того, что ныне составляет мою жизнь, этот скрип стал фоновым шумом, точно таким же, как постоянный гул огромных двигателей «Тлалока» — когда-то давным-давно.
После «Тлалока» был «Мстительный дух». А после того — Крукал'Ри, известный Империуму как Убийца Планет. Каждый из них пел свою собственную механическую песнь, и со временем она начинала — в известном смысле — приносить умиротворение. Вскоре мы достигнем той части хроники, где наши шаги звучали на палубах «Мстительного духа». Вот о чем стоит вспоминать. Времена единства. Времена братства.
Мои тюремщики приходили ко мне прошлой ночью. Приходили с вопросами, без сомнения рожденными из воспоминаний, какие я уже успел им открыть. Первое, что они сделали — огласили длинный список имен и титулов, приписываемых мне: относящихся к моим деяниям, равно как к резне и убийствам, учиненным войсками, шагавшими под моим знаменем. Они говорили чередой торжественных голосов: мужских и женских, юных и старых, равно выносивших свое суждение. Объединяла их одна лишь полная искренность интонаций.
Они обрушили на меня сотни титулов. Сотни. Сколько веков минуло с тех пор, когда хоть кто-нибудь в Империуме произносил мое настоящее имя?
Отрезвляющая мысль.
Мне доводилось прежде слышать большинство титулов, долгий перечень которых зачитывали ныне мои тюремщики, — в той или иной форме. То были проклятия, которые мои враги выкрикивали небесам, стоя на руинах городов, сожженных моими воинами. То были имена, звучавшие в молитвах, проповедях, благословениях из уст невинных и безоружных, в надежде, что я никогда не явлюсь из тьмы, подобно некоему мифическому чудовищу.
Некоторые из этих имен были образными до театральности, величественными до непостижимого, тогда как другие получили известность в единственном городе или на одиноком мире. Многие — те, что заставляли меня улыбнуться, — были даны в честь расправ, свершенных войсками моих братьев и по их приказанию. Добрая дюжина перечисленных кровавых бесчинств произошла на мирах, куда мне не доводилось ступать. Три из них разорили миры, о которых я никогда не слышал.
Затем последовали вопросы — и взвешенный тон, каким они были заданы, свидетельствовал о привычке получать ответы. Эти мужчины и женщины прожили сотни лет, приучая себя к ереси и облекая собственные души броней презрения. Да, они презирали меня — но не страшились. Разумеется, то был лишь иной лик их невежества. Они не страшились меня, ибо не до конца понимали, с чем им приходится иметь дело.
Они спрашивали, но я оставался нем, погруженный в мысли об этих сотнях титулов, коими они меня наградили.
Приятно было бы увидеть их и сравнить, насколько лица соответствуют голосам. Еще прекраснее было бы ощутить их, достигнуть их моим тайным зрением. Но, пускай они наивны и невежественны, они не глупы. Они знают, как удерживать меня в заключении.
— Все эти имена, — произнес я с легким вздохом.
Мои инквизиторы замолчали. Единственный звук поднимался над их тихим дыханием — скрип пера Тота, не прекращавшего свои труды ни на миг.
— Империум держится на культе невежества. Этим я не пытаюсь нанести оскорбление. Невежество есть залог стабильности, а стабильность — залог того, что Империум будет жить. Сколь долго длилась бы безмятежность несчетных человеческих стад, если бы они знали, что лежит за краем реальности? Сколь покорны бы оставались они, будь им позволено знать хотя бы тень истины? Для империи невежество — необходимое зло.
Они не пытались спорить. Мои гостеприимные хозяева были даже слишком проницательны, чтобы тратить время на ложь.
— Вы потеряли столь многое, что я едва способен постичь, где кончается ваше невежство и берет начало невинность. И вновь я не пытаюсь никого оскорбить. Такова всего-навсего природа вещей. Вы дали мне сотни имен и пересказали мне сотни войн. Большинство связаны со мной. Многие же — нет.
Вы зовете меня Архи-Еретиком Ангелус Порфиры. Однако тот мир я ни разу не удостаивал даже взглядом. Вы зовете меня Зарафистоном — как будто ваше провидение должно меня поразить, но «Зарафистон» — не имя, данное при рождении. Это титул, со временем ставший неотделимым от личности. И вы зовете меня Йигетмором, а ведь Йигетмор — и вовсе не имя. Это оборот речи, выражение забытого языка родом с мертвого мира. Оно означает «ткач» или «плетун» варпа. И, между тем, я — не единственный воин, кто носит такое имя. Похоже, его используют — повинуясь только собственной прихоти — дабы обозначать всякого, за кем Империум в данное время ведет охоту. Теперь вам стало понятно, что я имею в виду?
— Что за язык? — спросила одна из женщин. — С какого мира?
— Язык-первооснова — хтонийский. Я говорю на нескольких его диалектах. Сам же мир звался Хтонией. Я вкратце упоминал о ней, обращаясь к происхождению Фалька.
— Даже прежде твоих свидетельств мы знали о Нечестивой Хтонии, утраченной уже десять тысяч лет.
Было нечто в том, как она произнесла имя мира. Ее голос был столь алмазно-твердым, столь полным нерушимой уверенности, будто она держала в руках ключ ко всему. Сколько запечатанных архивов следовало расшифровать этой женщине-инквизитору ради единственной щепотки запретного знания? Сколь отчаянно пытался Империум вычистить все записи касательно Легионов-Предателей?
И все же насмехаться над ними за их невежество — значило бы недооценивать масштабы Империума и долгие десять тысячелетий ревностного притворства, будто бы прошлого никогда не существовало.
— Ты тянешь время, — обвиняющим тоном произнес один из мужчин. — Поведай нам, как Сынам Хоруса достался их новый титул. Поведай нам, как они стали Черным Легионом.
Поначалу я не знал, что ответить. Я не был уверен, насколько искренним был вопрос.
— Я сказал, что поведаю вам о гибели Сынов Хоруса и рождении Черного Легиона. Я никогда не говорил, что одно равно другому.
Но он еще не закончил. Ему надо было процитировать собственный манускрипт.
— Записано Дианхтоном Провидцем: «И се, изгнанные со Святой Терры и воцарившиеся вовек в преисподней, Сыны Хоруса, вероломный Шестнадцатый, сделались Черным Легионом».
А. Всё внезапно обрело смысл.
— Поднявшись из тени и позора, — почти неслышно произнес я слова, предназначенные для меня одного. — Возродились в черном и золотом.
— Что?
— Я говорил вам: прежде начала был конец. Сыны Хоруса никогда не царили в Оке. Их призраки не командовали ничем, кроме кладбищ их собственных кораблей. Их тени господствовали над павшими крепостями. Сыны Хоруса мертвы уже десять тысяч ваших лет. Я знаю. Я видел, как это совершилось. Они были Шестнадцатым Легионом. Но Черный Легион не учрежден Императором и никогда не сражался во его имя. У него нет номера. Номера были дарованы лишь Легионам Великого Крестового похода; а мы, о мои маленькие имперские друзья, мы — Легион Долгой Войны.
***
В течение пяти месяцев мы плыли, проводили приготовления и исцелялись.
Всякий раз, когда на борту занимался день, я устраивал тренировочные поединки с Леором — топор против топора. Порой Ашур-Кай наблюдал за нами с бесстрастным вниманием, а порой выжившие братья Леора следили за ходом боя, ликуя, когда кто-то из нас наносил особенно изящный или жестокий удар. Они были неразборчивы в своих похвалах и скорее приветствовали любую стоящую атаку, чем ободряли исключительно своего командира. Меня это восхищало.
Боль внутри черепов, изводившая их, нередко проявлялась в окружающем мире. Когда их мозговые импланты вгрызались поистине глубоко, маленькие и юркие духи мучения, мерцая, проскальзывали в реальность и ползали по пластинам брони Пожирателей Миров. Эти безмозглые импульсы воплощенных чувств сновали по красному керамиту, подобно ящерицам, прежде чем вновь раствориться в насыщенном варпом воздухе. В основном легионеры не удостаивали эти незначительные явления ни малейшим вниманием — вид меньших демонов, рожденных той или иной эмоцией, вовсе не редкость в Оке, — но лейтенант Леора, воин по имени Угривиан, просто кишел ими. Однажды я застал его пожирающим одного из них — тощее змееобразное создание болталось у него в кулаке, пока он не откусил клацающую голову и с насмешливым хмыканьем заглотил эту свою закуску.
— Тебе известно, что плоть Нерожденных не может нас насытить, — заметил я ему.
Он проглотил остаток корчащегося белесого трупа. На моих глазах мускулы его шеи сократились, проталкивая тельце вниз, в кишки.
— С топором ты хорош, Хайон. Уважаю. Но ты слишком уж велик и могуч, чтоб признать: нет лучше средства оскорбить врага, чем высрать его, когда с ним покончишь.
К стыду своему, я рассмеялся:
— Ты мерзок, Угривиан.
— Мерзок. А то, — он пожал плечами. — Как и все прочие в этом Богами проклятом месте.
Ашур-Кай отклонял все предложения сразиться. Я принимал их от его имени — проигрывая одни, выигрывая другие, но всякий раз получал удовольствие, обливаясь честным потом. Я тосковал по таким вещам, слишком долго прожив в обществе одних только воинов Рубрики. Никто из нас не говорил о безрассудном замысле Фалька: отыскать Абаддона и «Мстительный дух». Никто из нас не говорил о Лучистых Мирах.
Однажды утром, когда Леор и я стояли друг против друга, вымотанные схваткой, что длилась четыре часа и закончилась яростной ничьей, я увидел Нефертари, наблюдавшую за нами из дверного проема. Она исцелилась вдали от шторма, утолив свою болезненную жажду рабами, которых я послал ей. И все же она редко покидала Гнездо. Тем утром она покачала головой — как если бы ее позабавило состязание, за которым она только что наблюдала, — и покинула нас, так и не бросив вызова.
Пот заливал испещренное шрамами лицо Леора:
— Твоя мерзкая чужачка на нас смотрела.
— Да, это так.
— Я бы смог ее одолеть.
— Нет, — честно отозвался я. — Не смог бы.
Несколькими днями позже, во время дуэли, в которой мы оба условились сражаться только деактивированными клинками, он попытался испробовать старинную и испытанную уловку: банальное отвлечение.
— Мне нравится твой топор, — сказал он в промежутке между столкновением клинков.
— Что?
— Твор топор. Он мне нравится. Я бы его хотел.
Я успел отвыкнуть от непринужденных бесед и, если начинать с этого, никогда не показывал в них особого мастерства. Как и большинство среди Астартес.
— Помнишь, когда я нашел тебя на Просперо? — он усмехнулся. — На куче всех тех мертвых Волков, с топором того здорового ублюдка, сжатым в руках. Этот Волчий герой, ты убил его — как там, говоришь, его звали?
Он отступил в сторону, стоило мне ответить — стремясь получить передышку, когда я отвлекусь. Не тут-то было; я следовал за ним, клинок к клинку.
— Эйрик Рожденный-в-Пламени.
Я знал это имя, ибо оно было выгравировано на самом Саэрне. Тот Волк, к тому же, прокричал его мне в лицо, когда пытался убить меня — без сомнения, не желая, чтобы тень моя отправилась в загробную жизнь, не ведая, кому обязана печальным концом.
— Они ничего не делали так, как все мы, да? У них даже имена были сумасшедшие.
— То было имя души. Они использовали их для...
— Мне совершенно плевать, какие отговорки они придумывали, — проворчал Леор, в то время как наши клинки сомкнулись. На какое-то время мы оказались вплотную, глаза в глаза, пока он не отбросил меня на несколько метров. Дуэль продолжилась.
Десятью минутами спустя, без всякой видимой причины, он сказал:
— Спасибо.
Умно, умно. Я едва не опустил клинок.
— За что ты благодаришь?
— За то, что забрал меня с того корабля.
— Что же, добро пожаловать. Если желаешь, мы можем провести более формальный погребальный обряд для твоих братьев, павших в бою.
— Погребальный обряд, — бронзовая ухмылка рассекла его изувеченное лицо. — Война догоняет всех, Хайон. Смысла нет упиваться скорбью. Вот в чем всегда была проблема с вами, тизканцами, хм? Превращаете скорбь в искусство. Искусство жалеть себя.
Он не дал мне ответить.
— И кто такой, кстати, этот Телемахон? — спросил он.
— Старый враг.
— Ну разумеется, иначе мне не пришлось бы тащить его сквозь твои магические врата.
— Прошу, не называй это магией.
Он ухмыльнулся, и мы вновь скрестили клинки.
— Ну так повесели меня. Я никогда не откажусь поненавидеть кого-то нового. Кто он?
— Враг с Терры, — я подозревал, что этого ответа будет достаточно, дабы направить Леора на верный путь, и я не ошибся.
— А, — Леор злобно рассмеялся. — Капитан Лирас и эти пурпурные ублюдки из Пятьдесят Первой роты должны были оказать вам поддержку, да? А все-таки они бросили вас с голой задницей и ни единого болта не выпустили в стены дворца.
В этой истории не было ничего необычного. Сотни подразделений — силы каждого из Девяти Легионов — согласно приступили к осаде Императорского Дворца только затем, чтобы обнаружить, что Третий Легион нарушил свои ряды и оставил битву. Пока мы сражались и умирали на стенах последней крепости той войны, Дети Императора рвались вглубь мира-колыбели человечества, охотясь на рабов и находя удовольствие в истреблении беззащитных.
Полагаю, большинство из нас в тот день осознало, даже сквозь пелену безумия войны, которую мы вели, как низко пал Третий Легион. Пал — не в смысле приверженности Богам. Нет, невозможно «пасть» в этом смысле, иначе как от невежества. Я подразумеваю, что они опустились до того, что поставили собственные желания надо всем прочим. Отвергли всякое честолюбие ради услаждения смертных страстей. Вот оно — истинное, действительное падение.
— Ты многих своих потерял на Терре? — спросил Леор.
— Да, — признался я. Мы оба к тому времени тяжело дышали. Оба наших клинка были уже затуплены и измяты, став почти бесполезными. — Очень многих.
— И ты, и я, колдун. Все это планирование, хех? Все эти военные советы на «Мстительном духе». Все самые продуманные планы наших отцов смешались с дерьмом в тот самый момент, как наши ботинки коснулись святой земли. Видал я сражения покрупнее, но ни разу от потерь не было так паршиво, как было в тот день.
Боль в его голосе была столь настоящей, столь искренной, что я отступил на шаг, чтобы дать ему передышку. Тема заслуживала более взвешенного и полноценного обсуждения, чем...
Его локоть врезался мне в щеку, сокрушительным ударом отправив меня на палубу.
— Слишком легко, — сказал он. — Так по-тизкански — отвлечься на сантименты и меланхолию. Видишь, что я имел в виду, насчет превращения скорби в искусство?
Я принял протянутую ладонь, и он помог мне подняться.
— Урок усвоен.
***
Первой целью нашего плавания была безопасная нейтральная территория. Под ней мы подразумевали Галлиум. У Ха'Шерхан, моего отряда, не было никакой постоянной базы, но Галлиум мог считаться чем-то близким к тому. Вокруг богатой полезными ископаемыми планеты, плотно укутанной покровом охряных облаков, обращался «Венец Ниобии», небесная крепость Правительницы Кераксии. В прошлом мне доводилось несколько раз вести с ней дела. Я соответствовал ее высоким стандартам, и оплата с ее стороны всегда была весьма щедрой.
Потребовалось пять месяцев, дабы достигнуть Галлиума — неплохой срок для путешествия по волнам эфира. Пространство Ока нельзя назвать ни реальным, ни ирреальным — оно есть немыслимое смешение обоих родов, третий элемент между физическими законами и псевдоматерией воображения и кошмаров. Наши владения в этом чистилище таковы, что сама реальность здесь отзывается на прихоти разума смертных. Мысль и чувство пересоздают тронутую варпом материю. Плоды вашего воображения здесь обретают зримую форму, а надуманное вами — сбывается. Требуется определенный уровень сил, чтобы попросту не уничтожить себя нечаянной мыслью, но мы — со временем — приспособились.
Для тех, кто никогда не ступал там, где встречаются боги и смертные, я сокращу описание до подобающей простоты. Не столь уж редко бывает, что имперские провидцы и астропаты заглядывают чересчур далеко и чересчур глубоко, и встречаются с мучительными последствиями, когда бездна смотрит в ответ. Они теряют разум и вопиют о невозможных картинах — панорамах загробной жизни, как утверждают они. Все те извращенные башни из костей и плоти, возвышающиеся над усыпанной черепами почвой демонических миров Ока — не плоды зодчества, возведенные благодаря проектированию и трудовому поту. Рабы, мутанты и демоны не выстраивали этих невообразимых сооружений. Крепости преисподней возведены из честолюбия и силы воли, не из рокрита и дюрастали.
Как я и говорил: всякий плод вашего воображения обретает форму около вас.
Галлиум представлял собой один из таких миров. Планета была одним огромным заводским комплексом, простиравшимся от полюса до полюса, от горизонта до горизонта. Малейшие признаки естественного климата давным-давно были изгнаны с ее поверхности. Плотные, неподвижные облака извергались из миллионов печей и дымовых труб промышленных предприятий, и осадки непредсказуемо низвергались вниз внезапными ливнями кислотного дождя.
Крепости-цеха Галлиума в прошлом не раз обеспечивали «Тлалок» боеприпасами и возможностью для ремонта, в обмен на мою службу Правительнице. Я однажды ступал на поверхность этого мира — и не имел никакого желания вновь спускаться туда. Мало увлекательного найдется в зрелище миллиардов обличий фальшивой жизни, вызванных из эфира, дабы трудиться в шахтах и кузнях. Населяли этот мир заводные железные аватары без лиц и черт, внешне имевшие человеческий облик, и все же лишенные всякого намека на душу и искру жизни.
— Скажи мне вот что, Искандар, — однажды спросила она меня. — Твои воины Рубрики... Могли бы они трудиться в моих шахтах, если бы ты повелел им это?
— Они — мои братья, Правительница; не рабы. Прошу, имей это в виду, когда просишь нечто подобное.
Орбитальная станция «Венец Ниобии» была ключевой точкой всей деятельности, разворачивавшейся вокруг Галлиума. В полном соответствии с именем, она венцом окружала мир: кольцо металла над северным полушарием планеты, достаточно обширное, чтобы принять в своих доках десяток линейных кораблей, и снабженное достаточной огневой мощью, чтобы защититься от количества втрое большего.
Мы наблюдали за тем, как она увеличивается на экране окулуса. К станции было пришвартовано четыре корабля; еще один стоял на якоре на высокой орбите. Этот корабль был чудовищем в любом смысле слова: «Тан», тяжелый крейсер в опаленной космосом тяжелой металлической броне легиона Железных Воинов, чей корпус теперь отмечал тысячекратно повторенный герб Галлиума — механическая рука с распрстертыми пальцами. Он висел в пространстве, обозревая свои владения в холодном молчании. Даже с такого расстояния я мог заметить, что его орудия разворачиваются в нашу сторону. Такое же точно движение происходило на укреплениях станции. «Венец Ниобии» знал, что мы здесь.
— Корабли в порту? — спросил я со своего трона.
Ашур-Кай отозвался с наблюдательного балкона над палубой:
— Фрегат без опознавательных знаков не высылает также и никаких идентификационных кодов. Но зато эсминец опознан как «Ярость Первого легиона», а два фрегата — «Валет Мечей» и «Живодер».
«Ярость Первого легиона». Темные Ангелы. Нечасто выпадали ночи, когда мятежные корабли Первого легиона присоединялись к нашему флоту. Здесь они наверняка были одни.
«Валет Мечей» и «Живодер» не объявляли о своей верности никому — что было обычным явлением в Империи Ока — и меня не слишком-то волновало, кому они могут служить. Я не рассчитывал пробыть здесь достаточно долго, чтобы обзавестись новыми врагами.
Тем не менее, я не сдержал недоверчивой улыбки:
— Этот отряд и вправду назвал свой корабль «Живодер»?
Ашур-Кай пожал плечами, скрежетнув суставами брони:
— Судя по всему.
«Живодер». Ужасно.
Мы подошли ближе, оберегаемые договором нейтральной территории — поддержанию которого немало способствовали пушки «Тана» и орудия самой станции.
— Передача с «Венца Ниобии», — раздался в динамиках голос Анамнезис.
— Активируй связь.
— Активирую... Связь установл...
— Я — Страж Галлиума. Доложите о своих делах на его территории, — этот голос не был глубоким и гортанным, как свойственно голосам большинства воинов Астартес. Он был механически-хриплым, так как исходил из имплантированного вокалайзера. Я узнал его немедленно.
— Валикар, мы просим разрешения для «Тлалока» пристать в ваших доках. Нам необходима заправка, вооружение и мелкий ремонт.
— Правительница или ее помощники выслушают детали сделки, которую вы хотите предложить, — проскрежетал голос. — Это ясно?
Приветствие каждый раз оставалось неизменным. Он был человеком железных привычек.
— Ясно, Валикар.
— Вы будете соблюдать законы мирного клинка и молчаливого оружия, находясь на «Венце Ниобии», на планете Галлиум и на территории, подвластной Правительнице. При любом проявлении насилия, выходящем за рамки общепринятых воинских ритуалов, буде таковое произойдет в моих владениях, наказание последует немедленно. Если вы клянетесь следовать этим законам, сообщите об этом сейчас.
— Разве я когда-нибудь не соглашался?
— Если вы согласны следовать этим законам, сообщите об этом сейчас.
— Я согласен, Валикар.
— «Венец Ниобии» приветствует тебя, Искандар Хайон с «Тлалока». Твоя почетная стража может состоять не более чем из пяти персон, в соответствии с протоколами безопасности «Венца Ниобии». Это ясно?
Леор. Нефертари. Вихрь. Мехари. Джедор.
— Ясно.
— Тогда опусти щиты и разряди свои орудия. Ваша причальная платформа будет назначена немедленно. Требуется ли вам что-нибудь еще?
— Ответ на вопрос, если ты можешь его дать.
Он замешкался, услышав неожиданный ответ.
— Спрашивай.
— Не получали ли вы новостей о корабле Сынов Хоруса — «Восход трех солнц»?
***
Призыв от Правительницы Кераксии пришел прежде, чем дюзы маневровых двигателей «Тлалока» успели остыть. От корпуса станции протянулись причальные манипуляторы; переходы для обслуживающего персонала и топливные шланги глухо ударились о броню «Тлалока». Первые должны были удерживать нас на месте, вне зависимости от того, были ли мы врагами или друзьями; последние останутся почти пустыми, пока мы не договоримся о дозаправке и ремонте.
Мы прошли по главному переходу — достаточно широкому, чтобы в нем могла с легкостью поместиться танковая колонна. Наши шаги гулко отдавались в пустом, темном пространстве. Даже почти бесшумная походка Нефертари оставляла легкое эхо в неподвижном воздухе. Только Вихрь не производила ни звука.
Я ожидал увидеть фалангу стражей «Венца» у входа на станцию, но я не ожидал, что командовать ими будет лично Валикар.
Он не изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз. Многослойная переливчато-серебристая броня покрывала его тело, но не могла полностью скрыть негромкий гул многочисленных бионических имплантов под ней. Наплечники были отмечены черно-желтыми полосами — так же, как и механическая погребальная маска, согласно обычаю его легиона. В руках он держал болтер, казавшийся неуклюжим из-за системы подачи патронов, прицела с авто-наведением и удлинненого дула. По обе стороны оружия располагались антигравитационные подвески — крохотные серебряные монетки, делающие его практически невесомым. Этот болтер был предназначен для того, чтобы начинать и завершать битвы одним решительным выстрелом.
Генератор за спиной Валикара также был модифицирован — тяжелее, чем обычный, с проводами, уходящими в его наплечники и подключенными к магнитным захватам, закрепленным на предплечьях. Мне не приходилось видеть их в действии, но их функция была очевидна: электрические оковы, которые могли выстреливать на значительное расстояние, обездвиживая противника.
Вокруг Валикара стояли в свободном строю легионеры и скитарии Механикум — Железные Воины вооружены были алебардами и булавами, тогда как киборгизированные солдаты, облаченные в темно-красное, держали вооружение, которое с трудом поддавалось наименованию и описанию. Одно из них было явно какой-то разновидностью лазерной пушки; толстые провода змеились между генератором на спине скитария и его запястьями, где руки прислужника переходили в огромную пятиствольную пушку. Владелец этого оружия обратил на меня десять линз, заменяющих ему лицо — каждая из них вращалась, фокусируясь. Жужжание его активированной пушки звучало раздражающе громко. Мои сопровождающие остановились перед аугметированными стражами, которых было втрое больше, чем нас.
Шлем Валикара, выполненный из серого керамита, венчали рога из красной марсианской бронзы. Левый глаз закрывала линза жужжащего прицельного механизма.
Его приветствие было, как обычно, нейтральным:
— Говорили, ты погиб на Дрол Кхейре.
— Да, все мне об этом говорят. Как видишь, это не более чем упорный слух.
— Я не в настроении для глупостей, — металлический отзвук его голоса звучал особенно хрипло. Возможно, подумалось мне, это причиняет ему боль? Мгновенное касание шестого чувства подтвердило мое предположение. Неотступное скребущее раздражение во влажной плоти его горла. — Правительница желает видеть тебя немедленно, — сказал Валикар.
— Неприятности?
Он хмыкнул:
— За тобой, Хайон, всегда следуют неприятности. Идем со мной.
Вооруженная стража была традицией «Венца Ниобии», и если бы мы стали возражать, это не привело бы ни к чему хорошему. Валикар повернулся и жестом приказал своим спутникам расступиться, пропуская нас на станцию.
«Венец» отличался нестандартной конструкцией, будучи собран из нескольких крейсеров Механикум и материалов, добытых на поверхности Галлиума. Проходя по его концентрическим коридорам, мы вступили в мир черного железа и красного металла, окруженный неустанным тиканьем механизмов.
Влияние здешних обитателей на свой орбитальный замок придавало этому месту оттенок паранойи. Как многие сооружения в Оке, оно отражало прихоти и желания связанных с ним смертных, и потому «Венец Ниобии» излучал тот же агрессивный мрачный нейтралитет, что был присущ его жителям. Здесь было темно, и даже в освещенным местах свет оставался тусклым; несмотря на то, что воздух пронизывал стерильный химический запах, неизменно сопровождающий все мои контакты с Механикум, казалось, что залы «Венца» полны гниением разлагающихся тел, скрытых от взгляда.
То и дело в коридорах нам встречались созданные варпом слуги Галлиума — оборванные толпы, подгоняемые разумами и электрическими бичами марсианских надсмотрщиков.
— Кстати, ты не слышал? — спросил Валикар по дороге. — Луперкалиос пал.
Я обернулся к нему, уперевшись взглядом в полированный металл его некрашенной керамитовой брони:
— Кто тебе сказал?
— Один твой приятель. Он прибыл три дня назад.
Мои сердца ударили в унисон. Неужели кто-то из Сынов Хоруса все же добрался до «Восхода трех солнц»? Неужели им удалось сбежать из засады?
— Фальк добрался сюда, — предположил я.
«А что с провидцем? — раздался в моей голове нетерпеливый голос Ашур-Кая. — Что с Саргоном?»
«Посмотрим».
Валикар кивнул:
— Фальк добрался сюда. Впрочем, я бы погодил этому радоваться, колдун. От него не так уж много осталось.
скачать в формате .doc
четверг, 11 февраля 2016
Жизнь - это борьба, а я пацифист
Продолжаю выкладывать перевод пятой книги цикла про Призраков Гаунта.
*Примечание. Я в курсе, что при транслитерации латинских и латинизированных слов положено отсекать окончания "us" и "um" , либо заменять их ни "ий". Но я против данного правила, считаю, что его давно пора отменить. Я за то, чтобы все иностранные имена собственные транслитерировались как можно ближе к оригиналу. Поэтому все латинские и прочие иностранные имена и слова оставлены как есть.
Первая глава
ЗОНА ВЫБРОСКИ ИЛИ ПОКОЙНИКИ
СИРЕНХОЛЬМ, ПОБЕРЕЖЬЕ ЗАПАДНОГО КОНТИНЕНТА, ФЭНТИН, С 212 ПО 213.771, M41
«Было много криков, много толчеи, много движения поначалу. Затем все просто успокоились. Мы знали, что должно последовать дальше. Потом мы спустились. Вниз по веревке. Гак! Гак господень! Вот это было приключение!»
Джесси Бэнда, снайпер, Танитский Первый
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ночь опустилась три часа назад. Безлунная, как и обещал тактик Байота. Дул слабый восточный ветер. Безграничный мрак снаружи был как черная бездна, нарушаемая только далеко внизу блеклой пеной загрязненных облаков и белесым туманом.
Грузные дирижабли двигались темными массами в режиме полного затемнения с опущенными жалюзи и выключенными габаритными огнями над территорией более шести сотен квадратных километров, отмеченных как район рассредоточения. Они направлялись на север. К Сиренхольму. Было двадцать один десять по имперскому времени.
Командующая Джагди, одетая в неуклюжий зеленый противоперегрузочный костюм и красный шлем, завершала свой последний инструктаж, пожимая руки по очереди каждому из персонала звена Гало. Они столпились вокруг нее на краю вторичной взлетной палубы дирижабля «Нимбус» и теперь вставали с насестов, устроенных на канистрах с горючим и поддонах с пушечными снарядами, чтобы пожать ей руку.
Вторичная взлетная палуба была ярко освещена и сотрясалась от шума и движения. Палубные команды носились взад и вперед, освобождая якорные тросы, отцепляя подающие шланги и отодвигая пустые вагонетки из-под боеприпасов с дороги. Пневматические приводные устройства и храповики взвыли и затарахтели, когда последние несколько панелей были привинчены. Артиллерийско-технические команды прошли мимо ряда ожидающих боевых самолетов, приводя в боевую готовность боеприпасы, подвешенные на крыльях, и благословляя их. Группа палубных сервиторов следовала за техножрецами, подбирая взрыватели, помеченные биркой из желтого пергамента, означавшие, что оружейники идут следом.
Шесть истребителей-бомбардировщиков «Мародёр» звена Гало выстроились ёлочкой вдоль палубы в промасленных фиксаторах. Три были обращены к левому борту, три к правому борту, все под углом сорок пять градусов к кормовой части.
Полетные команды, по полдюжины на каждого сорокатонного монстра, отошли к центральной линии палубы и забрались в свои летательные аппараты.
Прозвучала сирена, затем короткие гудки клаксона. Янтарные огоньки в ряду у центральной перемычки потолка отсека начали мигать.
Джагди подобрала свой шлем и отошла к дальнему концу палубы позади изогнутого пульта управления продувкой.
Основное освещение внезапно отключилось после предупредительного сигнала. Замигали ряды маломощных палубных огней, заливая своим слабым свечением решетку пола. Палубные команды со световыми стержнями прошли вдоль линии, сигнализируя флажками. Люки и фонари кабин начали закрываться, техники спрыгивали и отодвигали прочь легкие лесенки техобслуживания. Массивные тяговые туннельные турбины, по четыре на каждом корабле, начали заводиться. Раздался протяжный свист, сотрясая палубу.
Джагди надела вокс-гарнитуру, чтобы можно было слышать.
- Гало два, завелся.
- Гало четыре, проверка.
- Гало пять, теперь завелся.
- Гало три, завелся, есть!
- Гало шесть, завелся.
- Лидер Гало, подтверждаю, завелся. Двадцать секунд. Ожидаю сигнала.
Теперь рев стоял такой, что содрогались кости. Джагди чувствовала, как каждый орган вибрирует внутри ее тела. Ей нравилось это ощущение.
- Центр управления Лидеру Гало. Позывной «Эванджелин». Двери палубы открываются.
- Лидер Гало Центру Управления. «Эванджелин» принято. Слава Императору! Подтверждаю вылет.
- Гало два, позывной «Эванджелин».
- Гало пять, принято.
- Гало шесть, есть! «Эванджелин».
- Гало три, «Эванджелин».
- Гало четыре, принято, «Эванджелин».
- Лидер Гало. Идите с Богом!
Двери палубы открылись. Заслонки отворились по обеим сторонам палубы, и гидравлические двери образовали просвет. Завывания внезапных порывов ветра на большой высоте и шум наружных пропеллеров заглушили рев двигателя.
- Центр управления Лидеру Гало. Выполняйте!
- Лидер Гало. Мы выполнили запуск. Готовы высвободиться из фиксаторов. Обратный отсчет от трех. Три, два…
Образовался крен, раздалась серия ударов. Огромные военные самолеты покачивались после высвобождения из фиксаторов, выскальзывали из пространства палубы. Три вылетели из левого борта, остальные три из правого. Гигантский дирижабль едва вздрогнул от потери веса. На секунду они выпали в черноту, затем включили двигатели, развивающие тягу, и удалились от воздушного судна.
Палубные двери начали закрываться. Джагди бросила последний невеселый взгляд на удаляющиеся пятнышки свечения от форсажа, которые мигали в темноте как звездочки. Через тридцать минут настанет ее черед.
Сиренхольм был примерно в пятидесяти минутах полета от зоны высадки на удобной маршевой скорости. В длинной формации в виде буквы V они летели на север, набирая высоту в непроглядной тьме.
Незначительная турбулентность. Фюзеляж задрожал. Находясь позади Лидера Гало, капитан Вилтри выполнил небольшую регулировку и сделал пометку на набедренном щитке восковым карандашом. На такой высоте были завихрения. Крутящиеся конусы холодного, сверхбыстрого ветра.
На фонаре кабины образовалась изморозь – желтые разводы из-за загрязнений в воздухе. Конечности Вилтри застыли из-за перепада давления на высоте. Он тяжело дышал под маской.
Рядом с ним его навигатор Джэммил сгорбился над приборной панелью, изучая гололитические карты в неверном свете ламп.
- Поверни на два-два-ноль-семь, - воксировал Джэммил.
- Гало Полет Лидеру Гало. Поворот на два-два-ноль-семь. Высота сорок четыре-пятьдесят.
Сенсоры Вилтри показали первые данные о возвышенностях Сиренхольма. На глаз пока еще ничего не было видно.
- Гало Полет Лидеру Гало. Состояние готовности.
Вилтри с удовлетворением отметил, что десять лампочек загорелись зеленым на его дисплее боеприпасов. Серрикин, его ответственный за боекомплект, прекрасно выполнил свои обязанности.
- Две минуты, - объявил Вилтри.
Снова турбулентность. Более жесткая. Кабина задрожала. Стекло на приборе треснуло.
- Спокойно. Одна минута двадцать.
Вилтри продолжать смотреть на локатор. Вражеский истребитель сейчас был бы катастрофой.
- Сорок секунд.
Что-то неясное промелькнуло на дисплее. Перехватчик? Молись Богу-Императору, чтобы это был просто падающий кусок льда, вызвавший помехи на сенсорах.
- Гало Два Лидеру Гало. Западный квадрант. Девять на девять на шесть.
- Вижу это, Гало Два. Просто кусок льда. Двадцать секунд.
«Мародер» снова грубо дернулся. Лампочка в лампе подсветки Джэммила взорвалась и кабина Вилтри погрузилась во мрак.
Он видел снежные клубы грязных облаков внизу, фиолетовых в ночной тьме. Он сотворил знак аквилы. Он сдвинул защитные крышки на десяти спусковых механизмах.
- На десять секунд! Десять, девять, восемь, семь…
Гало Полет выполнил разворот с небольшим креном.
- …три, два, один…сброс! Сброс! Сброс!
Вилтри отпустил спусковые механизмы. Его «Мародер» резко поднялся, как только потерял груз. Он направил его назад.
Гало Полет отвалил с креном на запад, разворачиваясь и перестраиваясь для обратного полета к дирижаблю.
Позади них в воздухе расцвели колоссальные облака, ослепляя и так наполовину ослепленные сенсоры Сиренхольма.
Смотровая палуба «Нимбуса», залитая холодным белым светом, была переполнена Призраками. Они были разбиты по отрядам и выстроены в шеренги, отмеченные скамьями. Было двадцать один двадцать пять.
Ибрам Гаунт вошел в смотровой зал и прогулялся вдоль рядов, беседуя с людьми и обмениваясь с ними любезностями. Он приготовился к выброске, на нем была кожаная куртка с меховым воротником и фуражка. Его болт-пистолет закреплен слева подмышкой, а его силовой меч, трофейное оружие Дома Сондар, был зафиксирован на спине. Он уже надел страховочные приспособления, тяжелый крюк свисал с его бедра.
Казалось, танитцы готовы. Они выглядели хорошо. Ни у кого Гаунт не заметил признаков нервозности, которые всегда высматривал.
Каждый Призрак прошел предварительную подготовку, затем позволил соседу по отряду дважды проверить его страховочные приспособления и карабины. Танитцы были застегнуты на все пуговицы и начали потеть. Лазганы плотно прижаты к груди. Перчатки надеты. У каждого солдата были балаклава и прорезиненный противогаз, которые они должны были вскоре надеть, береты они пока спрятали. Камуфляжные плащи были свернуты как спальные мешки в плотные трубки на спине.
Гаунт увидел, как Обел проверяет Брагга.
- Как рука, Еще Разок? – спросил Гаунт.
- Достаточно хорошо, чтобы сражаться, сэр.
- Ты можешь управиться с этим?
Гаунт указал на автопушку и треногу, которые Брагг должен был нести, спускаясь по тросу. У солдат оружия поддержки и вокс офицеров сегодня будет самый тяжелый вечер.
- Нет проблем, сэр.
- Хорошо.
Кэйл помогал Браггу с боеприпасами. Барабанные магазины свисали с его плеч.
- Следи, чтобы его оружие всегда было заряжено, Кэйл.
- Буду, сэр.
В дальнем конце зала Гаунт увидел, как сержант Маккол давал последние наставления танитским скаутам, элите полка. Он направился туда, прошел мимо дока Дордена и хирурга Аны Кёрт, делавших прививки каждому солдату от высотной болезни – ацетазоламид, их организмы более чем привыкли к нему со времен Священных Глубин Хагии, вместе с иммунизацией против токсинов и против укачивания.
Дорден бросал использованные пузырьки из-под лекарств в пластиковый лоток.
- Вы еще не сделали прививку, полковник? – спросил он Гаунта, вставляя новую стеклянную ампулу в металлическую раму пневматического пистолета для инъекций.
Гаунт сознательно этого не сделал. Почтенный доктор посетил его полчаса назад ради укола, но Гаунт решил, что лучше ему сделать это перед его людьми.
Дорден просто выполнял свой долг. Гаунт снял перчатку и закатил рукав.
Дорден вонзил иглу в плоть обнаженного предплечья Гаунта и затем промокнул выступившую кровь кусочком марли. Гаунт не вздрогнул.
- Кто-нибудь увильнул? – прошептал он Дордену, откатив рукав.
- Несколько. Они способны заколоть штыком что угодно, но вид иглы…
Гаунт рассмеялся.
- Продолжайте. Время против нас.
Гаунт кивнул Кёрт, когда она проходила мимо. Как и Дорден она не будет высаживаться. Вместо этого она исполнит незавидную задачу – ожидать на «Нимбусе» в пустом, тихом медотсеке доставки раненых.
- Император защитит вас, комиссар-полковник, - сказала она.
- Спасибо, Ана. Пусть он направляет вашу работу, когда придет время.
Гаунту нравилась Кёрт, и не потому, что она была одной из наиболее привлекательных в его полку. Она была хорошей. Чертовски хорошей. Фесовски хорошей, как сказал бы Корбек.
И она оставила достойную жизнь в улье Вервун, чтобы присоединиться к Танитскому Первому.
Задержавшись немного из-за обмена добрыми пожеланиями с рядовыми Домором, Дерином, Тарнашем и здоровяком огнеметчиком Бростином, Гаунт, наконец, дошел до скаутов.
Они стояли вокруг сержанта Маккола с апатичным видом. Бонин, Маквеннер, Дойл, Каобер, Бэн, Холан, Маккеллер, Вагнар, Лейр и другие. Нет необходимости лишний раз упоминать, что это лучшие бойцы в полку, и их репутация заслужена. Незаметность. Специальные операции. А, кроме того, все они уроженцы Танита. Ни один рекрут с Вергхаста пока что не проявил способней, чтобы присоединиться к элитным скаутам Маккола. Лишь несколько, и Куу среди них, показали какой-то потенциал.
Гаунт стал среди них, и они все отодвинулись, чтобы отдать честь. Он махнул им с улыбкой.
- Вольно. Я уверен, что просто повторю то, что вам уже сказал Маккол, но я нутром чую, что это задание как раз для вас. Лорд-генерал и другие командиры полков смотрят на это как на крепкий орешек, который надо расколоть силой. Это неправильно. Я думаю, тут нужна хитрость. Это городская битва. Сиренхольм может стоять на фесовой горе, но, тем не менее, это город. Вам необходимо убивать с умом. Проведите нас. Сделайте это место нашим. Лорд-генерал отказался от идеи дать планы города кому-либо без командного звания, но я нарушу это предписание.
Гаунт раздал тонкие копии схем скаутам.
- Фес знает, почему он не хочет, чтобы вы это увидели. Возможно, не хочет, чтобы солдаты выступали с инициативой перед командирами. Что ж, а я хочу. Вот, держите. Это будет не битва, где командиры сидят и выкрикивают приказы. Это не поля боя. Мы идем в сложную структуру, полную врагов. Я хочу, чтобы ее прикрыли и сделали безопасной во имя Бога-Императора, так быстро, как только возможно. Это означает руководство на ходу. Это означает скаутскую и разведывательную операцию. Это означает принятие решений на месте. Когда мы победим, сожгите эти карты. Съешьте их. Подотрите ими задницы и смойте. Скажите лорду-генералу, если спросит, что вам просто повезло.
Гаунт остановился. Он огляделся и посмотрел каждому в глаза. Они смотрели ему в глаза в ответ.
- Я не верю в удачу. Хорошо…верю, если приходится. Но я не полагаюсь на нее. Я верю в большой боевой опыт и интеллектуальную войну. Я верю, что мы творим свою собственную удачу в этой варварской галактике. И я верю, что это означает ограниченное использование моих людей. Если любой из вас…Я имею ввиду, ЛЮБОЙ из вас…передаст по воксу приказ или инструкцию, им будут следовать. Лидеры отрядов и командиры знают это. Роун, Даур и Корбек знают это. То, что мы сделаем сегодня ночью, мы сделаем как Призраки, по-танитски. А у вас есть фесов талант для этого.
Он снова сделал паузу.
- Есть вопросы?
Скауты покачали головой.
- Задайте им жару! – сказал Гаунт.
Скауты отдали честь, и отошли к своим отрядам. Гунт и Маккол пожали друг другу руки.
- Вы первые.
- Похоже, что так.
- Сделайте это ради Танита.
- О, рассчитывайте на это, - сказал Маккол.
Зажглись сигнальные огни. Прозвучала сирена. Призраки, отряд за отрядом, поднялись и проследовали в отсек отправки. Последний обмен выкриками с пожеланием удачи между командами высадки.
Гаунт увидел, как рядовой Каффран покинул ряды на секунду, чтобы поцеловать в губы Тону Крийд с Вергхаста. Она ответила на поцелуй и похлопала его со смехом. Они отправлялись с разными командами высадки.
Он увидел, как Бростин помогал Нескону зафиксировать топливные баки на спине.
Он увидел, как рядовые Лилло и Индриммо вместе с вервунцами обменивались последней военной речевкой улья.
Он увидел, как Роун и Фейгор провели свою группу через врата.
Он увидел, как Колеа и Варл, каждый во главе своего отряда, бахвалились друг перед другом, проходя к своим командам высадки.
Он увидел, как Сеена и Арилла, стрелки с Вергхаста, несли легкий стаббер.
Он увидел снайперов: Ларкина, Нессу, Бэнду, Рилке, Мэнта…каждый выделялся на фоне медленно двигавшихся остальных торчащей длинной лазерной винтовкой.
Он увидел, как Колм Корбек в дальнем конце смотрового зала воздел руки над бородатой головой и пел боевой гимн.
Он увидел, как капитан Даур присоединился к пению, после того как надел балаклаву. Даур оставил свою фуражку на одной из пустых скамеек.
Он увидел их всех: Лилло, Вулли, Макфейда, Кокоера, сержанта Тейса, Мактига, Дреммонда, сержанта Халлера смеющихся и поющих, сержанта Брэя, сержанта Эулера, Анкина, Велна, Гахина, Рэсса…всех их.
Он увидел Майло вдалеке среди моря лиц.
Они кивнули друг другу. Это было все, что нужно.
Он увидел, как сержант Бьюроун бежал назад за перчатками, которые забыл.
Он увидел рядового Куу.
Холодные кошачьи глаза.
Ибрам Гаунт всегда верил, что долг командира – молиться, чтобы все его люди вернулись живыми и здоровыми.
Но не Куу. «Если Куу погибнет в Сиренхольме, - подумал Гаунт, - Бог-Император прости, я не буду скорбеть».
Гаунт снял свою фуражку и завернул ее в куртку. Он повернулся, чтобы последовать за отходящими отрядами из наблюдательного отсека. Проходя мимо входа в Часовню Благословения, он налетел на шаркающую громаду Агуна Сорика, старого храброго лидера вергхастских бригад.
- Сэр!
- Сержант. Идите к своим людям.
- Простите, сэр. Просто получал последние благословения.
Гаунт улыбнулся низкорослому толстому человеку. Сорик носил повязку на глазу и пренебрегал аугметикой. Он руководил металлургическим заводом на Вергхасте, затем стал лидером отряда. У Сорика было достаточно мужества, чтобы стать командиром роты.
- Повернитесь, - сказал Гаунт и Сорик послушно выполнил команду.
Гаунт проверил страховочные приспособления Сорика и немного отрегулировал карабины.
- Идите, - сказал он.
- Да, сэр, - сказал Сорик, догоняя последние отряды.
- Задержитесь здесь, - раздался сухой старческий голос из Часовни Благословения.
Гаунт обернулся.
Айятани Цвейл, морщинистый и белобородый, появился около него и положил свои руки на щеки Гаунта.
- Не сейчас, отец…
- Молчать! Позволь мне посмотреть тебе в глаза, сказать убивать или быть убитым, и сотворить знак аквилы, наконец.
Гаунт улыбнулся. Полк приобрел айятани Цвейла на Хагии, и он стал их капелланом. Он был имхава айятани, бродячим священником, преданным святой Саббат, во имя и в память которой велся этот Крестовый Поход. Гаунт не вполне понимал, что именно делал старый белобородый священник, но он ценил его общество.
- Император присматривает за тобой, и Беати тоже, - сказал Цвейл. – Не делай ничего, чего бы я не сделал.
- Вы имеете ввиду, кроме убийства, участия в перестрелках и того, что вообще делает воин?
- Кроме всего этого, естественно, - улыбнулся Цвейл. – Иди и делай то, что должен. А я останусь здесь и буду ждать того, что мне придется делать. Ты понимаешь, что мой уровень нагрузки зависит от твоего успеха?
- Я никогда не думал об этом таким образом, но спасибо, что заставили меня рассмотреть эту перспективу.
- Гаунт? – скрипучий голос старого священника внезапно затих.
- Что?
- Доверяй Бонину.
- Что?
- Не чтокай мне! Сама святая, Беати, сказала мне…ты должен доверять Бонину.
- Хорошо. Спасибо.
Прозвучала последняя сирена. Гаунт хлопнул старого священника по руке и поспешил в отсек отправки.
Отсек отправки «Нимбуса» также был взлетной палубой. Вдоль всего огромного гулкого зала стояли корабли высадки. Шестьдесят кораблей: тяжелых трансатмосферных шаттлов с большими люками с каждой стороны. Палубные команды все еще сновали между ними. Производили тестовый запуск двигателей. Еще вчера на каждом из кораблей была символика Фэнтинских Неборожденных. Теперь все корабли были покрыты антиотражающей краской.
Призраки начали подниматься.
Пятьдесят солдат было приписано к каждому транспорту двух эскадрилий из двадцати пяти кораблей. Отряды построились в обратном порядке вдоль люков, через которые будут выходить. Палубные офицеры держали металлические стержни с номерами, так что Призраки могли сесть в нужный корабль с нужной стороны.
Оставалось несколько минут, чтобы подождать некоторые отряды. Призраки уселись на площадке перед их транспортами, они наносили камуфляжную краску и производили последние проверки снаряжения или просто сидели, думая о чем-то своем. Наводчики из каждого отряда проверяли, и в некоторых случаях заново фиксировали тросы для спуска над выходными люками. Команды обслуживания уже прекрасно справились с этим, но наводчики относились к своим обязанностям очень серьезно. Если выживание их и их товарищей зависело от этих узлов, то лучше завязать их самим.
Было двадцать один сорок. К этому времени на двух других дирижаблях того же типа, что и «Нимбус», штурмовые отряды урдешцев уже находились на борту кораблей высадки.
Гаунт снова проверил хронометр, проходя по палубе к своему кораблю. Адмирал Омхофф только что воксировал об успешном начале операции точно по графику, но был и доклад о том, что за последние тридцать минут поднялся небольшой встречный ветер. Это сделает выброску и спуск по тросам сложнее, к тому же ветер должен быстро рассеять облако, создающее помехи для сенсоров, о которое ранее позаботился Полет Гало.
Гаунт подозвал Харка, Роуна и Корбека для последнего разговора.
Все они выглядели готовыми, Роуну не терпелось отправиться в полет, а Харк все еще был расстроен катастрофической ситуацией с боеприпасами. После нормирования всех запасов энергоячеек третьего размера, имевшихся в полку и обыска складов Муниторума на всех дирижаблях, каждый Призрак получил по три энергоячейки. Из-за неправильно оформленного заказа Муниторум выдал янергоячейки пятого размера, использовавшиеся как урдешцами, так и фэнтинцами. Не было времени отправить их назад в Хессенвилль и попросить другие, и не было способа снабдить танитцев другим оружием.
- Это пагубно скажется на морали, - заявил Харк. – Я слышал много жалоб.
- Это может заставить их сфокусироваться, - сказал Корбек. – Они знают, что больше, чем когда-либо им придется учитывать все.
Комиссара Харка не убедило заявление полковника, но он не был с полком достаточно долго, чтобы полностью оценить инстинктивную мудрость Колма Корбека. Харка прикрепили к ним на Хагии, в основном в качестве инструмента командной структуры, чтобы приструнить Гаунта. Но Харк дистанцировался от этого и зарекомендовал себя, храбро сражаясь вместе с Призраками у Бхавнагера и в битве за Храм. Гаунт оставил его после этого. При том, что роль Гаунта, как лидера, была разделена между командирскими обязанностями и дисциплинарными, было полезно иметь специально выделенного комиссара на своей стороне.
Зазвучала сирена. Некоторые вскрикнули.
- Пойдемте, джентльмены, - сказал Гаунт.
Было двадцать два ноль-ноль. Первая волна кораблей высадки, несущих на борту силы урдешцев, вылетела из дирижаблей в ночь. Полковник Жайт на борту корабля 1А посмотрел в толстое стекло иллюминатора. Он мог мало что увидеть, кроме чернильного неба и огней двигателей кораблей вокруг него. На дирижаблях отключили энергию, и они были невидимы. Было несколько напряженных моментов между окончательной посадкой на борт и запуском, когда все лампы на палубе погасли, чтобы двери пусковой палубы можно было открыть, не выдав их позицию. Подавляющий тусклый сумрак закончился только с запуском корабля.
Жайт прошел к кабине пилота мимо рядов его солдат, сидевших в основном салоне корабля. В приглушенном зеленоватом освещении их лица выглядели бледными и болезненными.
В кабине пилота видимость была немногим лучше. Темная холодная пустота впереди нарушалась только внезапными быстро проносящимися завитками облаков и клочьями дыма. Жайт мог еще смутно видеть тридцать или сорок оранжевых огоньков, растянувшихся впереди и внизу: двигатели кораблей.
Время от времени корабль начинал вибрировать, пилот и его второй пилот-сервитор говорили что-то друг другу по воксу. Поднимался встречный ветер.
- Будем над зоной выброски через сорок одну минуту, - сказал пилот Жайту.
Урдешский полковник знал, что этот расчет может нарушиться, если встречный ветер усилится. Тяжело нагруженные корабли могут замедлиться из-за него.
Жайт изучил сенсорную панель, вглядываясь в молочно-белый дисплей формации кораблей и боясь увидеть что-то еще. Если вражеский перехватчик заметит их сейчас, это будет бойня.
Было двадцать два десять по имперскому времени. Выходные люки кораблей высадки были закрыты и заперты три минуты назад. Все вибрировало от шума двигателей транспортов.
На борту корабля 2А Гаунт занял кресло в конце ряда его людей. Кто-то возносил молитвы Императору. Некоторые вертели знак аквилы трясущимися руками.
По воксу раздался отрывистый голос. Гаунт не мог расслышать, что он сказал из-за рева двигателей, но он знал, что это значит.
Образовался выворачивающий наизнанку крен, когда казалось, что они падают, затем гравитация отбросила их на спинки сидений.
Они летели.
Они были в пути.
Началось.
Коммандер Джагди резко повернула влево и ее люди последовали вниз за ней. Три Молнии Имперских Сил Противовоздушной обороны Фэнтина резко выполнили вираж и полетели рядом с дирижаблем «Бореас».
У Джагди было восемьдесят три полета к этому времени, эскортирование барахтающихся косяков кораблей высадки, вылетающих из дирижаблей.
Видимость была такой плохой, что она летела только по приборам, но сейчас она видела мерцающие огни транспортов. Сотни их горели, словно тлеющие угли на фоне окружающей тьмы.
- Центр управления, это Лидер Умбра, - сказала она в вокс. – Я вижу россыпь кораблей высадки. Передайте им скорректировать курс из-за встречного ветра.
- Принято, Лидер Умбра.
Некоторые из кораблей высадки попали в турбулентность. Их относило на восток.
«Держитесь, или мы вас потеряем», - подумала она.
Каждые несколько секунд она сканировала небо на предмет контактов. Насколько им было известно, в Сиренхольме не знали о том, что на них надвигается. Но вражеские ПВО могли нарушить это преимущество в любой момент.
«Но не тогда, когда я в воздухе», - решила Джагди.
Гало Полет покружил над западной стороной, прежде чем вернуться в ангар дирижабля, сделав большую дугу во избежание столкновения с формациями кораблей высадки.
Капитан Вилтри отрегулировал скорость своего Мародёра. Он влетел в облако токсичного смога и частицы грязи начали ударять по броне корпуса.
Раздался сигнал вокса.
- Лидер Гало, повторите.
Вилтри подождал. Он чувствовал себя напряженно.
- Лидер Гало Полету Гало, повторите.
Последовало несколько путанных ответов.
- Лидер Гало. Полет Гало на расстоянии вашей видимости.
- Гало Три, Лидер Гало. Вы видели Гало Пять?
Вилтри задумался. Он посмотрел на Джэммила, и его навигатор проверил сканнер, прежде чем покачать головой.
Вот дерьмо!
- Лидер Гало, Гало Пять. Гало Пять. Ответьте. Сакен, где ты, черт возьми!
Белый шум заполнил уши Вилтри.
- Лидер Гало, Гало Четыре. Вы видите Сакена?
- Подождите, Лидер Гало, - длинная пауза. – Никаких признаков, Лидер Гало. Ничего в видимости. Где он, к черту…
- Контакт, контакт! – длинная пауза. – Восемь-восемь-один и приближается.
Гало Два закричал.
Вилтри задумался и безумно вгляделся в темноту.
Он увидел вспышку. Он всмотрелся и заметил маленькую цепочку трассирующего огня внизу в облаках, словно это была стая птиц.
Последовал еще один шипящий звук статики, и затем что-то взорвалось в небе в двухстах метрах от правого борта Вилтри.
Что-то очень яркое быстро пронеслось прямо перед ним.
- Гало Три пропал! Гало Три пропал! – услышал он, как закричал его орудийный расчет.
- Тишина, тишина! – приказал он.
Мир перевернулся вверх ногами, и Вилтри вжало в его противоперегрузочное кресло силой крутого штопора. Он увидел, как бледнеющий огненный шар, который был Гало Три, относит встречным ветром в языках синего пламени.
Его приборная панель засветилась и зазвучала сигнализация. Вилтри понял, что попал в прицел. Он выругался, повернул свой Мародер, и услышал, как Джэммил закричал от боли, когда его ударило головой о кресло навигатора.
Они вращались. Показания альтиметра быстро сменялись, как на свихнувшемся хронометре. Они быстро падали, почти до точки невозврата.
Вилтри взял курс против ветра и включил зажигание форсунок, бросая свой Мародер взад и вперед, чтобы выйти из быстрого падения. Он сорвал свою дыхательную маску, и его вырвало из-за экстремальных перегрузок.
Когда давление на его уши ослабло, он услышал крик в воксе. Гало Четыре.
- Он позади меня! Он на мне! Святой Боже-Император, я не могу его стряхнуть, я не…
Вспышка белого света промелькнула в облаках позади них.
- Лидер Гало Центру управления! Лидер Гало Центру управления! Вражеские налетчики над зоной выброски! Повторяю еще раз, вражеские налетчики над зоной выброски!
Сигнализация захвата цели прозвучала снова.
Лидер Гало вырвался вперед так резко, что Вилтри прикусил губу. Он увидел, как бежит кровь и капает на фонарь кабины, пока Мародер был развернут вдоль.
Он почувствовал запах гари и холод высотного воздуха, наклонился над панелью управления и выровнял свой военный самолет.
Один из двигателей горел. По воксу было слышно, как кричит расчет в задней части самолета.
Он повернулся и посмотрел на Джэммила. Навигатор полз к своему креслу.
- Вставай! Вставай! – заорал Вилтри.
- Я пытаюсь.
Руки Вилтри в перчатках были мокрыми от пота. Он всмотрелся в небо и увидел тень прямо перед ними.
- Ради бога, - начал Джэммил, заметив ее в то же время.
Разогретые добела орудийные снаряды пробили кабину, превратив навигатора и его пост в месиво стальных осколков, крови и дыма. Вся нижняя часть фюзеляжа Лидера Гало была сорвана и падала в морозную ночь. Вилтри увидел, как Серрикин падает в облаке мусора в коррозионную тьму внизу.
Морозный воздух завывал вокруг него.
Он потянулся к рычагу катапульты.
Фонарь кабины взорвался.
*Примечание. Я в курсе, что при транслитерации латинских и латинизированных слов положено отсекать окончания "us" и "um" , либо заменять их ни "ий". Но я против данного правила, считаю, что его давно пора отменить. Я за то, чтобы все иностранные имена собственные транслитерировались как можно ближе к оригиналу. Поэтому все латинские и прочие иностранные имена и слова оставлены как есть.
Первая глава
ЗОНА ВЫБРОСКИ ИЛИ ПОКОЙНИКИ
СИРЕНХОЛЬМ, ПОБЕРЕЖЬЕ ЗАПАДНОГО КОНТИНЕНТА, ФЭНТИН, С 212 ПО 213.771, M41
«Было много криков, много толчеи, много движения поначалу. Затем все просто успокоились. Мы знали, что должно последовать дальше. Потом мы спустились. Вниз по веревке. Гак! Гак господень! Вот это было приключение!»
Джесси Бэнда, снайпер, Танитский Первый
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ночь опустилась три часа назад. Безлунная, как и обещал тактик Байота. Дул слабый восточный ветер. Безграничный мрак снаружи был как черная бездна, нарушаемая только далеко внизу блеклой пеной загрязненных облаков и белесым туманом.
Грузные дирижабли двигались темными массами в режиме полного затемнения с опущенными жалюзи и выключенными габаритными огнями над территорией более шести сотен квадратных километров, отмеченных как район рассредоточения. Они направлялись на север. К Сиренхольму. Было двадцать один десять по имперскому времени.
Командующая Джагди, одетая в неуклюжий зеленый противоперегрузочный костюм и красный шлем, завершала свой последний инструктаж, пожимая руки по очереди каждому из персонала звена Гало. Они столпились вокруг нее на краю вторичной взлетной палубы дирижабля «Нимбус» и теперь вставали с насестов, устроенных на канистрах с горючим и поддонах с пушечными снарядами, чтобы пожать ей руку.
Вторичная взлетная палуба была ярко освещена и сотрясалась от шума и движения. Палубные команды носились взад и вперед, освобождая якорные тросы, отцепляя подающие шланги и отодвигая пустые вагонетки из-под боеприпасов с дороги. Пневматические приводные устройства и храповики взвыли и затарахтели, когда последние несколько панелей были привинчены. Артиллерийско-технические команды прошли мимо ряда ожидающих боевых самолетов, приводя в боевую готовность боеприпасы, подвешенные на крыльях, и благословляя их. Группа палубных сервиторов следовала за техножрецами, подбирая взрыватели, помеченные биркой из желтого пергамента, означавшие, что оружейники идут следом.
Шесть истребителей-бомбардировщиков «Мародёр» звена Гало выстроились ёлочкой вдоль палубы в промасленных фиксаторах. Три были обращены к левому борту, три к правому борту, все под углом сорок пять градусов к кормовой части.
Полетные команды, по полдюжины на каждого сорокатонного монстра, отошли к центральной линии палубы и забрались в свои летательные аппараты.
Прозвучала сирена, затем короткие гудки клаксона. Янтарные огоньки в ряду у центральной перемычки потолка отсека начали мигать.
Джагди подобрала свой шлем и отошла к дальнему концу палубы позади изогнутого пульта управления продувкой.
Основное освещение внезапно отключилось после предупредительного сигнала. Замигали ряды маломощных палубных огней, заливая своим слабым свечением решетку пола. Палубные команды со световыми стержнями прошли вдоль линии, сигнализируя флажками. Люки и фонари кабин начали закрываться, техники спрыгивали и отодвигали прочь легкие лесенки техобслуживания. Массивные тяговые туннельные турбины, по четыре на каждом корабле, начали заводиться. Раздался протяжный свист, сотрясая палубу.
Джагди надела вокс-гарнитуру, чтобы можно было слышать.
- Гало два, завелся.
- Гало четыре, проверка.
- Гало пять, теперь завелся.
- Гало три, завелся, есть!
- Гало шесть, завелся.
- Лидер Гало, подтверждаю, завелся. Двадцать секунд. Ожидаю сигнала.
Теперь рев стоял такой, что содрогались кости. Джагди чувствовала, как каждый орган вибрирует внутри ее тела. Ей нравилось это ощущение.
- Центр управления Лидеру Гало. Позывной «Эванджелин». Двери палубы открываются.
- Лидер Гало Центру Управления. «Эванджелин» принято. Слава Императору! Подтверждаю вылет.
- Гало два, позывной «Эванджелин».
- Гало пять, принято.
- Гало шесть, есть! «Эванджелин».
- Гало три, «Эванджелин».
- Гало четыре, принято, «Эванджелин».
- Лидер Гало. Идите с Богом!
Двери палубы открылись. Заслонки отворились по обеим сторонам палубы, и гидравлические двери образовали просвет. Завывания внезапных порывов ветра на большой высоте и шум наружных пропеллеров заглушили рев двигателя.
- Центр управления Лидеру Гало. Выполняйте!
- Лидер Гало. Мы выполнили запуск. Готовы высвободиться из фиксаторов. Обратный отсчет от трех. Три, два…
Образовался крен, раздалась серия ударов. Огромные военные самолеты покачивались после высвобождения из фиксаторов, выскальзывали из пространства палубы. Три вылетели из левого борта, остальные три из правого. Гигантский дирижабль едва вздрогнул от потери веса. На секунду они выпали в черноту, затем включили двигатели, развивающие тягу, и удалились от воздушного судна.
Палубные двери начали закрываться. Джагди бросила последний невеселый взгляд на удаляющиеся пятнышки свечения от форсажа, которые мигали в темноте как звездочки. Через тридцать минут настанет ее черед.
Сиренхольм был примерно в пятидесяти минутах полета от зоны высадки на удобной маршевой скорости. В длинной формации в виде буквы V они летели на север, набирая высоту в непроглядной тьме.
Незначительная турбулентность. Фюзеляж задрожал. Находясь позади Лидера Гало, капитан Вилтри выполнил небольшую регулировку и сделал пометку на набедренном щитке восковым карандашом. На такой высоте были завихрения. Крутящиеся конусы холодного, сверхбыстрого ветра.
На фонаре кабины образовалась изморозь – желтые разводы из-за загрязнений в воздухе. Конечности Вилтри застыли из-за перепада давления на высоте. Он тяжело дышал под маской.
Рядом с ним его навигатор Джэммил сгорбился над приборной панелью, изучая гололитические карты в неверном свете ламп.
- Поверни на два-два-ноль-семь, - воксировал Джэммил.
- Гало Полет Лидеру Гало. Поворот на два-два-ноль-семь. Высота сорок четыре-пятьдесят.
Сенсоры Вилтри показали первые данные о возвышенностях Сиренхольма. На глаз пока еще ничего не было видно.
- Гало Полет Лидеру Гало. Состояние готовности.
Вилтри с удовлетворением отметил, что десять лампочек загорелись зеленым на его дисплее боеприпасов. Серрикин, его ответственный за боекомплект, прекрасно выполнил свои обязанности.
- Две минуты, - объявил Вилтри.
Снова турбулентность. Более жесткая. Кабина задрожала. Стекло на приборе треснуло.
- Спокойно. Одна минута двадцать.
Вилтри продолжать смотреть на локатор. Вражеский истребитель сейчас был бы катастрофой.
- Сорок секунд.
Что-то неясное промелькнуло на дисплее. Перехватчик? Молись Богу-Императору, чтобы это был просто падающий кусок льда, вызвавший помехи на сенсорах.
- Гало Два Лидеру Гало. Западный квадрант. Девять на девять на шесть.
- Вижу это, Гало Два. Просто кусок льда. Двадцать секунд.
«Мародер» снова грубо дернулся. Лампочка в лампе подсветки Джэммила взорвалась и кабина Вилтри погрузилась во мрак.
Он видел снежные клубы грязных облаков внизу, фиолетовых в ночной тьме. Он сотворил знак аквилы. Он сдвинул защитные крышки на десяти спусковых механизмах.
- На десять секунд! Десять, девять, восемь, семь…
Гало Полет выполнил разворот с небольшим креном.
- …три, два, один…сброс! Сброс! Сброс!
Вилтри отпустил спусковые механизмы. Его «Мародер» резко поднялся, как только потерял груз. Он направил его назад.
Гало Полет отвалил с креном на запад, разворачиваясь и перестраиваясь для обратного полета к дирижаблю.
Позади них в воздухе расцвели колоссальные облака, ослепляя и так наполовину ослепленные сенсоры Сиренхольма.
Смотровая палуба «Нимбуса», залитая холодным белым светом, была переполнена Призраками. Они были разбиты по отрядам и выстроены в шеренги, отмеченные скамьями. Было двадцать один двадцать пять.
Ибрам Гаунт вошел в смотровой зал и прогулялся вдоль рядов, беседуя с людьми и обмениваясь с ними любезностями. Он приготовился к выброске, на нем была кожаная куртка с меховым воротником и фуражка. Его болт-пистолет закреплен слева подмышкой, а его силовой меч, трофейное оружие Дома Сондар, был зафиксирован на спине. Он уже надел страховочные приспособления, тяжелый крюк свисал с его бедра.
Казалось, танитцы готовы. Они выглядели хорошо. Ни у кого Гаунт не заметил признаков нервозности, которые всегда высматривал.
Каждый Призрак прошел предварительную подготовку, затем позволил соседу по отряду дважды проверить его страховочные приспособления и карабины. Танитцы были застегнуты на все пуговицы и начали потеть. Лазганы плотно прижаты к груди. Перчатки надеты. У каждого солдата были балаклава и прорезиненный противогаз, которые они должны были вскоре надеть, береты они пока спрятали. Камуфляжные плащи были свернуты как спальные мешки в плотные трубки на спине.
Гаунт увидел, как Обел проверяет Брагга.
- Как рука, Еще Разок? – спросил Гаунт.
- Достаточно хорошо, чтобы сражаться, сэр.
- Ты можешь управиться с этим?
Гаунт указал на автопушку и треногу, которые Брагг должен был нести, спускаясь по тросу. У солдат оружия поддержки и вокс офицеров сегодня будет самый тяжелый вечер.
- Нет проблем, сэр.
- Хорошо.
Кэйл помогал Браггу с боеприпасами. Барабанные магазины свисали с его плеч.
- Следи, чтобы его оружие всегда было заряжено, Кэйл.
- Буду, сэр.
В дальнем конце зала Гаунт увидел, как сержант Маккол давал последние наставления танитским скаутам, элите полка. Он направился туда, прошел мимо дока Дордена и хирурга Аны Кёрт, делавших прививки каждому солдату от высотной болезни – ацетазоламид, их организмы более чем привыкли к нему со времен Священных Глубин Хагии, вместе с иммунизацией против токсинов и против укачивания.
Дорден бросал использованные пузырьки из-под лекарств в пластиковый лоток.
- Вы еще не сделали прививку, полковник? – спросил он Гаунта, вставляя новую стеклянную ампулу в металлическую раму пневматического пистолета для инъекций.
Гаунт сознательно этого не сделал. Почтенный доктор посетил его полчаса назад ради укола, но Гаунт решил, что лучше ему сделать это перед его людьми.
Дорден просто выполнял свой долг. Гаунт снял перчатку и закатил рукав.
Дорден вонзил иглу в плоть обнаженного предплечья Гаунта и затем промокнул выступившую кровь кусочком марли. Гаунт не вздрогнул.
- Кто-нибудь увильнул? – прошептал он Дордену, откатив рукав.
- Несколько. Они способны заколоть штыком что угодно, но вид иглы…
Гаунт рассмеялся.
- Продолжайте. Время против нас.
Гаунт кивнул Кёрт, когда она проходила мимо. Как и Дорден она не будет высаживаться. Вместо этого она исполнит незавидную задачу – ожидать на «Нимбусе» в пустом, тихом медотсеке доставки раненых.
- Император защитит вас, комиссар-полковник, - сказала она.
- Спасибо, Ана. Пусть он направляет вашу работу, когда придет время.
Гаунту нравилась Кёрт, и не потому, что она была одной из наиболее привлекательных в его полку. Она была хорошей. Чертовски хорошей. Фесовски хорошей, как сказал бы Корбек.
И она оставила достойную жизнь в улье Вервун, чтобы присоединиться к Танитскому Первому.
Задержавшись немного из-за обмена добрыми пожеланиями с рядовыми Домором, Дерином, Тарнашем и здоровяком огнеметчиком Бростином, Гаунт, наконец, дошел до скаутов.
Они стояли вокруг сержанта Маккола с апатичным видом. Бонин, Маквеннер, Дойл, Каобер, Бэн, Холан, Маккеллер, Вагнар, Лейр и другие. Нет необходимости лишний раз упоминать, что это лучшие бойцы в полку, и их репутация заслужена. Незаметность. Специальные операции. А, кроме того, все они уроженцы Танита. Ни один рекрут с Вергхаста пока что не проявил способней, чтобы присоединиться к элитным скаутам Маккола. Лишь несколько, и Куу среди них, показали какой-то потенциал.
Гаунт стал среди них, и они все отодвинулись, чтобы отдать честь. Он махнул им с улыбкой.
- Вольно. Я уверен, что просто повторю то, что вам уже сказал Маккол, но я нутром чую, что это задание как раз для вас. Лорд-генерал и другие командиры полков смотрят на это как на крепкий орешек, который надо расколоть силой. Это неправильно. Я думаю, тут нужна хитрость. Это городская битва. Сиренхольм может стоять на фесовой горе, но, тем не менее, это город. Вам необходимо убивать с умом. Проведите нас. Сделайте это место нашим. Лорд-генерал отказался от идеи дать планы города кому-либо без командного звания, но я нарушу это предписание.
Гаунт раздал тонкие копии схем скаутам.
- Фес знает, почему он не хочет, чтобы вы это увидели. Возможно, не хочет, чтобы солдаты выступали с инициативой перед командирами. Что ж, а я хочу. Вот, держите. Это будет не битва, где командиры сидят и выкрикивают приказы. Это не поля боя. Мы идем в сложную структуру, полную врагов. Я хочу, чтобы ее прикрыли и сделали безопасной во имя Бога-Императора, так быстро, как только возможно. Это означает руководство на ходу. Это означает скаутскую и разведывательную операцию. Это означает принятие решений на месте. Когда мы победим, сожгите эти карты. Съешьте их. Подотрите ими задницы и смойте. Скажите лорду-генералу, если спросит, что вам просто повезло.
Гаунт остановился. Он огляделся и посмотрел каждому в глаза. Они смотрели ему в глаза в ответ.
- Я не верю в удачу. Хорошо…верю, если приходится. Но я не полагаюсь на нее. Я верю в большой боевой опыт и интеллектуальную войну. Я верю, что мы творим свою собственную удачу в этой варварской галактике. И я верю, что это означает ограниченное использование моих людей. Если любой из вас…Я имею ввиду, ЛЮБОЙ из вас…передаст по воксу приказ или инструкцию, им будут следовать. Лидеры отрядов и командиры знают это. Роун, Даур и Корбек знают это. То, что мы сделаем сегодня ночью, мы сделаем как Призраки, по-танитски. А у вас есть фесов талант для этого.
Он снова сделал паузу.
- Есть вопросы?
Скауты покачали головой.
- Задайте им жару! – сказал Гаунт.
Скауты отдали честь, и отошли к своим отрядам. Гунт и Маккол пожали друг другу руки.
- Вы первые.
- Похоже, что так.
- Сделайте это ради Танита.
- О, рассчитывайте на это, - сказал Маккол.
Зажглись сигнальные огни. Прозвучала сирена. Призраки, отряд за отрядом, поднялись и проследовали в отсек отправки. Последний обмен выкриками с пожеланием удачи между командами высадки.
Гаунт увидел, как рядовой Каффран покинул ряды на секунду, чтобы поцеловать в губы Тону Крийд с Вергхаста. Она ответила на поцелуй и похлопала его со смехом. Они отправлялись с разными командами высадки.
Он увидел, как Бростин помогал Нескону зафиксировать топливные баки на спине.
Он увидел, как рядовые Лилло и Индриммо вместе с вервунцами обменивались последней военной речевкой улья.
Он увидел, как Роун и Фейгор провели свою группу через врата.
Он увидел, как Колеа и Варл, каждый во главе своего отряда, бахвалились друг перед другом, проходя к своим командам высадки.
Он увидел, как Сеена и Арилла, стрелки с Вергхаста, несли легкий стаббер.
Он увидел снайперов: Ларкина, Нессу, Бэнду, Рилке, Мэнта…каждый выделялся на фоне медленно двигавшихся остальных торчащей длинной лазерной винтовкой.
Он увидел, как Колм Корбек в дальнем конце смотрового зала воздел руки над бородатой головой и пел боевой гимн.
Он увидел, как капитан Даур присоединился к пению, после того как надел балаклаву. Даур оставил свою фуражку на одной из пустых скамеек.
Он увидел их всех: Лилло, Вулли, Макфейда, Кокоера, сержанта Тейса, Мактига, Дреммонда, сержанта Халлера смеющихся и поющих, сержанта Брэя, сержанта Эулера, Анкина, Велна, Гахина, Рэсса…всех их.
Он увидел Майло вдалеке среди моря лиц.
Они кивнули друг другу. Это было все, что нужно.
Он увидел, как сержант Бьюроун бежал назад за перчатками, которые забыл.
Он увидел рядового Куу.
Холодные кошачьи глаза.
Ибрам Гаунт всегда верил, что долг командира – молиться, чтобы все его люди вернулись живыми и здоровыми.
Но не Куу. «Если Куу погибнет в Сиренхольме, - подумал Гаунт, - Бог-Император прости, я не буду скорбеть».
Гаунт снял свою фуражку и завернул ее в куртку. Он повернулся, чтобы последовать за отходящими отрядами из наблюдательного отсека. Проходя мимо входа в Часовню Благословения, он налетел на шаркающую громаду Агуна Сорика, старого храброго лидера вергхастских бригад.
- Сэр!
- Сержант. Идите к своим людям.
- Простите, сэр. Просто получал последние благословения.
Гаунт улыбнулся низкорослому толстому человеку. Сорик носил повязку на глазу и пренебрегал аугметикой. Он руководил металлургическим заводом на Вергхасте, затем стал лидером отряда. У Сорика было достаточно мужества, чтобы стать командиром роты.
- Повернитесь, - сказал Гаунт и Сорик послушно выполнил команду.
Гаунт проверил страховочные приспособления Сорика и немного отрегулировал карабины.
- Идите, - сказал он.
- Да, сэр, - сказал Сорик, догоняя последние отряды.
- Задержитесь здесь, - раздался сухой старческий голос из Часовни Благословения.
Гаунт обернулся.
Айятани Цвейл, морщинистый и белобородый, появился около него и положил свои руки на щеки Гаунта.
- Не сейчас, отец…
- Молчать! Позволь мне посмотреть тебе в глаза, сказать убивать или быть убитым, и сотворить знак аквилы, наконец.
Гаунт улыбнулся. Полк приобрел айятани Цвейла на Хагии, и он стал их капелланом. Он был имхава айятани, бродячим священником, преданным святой Саббат, во имя и в память которой велся этот Крестовый Поход. Гаунт не вполне понимал, что именно делал старый белобородый священник, но он ценил его общество.
- Император присматривает за тобой, и Беати тоже, - сказал Цвейл. – Не делай ничего, чего бы я не сделал.
- Вы имеете ввиду, кроме убийства, участия в перестрелках и того, что вообще делает воин?
- Кроме всего этого, естественно, - улыбнулся Цвейл. – Иди и делай то, что должен. А я останусь здесь и буду ждать того, что мне придется делать. Ты понимаешь, что мой уровень нагрузки зависит от твоего успеха?
- Я никогда не думал об этом таким образом, но спасибо, что заставили меня рассмотреть эту перспективу.
- Гаунт? – скрипучий голос старого священника внезапно затих.
- Что?
- Доверяй Бонину.
- Что?
- Не чтокай мне! Сама святая, Беати, сказала мне…ты должен доверять Бонину.
- Хорошо. Спасибо.
Прозвучала последняя сирена. Гаунт хлопнул старого священника по руке и поспешил в отсек отправки.
Отсек отправки «Нимбуса» также был взлетной палубой. Вдоль всего огромного гулкого зала стояли корабли высадки. Шестьдесят кораблей: тяжелых трансатмосферных шаттлов с большими люками с каждой стороны. Палубные команды все еще сновали между ними. Производили тестовый запуск двигателей. Еще вчера на каждом из кораблей была символика Фэнтинских Неборожденных. Теперь все корабли были покрыты антиотражающей краской.
Призраки начали подниматься.
Пятьдесят солдат было приписано к каждому транспорту двух эскадрилий из двадцати пяти кораблей. Отряды построились в обратном порядке вдоль люков, через которые будут выходить. Палубные офицеры держали металлические стержни с номерами, так что Призраки могли сесть в нужный корабль с нужной стороны.
Оставалось несколько минут, чтобы подождать некоторые отряды. Призраки уселись на площадке перед их транспортами, они наносили камуфляжную краску и производили последние проверки снаряжения или просто сидели, думая о чем-то своем. Наводчики из каждого отряда проверяли, и в некоторых случаях заново фиксировали тросы для спуска над выходными люками. Команды обслуживания уже прекрасно справились с этим, но наводчики относились к своим обязанностям очень серьезно. Если выживание их и их товарищей зависело от этих узлов, то лучше завязать их самим.
Было двадцать один сорок. К этому времени на двух других дирижаблях того же типа, что и «Нимбус», штурмовые отряды урдешцев уже находились на борту кораблей высадки.
Гаунт снова проверил хронометр, проходя по палубе к своему кораблю. Адмирал Омхофф только что воксировал об успешном начале операции точно по графику, но был и доклад о том, что за последние тридцать минут поднялся небольшой встречный ветер. Это сделает выброску и спуск по тросам сложнее, к тому же ветер должен быстро рассеять облако, создающее помехи для сенсоров, о которое ранее позаботился Полет Гало.
Гаунт подозвал Харка, Роуна и Корбека для последнего разговора.
Все они выглядели готовыми, Роуну не терпелось отправиться в полет, а Харк все еще был расстроен катастрофической ситуацией с боеприпасами. После нормирования всех запасов энергоячеек третьего размера, имевшихся в полку и обыска складов Муниторума на всех дирижаблях, каждый Призрак получил по три энергоячейки. Из-за неправильно оформленного заказа Муниторум выдал янергоячейки пятого размера, использовавшиеся как урдешцами, так и фэнтинцами. Не было времени отправить их назад в Хессенвилль и попросить другие, и не было способа снабдить танитцев другим оружием.
- Это пагубно скажется на морали, - заявил Харк. – Я слышал много жалоб.
- Это может заставить их сфокусироваться, - сказал Корбек. – Они знают, что больше, чем когда-либо им придется учитывать все.
Комиссара Харка не убедило заявление полковника, но он не был с полком достаточно долго, чтобы полностью оценить инстинктивную мудрость Колма Корбека. Харка прикрепили к ним на Хагии, в основном в качестве инструмента командной структуры, чтобы приструнить Гаунта. Но Харк дистанцировался от этого и зарекомендовал себя, храбро сражаясь вместе с Призраками у Бхавнагера и в битве за Храм. Гаунт оставил его после этого. При том, что роль Гаунта, как лидера, была разделена между командирскими обязанностями и дисциплинарными, было полезно иметь специально выделенного комиссара на своей стороне.
Зазвучала сирена. Некоторые вскрикнули.
- Пойдемте, джентльмены, - сказал Гаунт.
Было двадцать два ноль-ноль. Первая волна кораблей высадки, несущих на борту силы урдешцев, вылетела из дирижаблей в ночь. Полковник Жайт на борту корабля 1А посмотрел в толстое стекло иллюминатора. Он мог мало что увидеть, кроме чернильного неба и огней двигателей кораблей вокруг него. На дирижаблях отключили энергию, и они были невидимы. Было несколько напряженных моментов между окончательной посадкой на борт и запуском, когда все лампы на палубе погасли, чтобы двери пусковой палубы можно было открыть, не выдав их позицию. Подавляющий тусклый сумрак закончился только с запуском корабля.
Жайт прошел к кабине пилота мимо рядов его солдат, сидевших в основном салоне корабля. В приглушенном зеленоватом освещении их лица выглядели бледными и болезненными.
В кабине пилота видимость была немногим лучше. Темная холодная пустота впереди нарушалась только внезапными быстро проносящимися завитками облаков и клочьями дыма. Жайт мог еще смутно видеть тридцать или сорок оранжевых огоньков, растянувшихся впереди и внизу: двигатели кораблей.
Время от времени корабль начинал вибрировать, пилот и его второй пилот-сервитор говорили что-то друг другу по воксу. Поднимался встречный ветер.
- Будем над зоной выброски через сорок одну минуту, - сказал пилот Жайту.
Урдешский полковник знал, что этот расчет может нарушиться, если встречный ветер усилится. Тяжело нагруженные корабли могут замедлиться из-за него.
Жайт изучил сенсорную панель, вглядываясь в молочно-белый дисплей формации кораблей и боясь увидеть что-то еще. Если вражеский перехватчик заметит их сейчас, это будет бойня.
Было двадцать два десять по имперскому времени. Выходные люки кораблей высадки были закрыты и заперты три минуты назад. Все вибрировало от шума двигателей транспортов.
На борту корабля 2А Гаунт занял кресло в конце ряда его людей. Кто-то возносил молитвы Императору. Некоторые вертели знак аквилы трясущимися руками.
По воксу раздался отрывистый голос. Гаунт не мог расслышать, что он сказал из-за рева двигателей, но он знал, что это значит.
Образовался выворачивающий наизнанку крен, когда казалось, что они падают, затем гравитация отбросила их на спинки сидений.
Они летели.
Они были в пути.
Началось.
Коммандер Джагди резко повернула влево и ее люди последовали вниз за ней. Три Молнии Имперских Сил Противовоздушной обороны Фэнтина резко выполнили вираж и полетели рядом с дирижаблем «Бореас».
У Джагди было восемьдесят три полета к этому времени, эскортирование барахтающихся косяков кораблей высадки, вылетающих из дирижаблей.
Видимость была такой плохой, что она летела только по приборам, но сейчас она видела мерцающие огни транспортов. Сотни их горели, словно тлеющие угли на фоне окружающей тьмы.
- Центр управления, это Лидер Умбра, - сказала она в вокс. – Я вижу россыпь кораблей высадки. Передайте им скорректировать курс из-за встречного ветра.
- Принято, Лидер Умбра.
Некоторые из кораблей высадки попали в турбулентность. Их относило на восток.
«Держитесь, или мы вас потеряем», - подумала она.
Каждые несколько секунд она сканировала небо на предмет контактов. Насколько им было известно, в Сиренхольме не знали о том, что на них надвигается. Но вражеские ПВО могли нарушить это преимущество в любой момент.
«Но не тогда, когда я в воздухе», - решила Джагди.
Гало Полет покружил над западной стороной, прежде чем вернуться в ангар дирижабля, сделав большую дугу во избежание столкновения с формациями кораблей высадки.
Капитан Вилтри отрегулировал скорость своего Мародёра. Он влетел в облако токсичного смога и частицы грязи начали ударять по броне корпуса.
Раздался сигнал вокса.
- Лидер Гало, повторите.
Вилтри подождал. Он чувствовал себя напряженно.
- Лидер Гало Полету Гало, повторите.
Последовало несколько путанных ответов.
- Лидер Гало. Полет Гало на расстоянии вашей видимости.
- Гало Три, Лидер Гало. Вы видели Гало Пять?
Вилтри задумался. Он посмотрел на Джэммила, и его навигатор проверил сканнер, прежде чем покачать головой.
Вот дерьмо!
- Лидер Гало, Гало Пять. Гало Пять. Ответьте. Сакен, где ты, черт возьми!
Белый шум заполнил уши Вилтри.
- Лидер Гало, Гало Четыре. Вы видите Сакена?
- Подождите, Лидер Гало, - длинная пауза. – Никаких признаков, Лидер Гало. Ничего в видимости. Где он, к черту…
- Контакт, контакт! – длинная пауза. – Восемь-восемь-один и приближается.
Гало Два закричал.
Вилтри задумался и безумно вгляделся в темноту.
Он увидел вспышку. Он всмотрелся и заметил маленькую цепочку трассирующего огня внизу в облаках, словно это была стая птиц.
Последовал еще один шипящий звук статики, и затем что-то взорвалось в небе в двухстах метрах от правого борта Вилтри.
Что-то очень яркое быстро пронеслось прямо перед ним.
- Гало Три пропал! Гало Три пропал! – услышал он, как закричал его орудийный расчет.
- Тишина, тишина! – приказал он.
Мир перевернулся вверх ногами, и Вилтри вжало в его противоперегрузочное кресло силой крутого штопора. Он увидел, как бледнеющий огненный шар, который был Гало Три, относит встречным ветром в языках синего пламени.
Его приборная панель засветилась и зазвучала сигнализация. Вилтри понял, что попал в прицел. Он выругался, повернул свой Мародер, и услышал, как Джэммил закричал от боли, когда его ударило головой о кресло навигатора.
Они вращались. Показания альтиметра быстро сменялись, как на свихнувшемся хронометре. Они быстро падали, почти до точки невозврата.
Вилтри взял курс против ветра и включил зажигание форсунок, бросая свой Мародер взад и вперед, чтобы выйти из быстрого падения. Он сорвал свою дыхательную маску, и его вырвало из-за экстремальных перегрузок.
Когда давление на его уши ослабло, он услышал крик в воксе. Гало Четыре.
- Он позади меня! Он на мне! Святой Боже-Император, я не могу его стряхнуть, я не…
Вспышка белого света промелькнула в облаках позади них.
- Лидер Гало Центру управления! Лидер Гало Центру управления! Вражеские налетчики над зоной выброски! Повторяю еще раз, вражеские налетчики над зоной выброски!
Сигнализация захвата цели прозвучала снова.
Лидер Гало вырвался вперед так резко, что Вилтри прикусил губу. Он увидел, как бежит кровь и капает на фонарь кабины, пока Мародер был развернут вдоль.
Он почувствовал запах гари и холод высотного воздуха, наклонился над панелью управления и выровнял свой военный самолет.
Один из двигателей горел. По воксу было слышно, как кричит расчет в задней части самолета.
Он повернулся и посмотрел на Джэммила. Навигатор полз к своему креслу.
- Вставай! Вставай! – заорал Вилтри.
- Я пытаюсь.
Руки Вилтри в перчатках были мокрыми от пота. Он всмотрелся в небо и увидел тень прямо перед ними.
- Ради бога, - начал Джэммил, заметив ее в то же время.
Разогретые добела орудийные снаряды пробили кабину, превратив навигатора и его пост в месиво стальных осколков, крови и дыма. Вся нижняя часть фюзеляжа Лидера Гало была сорвана и падала в морозную ночь. Вилтри увидел, как Серрикин падает в облаке мусора в коррозионную тьму внизу.
Морозный воздух завывал вокруг него.
Он потянулся к рычагу катапульты.
Фонарь кабины взорвался.
@темы: пафос, Их нравы, истории с другого берега
суббота, 09 января 2016
Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
СВЯЗАННАЯ КРОВЬЮ
Тяжелые двери-переборки Гнезда оставались запертыми, сдерживая сочившийся изнутри запах — такой густой, что его почти можно было видеть. Висящая в воздухе едкая вонь мяса, которое забыли, оставив гнить, была настолько сильной, что у простого смертного заслезились бы глаза. За запертыми дверями царила полная темнота.
Впрочем, сам я не видел и не чуял ничего. Ощутить все это позволяли органы чувств моей волчицы.
Вихрь зарычала, приветствуя эту наполненную зловонием пустоту. Грубый звук нарушил тишину, прорвавшись между ее изогнутых клыков — сухих, без капли слюны. Но приветствие — насколько оно было таковым — бесследно растворилось в искусственной ночи.
Запертые двери Гнезда не были преградой для волчицы. Чтобы преодолеть их, ей достаточно было лишь скрыться в тенях с одной стороны железных переборок — и появиться в темноте с другой стороны.
«Зачем ты это делаешь?» — спросил я ее. В той мере, в какой родственные ей сущности могли овладеть самим понятием пола, Вихрь обладала зримыми признаками пола женского. Но это, скорее, было отражением тела, которое она занимала, чем осознанным решением.
«Я иду к ней,— ответила волчица, — потому что могу». С этими словами она начала подниматься.
Это место не всегда называли Гнездом. Так назвала его Нефертари. Оно изменилось — как изменилось многое с ее появлением. Прежде, чем представительница чуждой расы присоединилась к нам, это помещение было шахтой транспортного лифта — достаточно большого, чтобы перемещать между палубами боевую технику и крупные партии боеприпасов. Но после появления Нефертари команда «Тлалока» быстро поняла, что теперь лучше использовать другие лифты. Этот оставался неподвижным, холодный и заброшенный; энергия, питавшая его системы, бесследно покинула их.
Мы с Вихрь привыкли разделять между собою мысли и чувства - таково было одно из основных преимуществ нашей связи, но сейчас я ощущал беспокоящее давление, исходящее от ее разума — она явно пыталась скрыть от меня свои устремления. Тогда я понял: она и прежде бывала здесь одна, без меня. Возможно, не единожды.
«Более дюжины раз», — ответила она.
«Я не знал об этом».
«В моем существовании есть не только наши узы, хозяин».
Вихрь посмотрела вверх. Полукилометровый туннель тянулся над нею, по всей своей высоте выходя к бойницам вдоль спинного хребта корабля. Старые кабели и готические барельефы заставляли шахту походить на ажурный скелетный остов, уходящие вверх ребристые стены были покрыты отметинами тысяч переходных туннелей, распахнутых, как черные глаза. Такой же вид открывался, когда она глядела вниз. Шахта спускалась намного дальше во тьму. Она проникла в Гнездо поблизости от его вершины.
Тот способ видеть, каким пользовалась Вихрь, был схож ни с подсвеченным красным изображением, которое давали прицельные линзы брони Астартес, ни с блеклым спектром человеческого зрения. Она видела души — мерцающие светочи, а остальное представало смутными очертаниями в пустоте.
«Нефертари», — без слов позвала она в темноту, хотя связанная со мной кровью была глуха к безмолвной речи.
Множество открытых дверей-переборок, ведущих из большого туннеля в другие части корабля, говорили о том, что Нефертари может быть где угодно — она считала, что весь «Тлалок» станет ее игровой площадкой, но Вихрь знала, где искать.
Волчица сорвалась с места, перепрыгнув с платформы в туннель. В одно мгновение она летела сквозь черноту вездесущей тени. А в следующее - уже возникла из темноты сотней метров выше, скребнув когтями по холодному металлу верхней платформы. Вновь и вновь исчезая в тенях, Вихрь продолжила подъем.
Через пять минут она обнаружила первые следы крови. Спустя еще три — наткнулась на первое тело.
«Зачем ты ходишь к ней?»— спросил я волчицу.
Ответ прозвучал с легким презрением:
«А ты не догадываешься?»
Она коротко принюхалась к трупу. Это не было недавнее убийство. Старый труп, одна из брошенных игрушек Нефертари, прикованный к стене, подвешенный за ноги. Его последние мгновения, наполненные болью, запечатлелись в искаженных чертах серовато-бледного лица. Он был еще жив, когда связанная кровью вырвала его зубы и вырезала на его плоти руны на своем языке. Тогда он еще был живым мужчиной, а не мертвым телом.
С точки зрения Вихрь мертвец не отличался от цепей, которые сковывали его, или стены, на которой он висел. Он был лишен души — и потому неинтересен. Когда я слишком долго смотрел глазами волчицы, это часто вызывало тяжкую, тошнотворную головную боль, ввинчивавшуюся мне в череп. Сейчас я чувствовал ее приближение.
Выше висело еще больше тел. У Нефертари была привычка подвешивать на цепях сразу несколько жертв, чтобы их крики резонировали по темной галерее вниз, отражаясь от железных костей «Тлалока». Она называла это «своей музыкой».
Конечно, ей не надо было карабкаться вверх-вниз, как поступала бы человеческая команда. Она могла подвешивать своих жертв выше или ниже по всей высоте туннеля и рвать их на части на досуге, не нуждаясь в таких скучных вещах, как опоры или рукояти, чтобы держаться за них.
Некоторые тела явно были человеческими, другие — навек застряли в зыбком равновесии между изначальной принадлежностью к роду людскому и чем-то, во что варп намеревался превратить их. Шесть из них — Вихрь миновала их с проблеском чуть большего любопытства, чем все прочие — были воинами Легионов Астартес. Пленники, захваченные в прошлых набегах, и отданные ей на съедение.
Один из них пялился на мою волчицу глазами, подернутыми пленкой серой гнили. Вихрь нырнула в ближайшую тень, даже не остановившись, чтобы обнюхать труп.
Наконец она бесшумно выпрыгнула из тьмы на верху лифтовой шахты и приземлилась в само Гнездо. Большое куполообразное помещение было ограждено и запечатано внешними щитами, находившими друг на друга, словно чешуя. Эта плотная чешуйчатая броня полностью закрывала вид на Око снаружи. Если здесь и был свет — то лишь тот, которому позволяла проникать сюда сама Нефертари. Но этим вечером в помещении царила полная темнота.
Вихрь рыскала по залу, простирая свои чувства то вправо, то влево по столам, которые в действительности использовались как дыбы, к которым привязывали жертв, и стенам помещения, которое на деле было тюрьмой. Она глядела вверх на горгулий и гротески, которые цеплялись за колонны, и, злобно прищурясь, смотрели вниз, беззвучно рыча и осуждающе хмурясь. Орда темных каменных изваяний, недовольных присутствием волчицы.
Она не видела Нефертари. Не чуяла ее запах. Не ощущала ее присутствия. Все вокруг заполнял запах гниющей плоти и крови, но Вихрь услышала прерывистое, как у раненого животного, дыхание где-то рядом. С этого и следовало начать. Волчица двинулась вперед, выслеживая, разыскивая.
«Осторожнее».
«Ты сам не знаешь, что говоришь, хозяин. Она никогда не причинит мне вреда».
Душа теплилась на одном из столов перед ней — мерцающая белая аура, пронизанная яркими прожилками страха. Там был прикован человек — жалкий и слабый, задыхающийся, умолявший о помощи. От него разило кровью, потом и стыдом, его аура мерцала от непрекращающихся мучений, оплетавших ее, как кровеносные сосуды. На нем были остатки формы, которую носили работники с палубы инжинариума.
Вихрь пересекла помещение, наблюдая, как человек дрожит от холодного воздуха. Тот заходился в бессловесном зове, протягивая то, что осталось от его руки, и волчица обнюхала открытые раны человека. Внутреннее кровотечение. Разрывы органов. Кем бы он ни был, сейчас израненный человек вряд ли мог на что-то сгодиться.
Тварь медленно двинулась по кругу; волчица инстинктивно опровергала теперь собственные заверения, ибо вступила в охотничьи угодья другого хищника.
Нефертари была рядом. Нити чувственной связи тянулись между разрушенной болью аурой пленника и ее собственной пылающей душой, сокрытой в глубине зала. Они дрожали, как паутина, едва подсвеченные пламенем души умирающего.
Вихрь направилась дальше, по следу душ, соединенных страданием. Она лавировала между столами, свисающие цепи скользили по ее спине и плечам, играющим мускулами.
На полу лежало перо. Она обнюхала его — перо не было ни черным, ни серым; оно имело пыльный, темно-серый оттенок, нечто среднее между этими цветами.
В серой мгле впереди светилась душа. Огонек был слабым, едва теплился. Я понял, почему волчица не учуяла связанную кровью сразу. Нефертари умирала.
От ее вида кровь застыла у меня в жилах. Нефертари лежала ничком, ее голова была развернута, так что виском она упиралась в пол. Казалось, ее швырнули на землю и оставили умирать — грудой безжизненных членов, окруженной ореолом разметавшихся темных волос.
Волчица приблизилась — и все чувства Вихрь наполнил иномирный резкий запах чужой плоти. Смрад тронутого морозом металла от ее неестественно-белой кожи накладывался на богатый, пряный аромат горячей нечеловеческой крови. Я почувствовал, как с клыков волчицы болезненно-медленно потянулась горькая слюна. Близость к любому живому существу вызывала у Вихрь голод.
Лежащая дернулась, подняла голову. Ее странная, нечеловеческая сущность особенно явно была запечатлена в заостренных ушах, темных крыльях и раскосых глазах, но и все прочее в ней вызывало ощущение тревожащей неправильности, которая всегда заметна в несовершенстве чуждых форм жизни. Это проявлялось даже ее манере двигаться: движения Нефертари были слишком текучими, от ее зловещей грации у меня по коже бежали мурашки.
Глаза связанной кровью были черными, как безоблачная ночь, но своим нечеловеческим восприятием Вихрь видела, что в остекленевшем взгляде Нефертари едва тлеет угасающий огонь ее души. Одно из ее крыльев слегка колебалось со звуком, напоминавшим шорох перелистываемой страницы.
— Ты, — мертвенно-синеватые губы Нефертари изогнулись в вялой пародии на эмоцию. Ее голос походил на шелест извлекаемого из ножен клинка.
Вихрь не могла ответить вслух. Челюсти волчицы не были предназначены для речи смертных.
С зубов Нефертари капала кровь, когда она медленно приподнялась на подгибающихся ногах. Ее крылья вздрогнули, она сложила их за спиной. Между ними ощущалась близость, которой я никак не мог ожидать. Из всех существ на борту корабля эти двое, несомненно, должны были бы питать друг к другу наибольшее отвращение. Я никогда доселе не чувствовал ничего, кроме осторожного равнодушия между ними — моими сестрами, моими приближенными служительницами.
Волчица бесшумно, крадучись приблизилась. Как только ее клыкастая пасть коснулась плеча Нефертари, та протянула дрожащие пальцы и обхватила шею зверя.
— Я жажду… — прошептала она. — Ни одна из этих никчемных жизней не имеет значения. Их души слабы, их боль бессмысленна. Сколько бы я ни убивала, жажда не утихает. Но мы можем убить Ашур-Кая. Ты и я, Вихрь. Мы могли бы убить Ашур-Кая. Хайон бы нас простил.
Теперь она зарылась лбом в мех волчицы. Они стояли достаточно близко, чтобы пользоваться безмолвной речью — даже учитывая притупленные чувства Нефертари.
«Нет, — безмолвный ответ Вихрь прозвучал чем-то средним между собачьим ворчанием и медвежьим рыком. — Белый Провидец нужен хозяину».
— Он простит меня.
«Да, — согласилась Вихрь, и я ощутил раздражение волчицы; ей не нравилось, что я пользуюсь ее чувствами в этот сокровенный момент, — Хайон простит тебе все, что угодно. Но от этого убийство Белого Провидца не станет меньшей глупостью».
Некоторое время Нефертари молчала, обнимая волчицу. Я чувствовал… А что я, собственно, чувствовал? Их союз, сопричастность их друг другу казались мне бессмыслицей, но они действительно существовали и были самыми настоящими.
— Где Хайон?
«Он был с тем, кого зовут Огненный Кулак. А теперь он собирается присоединиться к нам».
— Он запер меня здесь.
«Он вынужден был запереть тебя, после того голода, что овладел тобой в последний раз».
Они снова умолкли. На сей раз молчание не просто висело в воздухе, оно царило, заполнив собой все, на протяжении целых минут. Ни одна из них не нарушала тишину. Эта честь принадлежала мне.
Воздух взорвался брызгами ослепительного света, сопровождаемого громоподобным порывом ветра. В этой буре слышались рыдания неупокоенных душ. Я чувствовал, с каким отчаянием невидимые руки тянутся из ревущего вихря, цепляются за кожу Нефертари и ее волосы в безумном, всепоглощающем желании. О, как они вожделели. Нерожденные дети Младшего Из Богов всегда желали ее.
Они смолкли одновременно, с таким же оглушительным звуком, как тот, что возвестил их приближение.
— Нефертари, — произнес я, вложив в это слово и приветствие, и извинение.
Мгновение я созерцал себя глазами Вихрь: возвышающийся, как башня, силуэт, увенчанный нимбом жгучего золотого света. Угрожающая головная боль за моими глазами расцвела, превратившись в нечто обжигающее и отвратительное.
Дева-ксенос приветствовала меня лишь холодным пристальным взглядом.
— С тобой все благополучно? — спросил я, потому что надо было что-то сказать.
— Я жажду, — прошипела она, выпустив из объятий шею волчицы, и поднимаясь во весь рост на подгибающихся ногах.
— Знаю. Мы идем к Галлиуму. Вдали от ядра твои страдания станут легче. Ашур-Каю следовало выпустить тебя, чтобы ты могла поохотиться и испить, когда мы вернулись.
— Я жажду, — повторила она. Любопытно, слышала ли она меня?
Я сделал шаг к ней. Гребни на моем шлеме, кобальтовые, располосованные начищенной бронзой, отбросили причудливую тень на темный металлический пол.
— Нефертари…
— Я жажду, — теперь она скорее шептала, чем шипела.
— Я дам тебе кого-нибудь из команды. А еще мы захватили в плен несколько Детей Императора.
Она выплюнула исполненный презрения отказ:
— Они не нужны мне. Бессмысленная боль ничего не стоящих душ. Здесь, так глубоко в Могиле Рождения... Мне надо больше, Хайон. Отдай мне Ашур-Кая.
— Я не могу.
— Можешь, — она оскалила зубы, но то была не улыбка. — Можешь, но не сделаешь этого. Ты отверг меня.
— Называй это как хочешь, — ответил я. — Вихрь, отойди от нее.
Их тайная близость оставила у меня чувство странной неловкости. Волчица повиновалась, мягко отступив в мою сторону, но с явной неохотой — и за это я какое-то мгновение ненавидел их обеих.
На этот раз Нефертари умирала. Я видел это так же ясно, как связанная кровью — чувствовала. Ее сердце билось неровно, болезненно, словно пойманное в ловушку. Я слышал, как оно сбивается с ритма, мерцая в ее груди бешеным стаккато. То, что она испытывала, уже не было ни просто болью, ни даже агонией. Это была смертная мУка, она пропитала ее плоть и кости, пульсируя в сердце. Ее крылья выглядели так, словно из них целыми днями выпадали перья, и к ним липли мухи. Вены под прозрачной кожей походили на черные разломы на оскверненном мраморе. Раскосые глаза, обычно такие живые и острые, теперь глядели остекленелым, отсутствующим взором.
Она не могла умереть без моего разрешения. Но она могла страдать настолько сильно, что я позволил бы ей умереть — во имя остатков милосердия, еще обитавших в моем сердце.
Больно было видеть, как она слабеет. Близость шторма была для нее проклятием; Младший Из Богов был рядом, и это вытягивало жизнь из ее тела, час за часом. Око было худшим местом, где мог скрыться кто-то из ее породы — но и лучшим, потому что никто из ее родичей по доброй воле не последовал бы за нею. А у нее были сотни причин, чтобы скрываться от них.
Такова была моя Нефертари, дитя проклятого рода. Ее расе больше не было места в галактике.
Она распахнула крылья, собираясь подпрыгнуть и взлететь, присоединившись к сидящим наверху горгульям.
— Нет, — произнес я. Пальцы моей протянутой вперед руки сжались с негромким урчанием сервоприводов. Когда телекинетическая пустота сомкнулась вокруг ее лодыжек и запястий, прижимая к земле, дева-ксенос забилась и протестующе вскрикнула.
Удерживать ее тело было детской забавой. Куда более трудной задачей была манипуляция ее разумом. Полное отсутствие у Нефертари псионических способностей означало, что, возможно, придется отказаться от осторожности в пользу грубой силы — а она была одним из немногих существ в галактике, кому я не желал причинять больше страданий, чем это необоходимо. К тому же, мы были связаны кровью. Я был обязан ей жизнью бесчисленное количество раз.
Я отрешился от обоих отвлекающих факторов — пристального обвиняющего взгляда Вихрь и криков Нефертари, сфокусировавшись на бесконечно осторожных манипуляциях внутри ее разума. Вдоль позвоночника побежала струйка пота, раздражая и отвлекая меня еще сильнее. Столь тонкое приложение сил давалось мне нелегко. Мои способности располагали к более грубому образу действий.
Я потянулся моим шестым чувствовом сквозь ее мысли, наполненные бессильным гневом, пробился сквозь ярость и скрытую под нею боль, миновал ее чувства и память, стремясь к тому скрытому, что управляло работой ее нечеловеческого мозга.
И… вот оно: нити биоэлектрической энергии, связывающие сознание с движением мышц. Их были тысячи, они соединяли мозг со всем остальным телом. Было бы так легко разорвать эту связь резким мысленным ударом. Вместо этого я начал осторожно перебирать их невидимыми пальцами. Нажать здесь, отпустить там.
Биение ее сердца замедлилось. Глаза закрылись. Она осела на пол — марионетка с перерезанными нитями и отказавшимися повиноваться конечностями — а я медленно и с облегчением опустил руку.
Но эта искусственно вызванное оцепенение не могло продолжаться долго. Я должен был утолить ее жажду. Она нуждалась в боли, питалась страданием. Другие должны были истекать кровью, дабы она жила. Ничто иное не могло предотвратить исход ее души из тела в пустоту.
Поистине нет более жалкой, более проклятой Богами расы, чем эльдары.
— Пусть поест, когда придет в себя, — вслух произнес я. Вихрь, не моргая, наблюдала за мной. Она никогда не моргала. — Я прикажу воинам Рубрики привести тридцать рабов к входу в кормовые отсеки корабля и оставить их там связанными.
«Это все шторм. Он очень крепко привязывает к могиле рождения Младшего-из-Богов».
Я бросил быстрый взгляд вверх, на щиты, скрывавшие пространство снаружи. Но я мог слышать это: крики потерянных душ, когда корабль разрезал их, стремясь к месту назначения. А еще я мог чувствовать их, ощущать едва ли не физически, потому что на некоторые опасности невозможно просто не обращать внимания. Шторм, через который мы шли, был чем-то вроде кошмара из древних мифов. Бог, уничтоживший ее расу, вытягивал из нее жизнь, призывая к себе душу, которая должна была принадлежать ему.
«Ты рискнул совершать варп-переход? — настойчиво спросила Вихрь. — Здесь? Сейчас? Среди этого шторма?»
Я взглянул на волчицу, которая крадучись описывала круги по помещению. Она была крупнее большинства обычных волков — это отличало ее от них, как и многое другое. Она могла бы целиком проглотить ребенка.
«Вряд ли я надумаю отпереть Гнездо, чтобы она получила возможность сбежать, — ответил я. — Больше я этого не повторю. В последний раз мне потребовалось три дня, чтобы прекратить убийства. Но зачем ты ходишь сюда? Что это за тайные дела у вас двоих?»
«Ты настолько слеп к нуждам тех немногих, что тебе преданы?»
Очевидно, да. «Что ж, просвети меня.»
«Я — единственное живое существо на этом корабле, чья боль никогда не сможет поддержать ее существование. Когда она жаждет, моя близость не усиливает ее страданий. А она — единственное смертное создание, которое мне запрещено убивать. Когда я испытываю голод, ее близость не искушает меня».
Мне стало любопытно, сколько в этих словах было от волка в сердце Вихрь, а сколько — от демона в ее разуме. Она говорила так, словно речь шла о звере из ее стаи.
Она ощутила это любопытство благодаря соединявшей нас связи, и с коротким рычанием щелкнула челюстями.
«Не дразни меня. Твоя кровь, должно быть, очень хороша на вкус, колдун».
«Но этого вкуса, моя милая волчица, ты никогда не узнаешь».
скачать в формате .doc
@темы: пафос, изображение гранёного стакана, истории с другого берега
понедельник, 14 декабря 2015
Жизнь - это борьба, а я пацифист
Перевод пятой книги цикла Призраки Гаунта.
* Примечание. Я в курсе, что правильно Гонт, а не Гаунт. Но раз в первых четырех книгах использовался именно этот вариант, то я тоже буду его использовать. То же касается и других имен собственных.
Пролог
ПРИЗРАКИ ГАУНТА
ОРУЖИЕ ТАНИТА
Дэн Абнетт
Посвящается Бену Стемптону в благодарность за Ларкина и Ангелаl
В конце шестнадцатого года Крестового похода за миры Саббат резкое наступление Военмейстера Макарота на стратегически важную систему Кабал, которое было столь сильным и уверенным на начальном этапе, остановилось. Три четверти целевых планет, включая два имеющих дурную славу мира-крепости, были взяты силами имперского Крестового похода, а оккупационные армии архиврага Хаоса были разбиты наголову или обращены в бегство. Но, как и предупреждали многие флотские командующие, наступление слишком растянулось, и образовались уязвимые выступы с трех сторон.
Урлок Гор, один из наиболее талантливых военачальников архиврага, успешно использовал жестоких наемников локсатлей и провел гениальное контрнаступление вдоль фланга, захватывая один за другим Энотис, Хан V, Каиус Иннейт и Белшиир Байнери. Жизненно важные пути снабжения, особенно те, что служили для доставки запасов топлива на растянутый флот Крестового похода, были перекрыты. Героическая авантюра Макарота, которая, как он надеялся, поможет ему безоговорочно выиграть кампанию, теперь казалась безрассудной. Если не будут найдены новые пути снабжения и новые ресурсы не станут доступны, отвоеванный с таким трудом Кабал Сейлиент погибнет. В лучшем случае, имперская атака обратится в отступление. В худшем – она свернется и начнется вторжение.
Военмейстер Макарот поспешно передислоцировал важные элементы своего фланга в попытке открыть новые линии снабжения. Все вовлеченные лица знали, что результат этой импровизации точно решит судьбу Кабала Сейлиент, а возможно и самой войны.
Ключевыми мирами были богатые прометием планеты, такие как Гигар, Эондрифт Нова, Анаксимандр и Мирридон, миры-кузницы Урдеш, Танзина IV и Ариадна с их запасами твердого топлива, паровые предприятия Райдола и Фэнтина…
- из Истории последних имперских Крестовых походов
ПРОЛОГ: СЕРЕБРЯНЫЙ КИНЖАЛ
БОЕВОЙ ДИРИЖАБЛЬ «НИМБУС», ПОБЕРЕЖЬЕ ЗАПАДНОГО КОНТИНЕНТА, ФЭНТИН, 211.771, M41
«Не думаю, что кто-либо из нас знал, во что мы ввязываемся. Фес, я рад, что не знал, во что ввязываюсь!»
- сержант Варл, командир 1 отделения, Танитский Первый
Удушающий захват был последним, чего он ожидал.
Рядовой Глейн Ларкин приземлился с глухим ударом в месте столь темном, что он не мог рассмотреть даже руку перед лицом. Он немедленно перевернулся, как полковник говорил ему на учениях. Животом вниз.
Где-то в темноте, справа, он услышал, как сержант Обел кричит людям из своего звена, чтобы те нашли укрытие. Это было шуткой для новичков. Укрытие? Как они могут найти укрытие, если они не видят даже задницы тех, кто перед ними?
Ларкин лег и ощупал место вокруг себя, пока его пальцы не нашли вертикальную поверхность. Наверно, стойка. Подпорная стена. Он подполз к ней, затем вынул лазерную винтовку из мягкого пластикового чехла. Это то, что он мог сделать на ощупь. Его пальцы пробежались вдоль приклада из налового дерева, ударно-спускового механизма, смазанный разъем вверху был готов к установке прибора ночного видения.
Кто-то закричал в темноте рядом. Какой-то фесов бедолага сломал лодыжку во время выброски.
Ларкин почувствовал, как внутри него нарастает паника. Он достал прибор ночного видения из сумки, вставил на место, открыл колпачок и уже собирался посмотреть в него, когда чья-то рука обвилась вокруг его шеи.
- Ты покойник, танитец, - чей-то голос сказал ему на ухо.
Ларкин покрутился, но захват не ослабел. Кровь глухо стучала у него в висках по мере того, как удушающий захват сжимался и сдавливал его трахею и сонную артерию. Он попытался крикнуть «Выбыл!», но его горло было перекрыто.
Раздался хлопающий звук и осветительные лампы зажглись наверху. Зона выброски внезапно ярко осветилась. Черные тени, угловатые и плотные пролегли вокруг него.
Он увидел нож.
Танитский прямой серебряный тридцатисантиметровый кинжал застыл перед его лицом.
- Фес! – пробулькал Ларкин.
Раздался пронзительный свист.
- Поднимайся, ты, идиот! – приказал комиссар Виктор Харк, шагая вдоль отсека со свистком в руке. – Ты рядовой! Поднимайся! Ты направился не в ту сторону!
Лампы под потолком зашипели, заливая широкий отсек бледным желтым светом. Среди разбросанных упаковочных контейнеров и гофрированных листов металла солдаты в черной военной форме моргали и поднимались на ноги.
- Сержант Обел!
- Комиссар?
- Подойдите сюда!
Обел поспешил навстречу комиссару. Позади Харка в сумраке вспыхнул низкоимпульсный лазерный огонь.
- Прекратите это! – закричал Харк, оборачиваясь. – Вы все покойники в любом случае! Прекратить огонь и занять исходное положение в начальной позиции два!
- Да, сэр! – раздался голос с вражеской стороны.
- Отчет? – сказал Харк, глядя в покрасневшее лицо Обела.
- Мы высадились и рассеялись, сэр. Образец тета. Мы нашли укрытие…
- Как замечательно! Вы считаете несущественным, что восемьдесят процентов вашего подразделения направилось не в ту сторону?
- Сэр, мы…запутались.
- Вот те на! В какой стороне север, сержант?
Обел достал компас из кармана формы.
- В этой стороне, сэр.
- Наконец-то! Циферблат светится в темноте не просто так, сержант.
- Харк?
Комиссар Харк обернулся на зов. Высокая фигура в длинном плаще прошла через отсек и присоединилась к нему. Для всего мира она выглядела как тень Харка, вытянутая и размытая в плохом освещении.
- Как, по-вашему, вы справились? – спросил комиссар-полковник Ибрам Гаунт.
- Как, по-моему, я справился? Я думаю, вы убили нас. И заслуженно.
Гаунт подавил усмешку.
- Будьте справедливым, Харк. Все эти парни в укрытии. Они бы вскоре поняли, в какую сторону двигаться, если бы это был настоящий лазерный огонь.
- Это очень великодушно, сэр. По моим подсчетам это победа на семьдесят пять процентов для пассивного отряда.
Гаунт покачал головой.
- Не более, чем на пятьдесят пять-шестьдесят. У вас все еще оставалось окно, которое можно было использовать.
- Ненавижу поправлять вас, сэр, - сказал высокий, худой танитец в камуфляжном плаще, который вышел из рядов Обела.
- Маквеннер? – приветствовал Гаунт мрачного скаута, одного из элиты Маккола. – Продолжай, поправь меня.
У Маквеннера было длинное лицо с высокими скулами из-за чего все, что он говорил, казалось жутким и мрачным. У него была синяя татуировка в виде полумесяца под правым глазом.
Многие считали, что он очень похож на Гаунта, хотя у Маквеннера волосы были черными, как у всех танитцев, в то время как Гаунт был блондином с волосами соломенного цвета. Гаунт также был крупнее: выше, шире и внушительней.
- Мы слышали как они высаживались во время отключения света, и у меня было пять человек среди них.
- Пять?
- Бонин, Каобер, Дойл, Куу и я сам. Только с кинжалами, - добавил он, указывая карандашом. – Мы поймали восьмерых из них, пока свет был отключен.
- Как вы могли видеть? – спросил Обел печально.
- Мы надели повязки на глаза, пока свет еще не отключили. Наше ночное зрение приспособилось.
- Хорошая работа, Маквеннер, - заметил Гаунт. Он старался избегать жесткого взгляда Харка.
- Вы застали нас врасплох, - сказал Харк.
- Очевидно, - ответил Гаунт.
- Итак, они не готовы. Не к этому. Не к ночной высадке.
- Они должны быть готовы! – проворчал Гаунт. – Обел! Приберегите свои извинения для солдат до повторных прыжков с башен. Мы перегруппируемся и сделаем это снова!
- Да, сэр! – бойко ответил Обел. – Гм…рядовой Логлас сломал голень в последних учениях. Ему необходим медик.
- Фес! – сказал Гаунт. – Хорошо, идите. Всем остальным перегруппироваться!
Он подождал, пока медики Лесп и Чайкер вынесли стонавшего Логласа из отсека. Остальные из отделения Обела взбирались по лесам на шестнадцатиметровые башни для прыжков и сворачивали тросы для беспарашютного десантирования, готовые занять позиции для высадки.
- Выключить свет! – крикнул Гаунт. – Давайте будем делать это снова, пока не сделаем все правильно!
- Ты слышал его, - выдохнул Ларкин. – Все кончено. Мы начинаем заново!
- К счастью для тебя, танитец.
Удушающий захват ослабел и Ларкин, наконец, отошел в сторону, восстанавливая дыхание.
Рядовой Лайджа Куу шагнул прочь от него и спрятал в ножны свой серебряный кинжал.
- Но я поймал тебя, танитец. Точно-точно!
Ларкин подобрал свое оружие, закашлявшись. Снова раздался пронзительный свист.
- Фесов идиот! Ты чуть не убил меня!
- Твое убийство было частью учений, танитец, - ухмыльнулся Куу, пронзая взволнованного старшего снайпера хитрым взглядом.
- Предполагалось, что ты пометишь меня этим! – гневно возразил Ларкин, указывая на карандаш среди снаряжения Куу.
- О, да! – изумился Куу, словно видел карандаш впервые.
- Ларкин! Рядовой Ларкин! – раздался голос сержанта Обела в отсеке. – Ты собираешься присоединиться к нам?
- Сэр! – воскликнул Ларкин, укладывая свою лазерную винтовку обратно в чехол.
- Бегом марш, Ларкин! Пошли!
Ларкин повернулся к Куу, еще одно грубое ругательство готово было сорваться с его губ. Но Куу исчез.
Обел ждал его у подножия одной из вышек. Несколько последних человек взбирались по лесам, полный десантный комплект затруднял их движения. Пара еще стояла у подножия вышки и вытирала губками, смоченными водой, следы красной краски со своей формы.
- Проблема? – спросил Обел.
- Нет, сэр, - сказал Ларкин, поправляя перевязь чехла своего оружия. – За исключение того, что Куу это фесова угроза.
- В отличие от настоящих врагов, которые белые и пушистые. Тащи свою костлявую задницу на вышку, Ларкин!
Ларкин поднялся по каркасу. Наверху осветительные приборы отключались один за другим.
В шестнадцати метрах над полом на решетчатой платформе солдаты выстраивались в три шеренги. Над ними была арка из лесов, имитирующая размер и форму выходного люка десантного корабля, которая вела на рампу, сухо окрещенную кем-то «доской». Гутс, Гаронд и Анкин сгруппировались там, изготовившись к прыжку, страховочные тросы были обмотаны вокруг их колен. Один конец каждого троса был закреплен на раме над доской.
- Давай в строй! – пробормотал Обел, проходя мимо звена. Ларкин поспешил занять свое место.
- Покойник, Ларкс? – спросил Брагг, освобождая для него место.
- Фес, да. А ты?
Брагг погладил красное пятно на своем кителе, которое он не смог оттереть губкой.
- Даже не видел их, - сказал он.
- Разговорчики в строю! – гаркнул Обел. – Токар! Затяни потуже эти стропы или ты запутаешься. Феникс! Где твои фесовы перчатки?
Последние лампы погасли. Где-то внизу Харк просвистел. Три коротких свистка. Сигнал двухминутной готовности.
- Будьте готовы! – сказал Анкин ожидающим рядам.
Ларкин не видел людей на соседних вышках. Он не видел даже сами вышки. Тьма была темнее даже самой безлунной ночи на Таните.
- Дайте пройти, - прошептал голос позади них. Быстро прикрытая вспышка озарила зеленым светом еще одного человека, присоединившегося к ним. Это был Гаунт.
Он немного прошелся среди них.
- Слушайте! – шепотом сказал он, так, чтобы они все слышали его. – Я знаю, что эти учения новые для вас, и никому из вас они не нравятся. Но вы должны с ними справиться. В Сиренхольме не будет посадочной площадки. Я это гарантирую. Пилоты первоклассные и они доставят нас так близко, как только возможно. Но даже в этом случае это может быть намного больше шестнадцати метров.
Несколько солдат тяжело вздохнули.
- Десантный трос тридцать метров в длину, - сказал Гаронд. – Что будет, если нас сбросят выше?
- Взмахни руками, - сказал Гаунт. Раздались смешки.
- Зацепись крюком и быстро скользи. Держи колени согнутыми. И двигайся. Десантные корабли не могут оставаться на месте дольше, чем это необходимо. Вы будете идти по трое за раз, и может быть больше одного человека на тросе в любое время. Когда достигнете поверхности, быстро двигайтесь. Это штык, рядовой?
- Да, сэр.
- Убери его. Никаких примкнутых штыков, пока вы не высадитесь. Даже когда будете делать все по-настоящему. Оружие в безопасном режиме. Если у вас складной приклад, сложите его. Затяните плотно стропы и ремни снаряжения и подоткните их. И помните, когда все будет происходить по-настоящему, вы все будете в противогазах, что добавит веселья. Уверен, сержант Обел рассказал вам все.
- Похоже, это усвоится лучше, если вы это повторите, сэр, - сказал Обел.
- Уверен, что так, - Гаунт снял плащ и фуражку и застегнул пряжку на поясе с крючьями. – Логлас выбыл, так что у вас не хватает человека. Я займу его место.
Он занял место в отряде. Свисток Харка издал одну длинную ноту. Гаунт потушил свою лампочку. Наступила кромешная тьма.
- Пошли! – прошептал он. – Объявляйте учения, сержант!
- В зону высадки! – проинструктировал Обел, теперь он говорил через вокс-гарнитуру. – Развертываться! На фронт! Убрать тросы!
- Убрать тросы! – повторяли хором люди из темноты. Они уже закрепили крючья.
- Пошли!
Ларкин слышал трение тросов по мере их натяжения, когда они принимали вес первого человека.
- Пошли!
Вспышки низкоимпульсного огня проблеснули в темноте внизу. Ларкин шагнул из-под арки, держась за край кителя, шедшего впереди. Затем этот человек ушел.
- Пошли!
Он нащупал трос и зафиксировал свой крюк на нем.
- Давай!
Ларкин затянул стропы и шагнул в пустоту. Он дико раскачивался. Крюк дергался и свистел, когда сломал диск, прикрепленный к тросу. Он чувствовал запах нейлона, нагревшегося от трения.
Удар получился еще более тяжелым, чем в предыдущий раз. Палуба вышибла из него весь воздух. Он пытался высвободить крюк и откатился в сторону до того, как приземлился идущий за ним.
Он снова лежал на животе, как и в прошлый раз. Его плечо уперлось в твердую поверхность, когда он полз вперед и развернулся к ней спиной. Где же вспышки? Где, к фесу, вспышки?
Его лазерная винтовка была расчехлена, и прицел был на месте. Кто-то пробежал мимо него, и его вокс-гарнитура заполнилась сигналами.
Ларкин посмотрел в прибор ночного видения, который давал картинку в зеленых тонах, как фантомный вихрь. Вспышки вражеского огня были как маленькие точки света, дававшие остаточное изображение на видоискателе.
Он увидел фигуру в укрытии слева от себя, внизу за бочками с маслом.
Это был Маквеннер с карандашом в руке.
- Хлоп! – сказал Ларкин, и его оружие выплюнуло низкоэнергетический разряд.
- Фес! – сказал Маквеннер и откинулся назад. – Выбыл!
Наверху зажглись огни. Мерцающий, сине-белый свет залил зону высадки.
- Подняться и выбрать! – отрывисто приказал Обел по воксу.
Ларкин осмотрелся. Они были на месте и на этот раз направлялись в правильную фесову сторону.
Люди продвигались вперед. Ларкин остался на месте. Он был более полезен для них, будучи неподвижным и в режиме охоты.
Он увидел, как Бонин выслеживал двоих из его отряда и заставил выбыть его из игры тоже.
Световые разряды мелькнули справа от Ларкина. В отсеке зазвенело. Некоторые из отряда Обела вместе с людьми из соседней вышки вступили в полномасштабную схватку с пассивной командой. Ларкин слышал крики «Выбыл!» пять или шесть раз.
Затем он услышал, как кто-то закричал от настоящей боли.
Просвистел свисток Харка.
- Прекратить! Прекратить и стоять на месте!
Огни зажглись снова, медленно и слабо.
Появился Харк.
- Лучше. Лучше, Обел.
Люди начали подниматься. Бонин прошел мимо Ларкина.
- Хорошо справился, - сказал он.
Гаунт вышел вперед, освещенный огнями.
- Маквеннер? – позвал он. – Подсчитай.
- Сэр, - сказал Маквеннер.
Скаут выглядел несчастным.
- Тебя пометили? – спросил Гаунт.
- Думаю, это был Ларкин, сэр. Мы набрали около тридцати очков в этот раз, это все.
- Это должно сделать тебя немного счастливее, - сказал Гаунт Харку.
- Медика!
Все повернулись. Брагг спотыкаясь, вышел из-за пустых ящиков из-под боеприпасов, зажимая темно-красное пятно на плече, которое не было краской.
- Что случилось? – спросил Гаунт.
- Куу уколол меня, - прорычал Брагг.
- Рядовой Куу, выйти вперед! – рявкнул Харк.
Куу появился из укрытия. Его лицо, рассеченное надвое старым шрамом сверху донизу, не выражало никаких эмоций.
- Не хочешь объяснить? – спросил его Харк.
- Было темно. Я боролся с большим ф…с Браггом. Я был уверен, что у меня в руке карандаш, сэр. Точно-точно.
- Он уколол меня своим фесовым кинжалом! – кисло пожаловался Брагг.
- Достаточно, Брагг. Пойди, найди медика, - сказал Гаунт. – Куу, ко мне с докладом в шестнадцать ноль-ноль для дисциплинарного взыскания.
- Сэр.
- Отдавай честь, черт бы тебя побрал!
Куу быстро отдал честь.
- Стань в строй, и чтобы я больше не видел этот кинжал, пока мы не в бою!
Куу прошел назад к пассивному отделению. Когда он проходил мимо Ларкина, он повернулся и посмотрел на снайпера своими холодными зелеными глазами.
- На что уставился, танитец?
- Ни на что, - ответил Ларкин.
- Позвольте мне объяснить, - сказал сержант Кеглан Варл.
Он положил свое лазружье гвардейского образца на стойку склада Муниторума и провел тыльной стороной ладони по всей ее длине, словно шоумен перед началом трюка.
- Это лазкарабин стандартного образца марк III, выпущенный оружейниками Танит Магна, упокой Боже-Император их промасленные пальцы. Обратите внимание на деревянный приклад. Прекрасно, не так ли? Настоящее танитское наловое дерево, подлинный товар. И на металлическую часть, все отполировано так, чтобы уменьшить блеск. Видите?
Клерк Муниторума, толстый человек с рыжими сальными волосами в накрахмаленной мантии, стоял с другой стороны стойки и смотрел на танитца без всякого интереса.
- Вот в чем дело, - сказал Варл, постукивая по пазу для боеприпасов на оружии. – Это энергетический порт третьего размера. Принимает энергоячейки третьего размера. Они могут быть короткими, длинными, серповидными, квадратными или круглыми, но они должны быть третьего размера, иначе они не подойдут. Третьего размера. Тридцать миллиметров с задним креплением. Я понятно объясняю?
Клерк пожал плечами.
Варл вытащил энергоячейку из вещевого мешка и передал ее через стойку.
- Вы снабдили мою роту пятым размером. Пятым размером, видите? Они тридцать-четыре миллиметра и с плоской передней стороной. Вы можете сказать, что это не третий размер только лишь, глядя на них, но если вы сомневаетесь, на них нанесена большая цифра 5 сбоку в качестве ручного путеводителя.
Клерк взял энергоячейку и посмотрел на нее.
- Нам сказали выдать боеприпасы. Восемьсот ящиков. Стандартного образца.
- Стандартного образца три, - сказал Варл терпеливо. – Это стандартный размер пять.
- Стандартного размера, они сказали. У меня есть квитанция.
- Уверен, что есть. А у Танитского Первого и Единственного полно ящиков боеприпасов, которые он не может использовать.
- Там говорилось, стандартного образца.
Варл вздохнул.
- Все стандартного образца! Это фесова Имперская Гвардия! Стандартного образца ботинки, стандартного образца котелок, стандартного образца мешки для трупов! Я стандартного образца пехотинец, а ты стандартного образца безголовый, и в любую минуту мой стандартного образца кулак готов вбить твой нос в твой очень нестандартный мозг!
- Незачем меня оскорблять, - сказал клерк.
- О, думаю, есть причина, - тихо сказал сержант Гол Колеа, присоединяясь к Варлу за стойкой.
Колеа был крупным мужчиной, бывшим шахтером с Вергхаста, он возвышался над своим танитским товарищем. Но не его размеры немедленно всполошили клерка. Это был его мягкий тон и спокойные глаза. Варл был явно колючим и агрессивным, но вновь пришедший так и сочился едва сдерживаемым гневом под маской спокойствия.
- Скажи ему, Гол, - сказал Варл.
- Я покажу ему, - сказал Колеа и помахал рукой.
Гвардейцы, все так называемые Призраки, начали собираться и тащить ящики с боеприпасами. Они начали ставить их на стойку, пока не осталось свободного места. Затем они начали складировать их на палубе.
- Нет, нет! – закричал клерк. – Нужно получить подписанную квитанцию, прежде, чем вы сможете вернуть эти.
- Я вот что вам скажу, - произнес Колеа. – Давайте не будем. Давайте просто поменяем эти на ящики с третьим размером.
- У нас нет…у нас нет третьего размера, - сказал клерк.
- У вас что? – воскликнул Варл.
- Нам не говорили привозить их. На Фэнтине пятый размер…
- Только не говорите стандартный образец. Не говорите это! – предупредил Варл.
- Вы говорите, что у благословенного Муниторума нет боеприпасов для всего Танитского полка? – спросил Колеа.
- Фес! – выругался Варл. – Мы вот-вот пойдем в атаку на…как он называется?
- Сиренхольм, - подсказал Колеа.
- Это место. Мы вот-вот пойдем в атаку, а вы нам такое говорите? Чем мы будем пользоваться?
Варл вытащил свой танитский кинжал из ножен и показал клерку длинный прямой серебряный клинок.
- Предполагается, что мы возьмем город при помощи этого?
- Если нам придется.
Призраки застыли, внимательно слушая говорившего. Майор Элим Роун тихо зашел на склад.
- Мы бывали и в худших ситуациях. Если танитский серебряный кинжал это все, что у меня есть, значит, это все, что мне надо.
Майор посмотрел на клерка, и клерк задрожал. Взгляд Роуна был способен вызвать такую реакцию. Было в нем что-то змеиное, в его полуприкрытых глазах и холодных манерах. Он был строен, темноволос и красив, и, как большинство танитцев имел татуировку. У Роуна была синяя звезда под правым глазом.
- Варл, Колеа, верните своих людей в казармы. Соберите лидеров отрядов и сделайте опись. Я хочу знать, сколько пригодных боеприпасов у нас осталось. Подсчитайте все. Не позволяйте никому прятать их в носках или вещмешках. Соберите все, и мы распределим их равномерно.
Сержанты отдали честь.
- Фейгор, - сказал Роун, поворачиваясь к своему мрачному адъютанту. – Иди с ними и принеси мне опись. Не трать на это весь день.
Фейгор кивнул и последовал за солдатами.
- Теперь, - сказал Роун, вновь поворачиваясь к клерку, - посмотрим, что мы можем отсортировать.
Рядовой Майло Брин, самый молодой Призрак, сидел на своей койке и смотрел на молодого человека на соседней.
- Это очень здорово, - сказал Майло, - и это тебя убьет.
Другой парень посмотрел на него озадаченно и недоверчиво. Он был вергхастцем по имени Ноа Вадим, одним из множества новых Призраков, набранных после осады улья Вервун, чтобы пополнить ряды Танитского полка. Все еще существовало соперничество между двумя лагерями. Танитцы негодовали по поводу нового пополнения, а вергхастцы негодовали по поводу этого негодования. По правде говоря, они медленно объединялись теперь. Полк выдержал битву за храмовый мир Хагию несколько месяцев назад и, как это обычно бывает на войне, товарищество и общая цель сплотили танитцев и вергхастцев в одну сильную компанию.
На сейчас вергхастцы и танитцы все еще были разных пород. Было так много мелких отличий. Как, например, акцент: грубый вервунский протяжный говор против напевного танитского акцента. Или как цвета: танитцы в большинстве своем были бледными и темноволосыми, в то время как вергхастцы были более разнообразны, что типично для города-улья таких размеров. Оружие вергхастцев имело складные металлические приклады, в то время как оружие танитцев имело жесткие приклады из налового дерева.
Вадим держал самое большое отличие в руках: значок полка. Рекруты из улья Вервун носили серебряный значок в виде топора и граблей, обозначавший их родной мир. Танитцы носили золотой, окруженный венком череп, на фоне кинжала с девизом «За Танит, за Императора».
- Что ты имеешь ввиду, говоря «убьет»? – спросил Вадим.
Он полировал до блеска свой значок в виде топора и граблей при помощи куска хлопчатобумажной ткани.
- Будет смотр в двадцать ноль-ноль.
- Я знаю, а еще будет ночная атака через день или два. Блестящий предмет поймает отражённый свет.
- Но комиссар Гаунт ожидает…
- Гаунт ожидает, что все будут готовы к битве, когда придет время. Для этого проводится смотр. Готовность к войне, а не к параду.
Майло протянул Вадиму свою пилотку и молодой вервунец взял ее.
- Видишь?
Вадим посмотрел на значок, закрепленный на краю. Он был чистым, но не отражающим, матовым, как гранит.
- Немного камуфляжной краски или сапожного крема убирают блеск.
- Хорошо.
Вадим посмотрел более пристально на значок Майло.
- Что это за шероховатые кромки здесь, с каждой стороны? Как будто что-то было отрезано.
- Изначально череп был на фоне трех кинжалов. Один для каждого из трех оригинальных полков. Танитского Первого, Танитского Второго и Танитского Третьего. Только Танитский Первый выбрался с родного мира.
Вадим слышал эту историю из вторых рук несколько раз, но еще никогда не решался спрашивать об этом танитцев напрямую. В качестве награды за службу предшественнику военмейстера Макарота Гаунт был удостоен личного командования танитскими силами. Это само по себе было необычным – командующий комиссар. Комиссары были политическими офицерами. Это объясняет официальное звание Гаунта – комиссар-полковник.
Около шести лет назад, в день Основания, на Танит ворвались легионы архиврага. Танит был потерян, это не вызывало сомнений. Для Гаунта был выбор: остаться и погибнуть вместе со всеми, либо отступить с теми силами, которые он мог спасти, чтобы сразиться в другой раз. Он выбрал последнее и отступил с людьми из Первого Танитского. Танитского Первого и Единственного. Призраками Гаунта.
Многие Призраки возненавидели Гаунта за то, что он не дал им шанса сразиться за свой мир. Некоторые, как, например, майор Роун, ненавидели его до сих пор. Но последние несколько лет доказали мудрость решения Гаунта. Призраки Гаунта одержали ряд побед в бою, что значительно помогло успеху Крестового Похода. Он заставил считать их спасение не лишенным смысла.
В улье Вервун, где имела место, вероятно, наиболее прославленная победа Гаунта, Призраки пополнили свои ряды. Вергхастские рекруты: разношерстные компании партизан, бывших солдат улья, обездоленных гражданских – все получили шанс присоединиться к делу военмейстера Макарота и отдать этим дань уважения за защиту великого улья.
- Мы удалили боковые кинжалы с герба, - сказал Майло. – Нам нужен только один танитский серебряный кинжал, чтобы напоминать нам, кто мы такие.
Вадим вернул пилотку Майло.
Казарма представляла собой прокуренное помещение, где люди валялись в койках или чинили свое снаряжение. Домор и Бростин играли в регицид. Нэн скверно играл на флейте.
- Как тебе эти учения? – спросил Майло Вадима.
- Высадка? Нормально. Довольно просто.
- Ты думаешь? У нас раньше были тренировки с веревками несколько раз, но не в темноте. Говорят, прыжок может быть длинным. Ненавижу высоту.
- А я ее не замечаю, - сказал Вадим.
Он достал банку сапожного крема из вещмешка и начал наносить его на свой значок, как предложил Майло.
- Почему?
Вадим расплылся в улыбке. Он был лишь немногим старше Майло, возможно ему слегка за двадцать. У него был резко очерченный нос, большой рот и маленькие озорные глазки.
- Я был кровельщиком. Ремонтировал антенны и листовую обшивку на Главном Шпиле. На высоких уровнях, часто без страховки. Думаю, я привык к высоте.
- Фес! – сказал впечатленный Майло.
Он лично видел Главный Шпиль улья Вервун. Были горы меньших размеров.
- Дашь какие-то советы?
- Ага, - сказал Вадим. – Не смотри вниз.
- Завтра, в двадцать три ноль-ноль наступит час Д, - сказал лорд генерал Бэртоль Ван Войтц.
Он сложил руки в белых перчатках почти как в молитве.
- Пусть Император защищает всех нас. Полевой смотр начинается в двадцать тридцать, к тому времени у нас будет метеопрогноз для наступления, дирижабли будут маневрировать на запасной аэродром. Я хочу, чтобы десантные корабли и корабли поддержки были готовы в двадцать один тридцать. Первая волна высадится в двадцать два ноль-ноль, вторая через десять минут, а третья волна в двадцать два тридцать.
Он взглянул на своих офицеров за широким, плохо освещенным штурманским столом.
- Вопросы?
Их не последовало, во всяком случае сразу. Гаунт, сидевший через два места слева от Ван Войтца, просматривал свою копию приказов по наступлению. За пределами силового купола, окружавшего место брифинга, команда мостика могучего дирижабля несла дежурство на своих постах и мерила шагами полированную древесину палубы.
- Давайте напомним себе, что на кону, - сказал лорд генерал, кивнув своему адъютанту.
Как и лорд генерал, помощник был одет в накрахмаленную изумрудно-зеленую флотскую униформу с безупречно белыми перчатками. Каждая пуговица с золотой аквилой на его груди блестела как звезда в мягком белом освещении. Адъютант нажал на кнопку на пульте управления, и трехмерная гололитическая модель Сиренхольма выросла над стеклянной поверхностью штурманского стола.
Гаунт сто раз уже изучал планы, но он все же воспользовался возможностью изучить это объемное изображение. Сиренхольм, как и все населенные пункты, еще существующие на Фэнтине, был построен на вершинах горной цепи, значительно возвышавшейся над смертельно загрязненными атмосферными океанами, покрывающими планету. Там было три главных купола, два самых больших гнездились вместе, а третий, меньший, под углом примостился на вторичном пике. Купола были массивными и плоскими, как шляпки лесных грибов. Их края выступали по сторонам почти вертикальных гор. На вершине каждого купола примостились антенны и мачты, а также лес вытяжных труб и теплообменников на западных склонах вторичного купола. Численность населения составляла двести три тысячи человек.
- Сиренхольм не крепость, - сказал Ван Войтц. – Ни один из городов Фэнтина таковой не является. Он не рассчитан на то, чтобы выстоять в войне. Если бы нужно было просто разбить врага здесь, мы бы сделали это с орбиты и не тратили бы время Имперской Гвардии. Но, я думаю, это стоит повторить, наша задача здесь – вернуть паровые предприятия. Выгнать врага и восстановить производство. Крестовый Поход отчаянно нуждается в топливном газе и жидких химикатах, которые производит этот мир.
Ван Войтц прочистил горло.
- Итак, нам нужна пехотная атака. И в условиях пехоты Сиренхольм – это крепость. Доки и ангары находятся под куполами и хорошо охраняются, так что нет зоны посадки. Это означает десантирование по тросам.
Он взял световую указку и показал узкие платформы, огибавшие купола.
- Здесь. Здесь. И здесь. Это единственные доступные зоны высадки. Они выглядят маленькими, я знаю. В действительности они около тридцати метров в ширину. Но они будут казаться маленькими любому, кто высаживается с десантного корабля на тросе. Последнее, что нам нужно завтра ночью – неточность.
- Могу ли я спросить, сэр, почему именно завтра?
Вопрос задал капитан Бэн Даур, вергхастец, четвертый офицер Танитского полка. Гаунт взял его с собой в качестве помощника. Корбек и Роун были заняты подготовкой людей, а Даур, как Гаунт знал, имел холодную голову в том, что касалось стратегии, и впитывал тактику как губка.
Ван Войтц задержался на соседе слева, низкорослом, суетливом человеке, одетом в черную кожу с красными нашивками Имперских Тактиков. Его звали Байота.
- Долгосрочный прогноз указывает на то, что погодные условия будут оптимальны завтра ночью, капитан, - сказал Байота. – Низкая облачность и отсутствие лунного света. Будет боковой ветер с востока, но он удержит облака позади нас и не помешает. Маловероятно, что будут лучшие условия на следующей неделе.
Даур кивнул. Гаунт знал, о чем он думает. Им бы не помешало еще несколько дней тренировки.
- Кроме того, - сказал лорд генерал, - я не хочу держать дирижабли в воздухе дольше, чем это необходимо. Мы провоцируем атаку вражеских воздушных истребителей.
Адмирал Орнофф, командующий дирижаблем, кивнул.
- Каждый день ожидания умножает вероятность перехвата.
- Мы увеличили эскортные патрули, сэр, - возразила коммандер Джагди.
Маленькая женщина с коротко остриженными черными волосами, Джагди была старшим офицером истребительного корпуса Фэнтина. Ее авиаторы предоставляли защиту дирижаблю, и они возглавят рейд.
- Принято, коммандер, - сказал Ван Войтц. – И мы благодарны за работу ваших летных офицеров и наземных команд. Тем не менее, я не хочу упустить нашу удачу.
- Какова численность противника в Сиренхольме? – тихо спросил Гаунт.
- По нашим подсчетам от четырех до семи тысяч, комиссар-полковник, - сказал Байота. – В основном легкая пехота из Кровавого Пакта с поддержкой.
- Что насчет локсатлей? – спросил Даур.
- Мы не думаем, что они там есть, - сказал тактик.
Гаунт записал число. Оно было неточным, и ему это не нравилось. Кровавый Пакт был стержнем сил Хаоса в этом субсекторе, персональной дружиной печально знаменитого военачальника Урлок Гора.
Они были хороши, так говорилось в отчетках. Призракам еще только предстояло встретиться с ними. Большинство противников, с которыми приходилось сражаться танитцам, были радикальными фанатиками: инфарди, зойканцы, кающиеся. Фанатики Хаоса, потерявшие рассудок на почве своей нечестивой веры и вооружившиеся. Но Кровавый Пакт – это солдаты, культ военного братства, каждый из них поклялся служить Гору в ходе ужасного ритуала, включающего порез ладоней о зубчатые края его древней брони космодесантника.
Они были хорошо тренированы, послушны и эффективны согласно стандартам Хаоса, слепо преданы как своим темным демоническим богам, так и извращенному воинскому кредо. Подразделениями Кровавого Пакта на Фэнтине командовал предположительно Сагиттар Слэйт, один из наиболее доверенных полководцев Урлок Гора.
Локсатли были чем-то иным. Наемники ксеносы, чужацкое племя, принятое в состав ударных войск архиврага. Их смертоносная жажда боя быстро становилась легендой. Или, по крайней мере, пищей для казарменных кошмарных историй.
- Как вы уже читали в приказах о наступлении, первая волна ударит по главному куполу. Это вы и ваши люди, полковник Жайт.
Жайт, раздражительный, грубый человек на другом конце стола, кивнул. Он был полевым командиром Седьмого урдешского штурмового полка, состоявшего из девяти тысяч солдат. Он носил черно-белый камуфляж своего подразделения. Урдешцы были основной силой имперских войск на Фэнтине, по крайней мере, численно, и Гаунт знал это. Его Призраки, насчитывавшие немногим более трех тысяч, были по большей части легкой поддержкой.
Урдеш, знаменитый мир-кузница, был завоеван архиврагом несколько лет назад. Люди Гаунта уже встречались с продукцией оружейных цехов и танковых заводов завоеванного мира на Хагии. Урдешские полки, восемь из которых были знамениты как хорошие ударные войска, как и танитцы, были лишены дома. Но разница заключалась в том, что у урдешцев все еще был мир, который можно было отвоевать.
Даже сейчас, Урдешские Шестой, Четвертый Легкий и Десятый были вовлечены в освободительную войну за свой мир. Непристойная манера держаться Жайта, вероятно, указывала на факт, что он и его люди предпочли бы быть там, а не здесь и сражаться за какие-то вонючие паровые предприятия.
Все же Гаунт сожалел о том, что главная атака выпала не его людям. Он чувствовал, что они справились бы с этим лучше.
- Вторая волна пойдет здесь. Вторичный купол. Это ваши танитцы, Гаунт. Во вторичном куполе расположены паровые предприятия Сиренхольма, но, как ни странно, это не ваша основная цель. Я знаю, что это идет вразрез с тем, что я говорил ранее, но нам необходимо обезопасить Сиренхольм как позицию для сосредоточения войск. Это жизненно важно. Нашим настоящим трофеем станет Уранберг, и нам нечего надеяться взять его, пока у нас не появится база в этой полусфере, чтобы работать оттуда. Сиренхольм – это врата к нашей победе на Фэнтине, друзья мои. Плацдарм к нашему триумфу.
Ван Войтц направил указку на самый маленький купол.
- Третья волна возьмет третичный купол. Фэнтинские Неборожденные майора Фазалура поведут их за собой при поддержке урдешских ударных войск.
Фазалур, рядом с Гаунтом, наконец, улыбнулся. Это был закаленный в боях бритоголовый человек. На нем был кремовый мундир местной армии. Гаунт знал о лояльности присутствующих в этой защищенной силовым экраном комнате. Жайту не терпелось поучаствовать в войне где угодно, войне, которая была так важна для него и его людей. Даур, как и сам Гаунт, сожалел о том, что Призраки пойдут в атаку такими неподготовленными. Фазалур жаждал, чтобы его людям выпала честь возглавлять освобождение его собственного фесова мира. Но Фэнтинские Неборожденные насчитывали менее шести сотен. Не важно, насколько они храбры или целеустремленны, им придется позволить другим отвоевать их высокие города.
- Комментарии? – спросил лорд-генерал.
Последовала неловкая пауза. Гаунт знал, что, по меньшей мере, трое за столом умирали от желания облегчить душу и пожаловаться.
Но никто не заговорил.
- Хорошо, - сказал лорд-генерал.
Он сделал знак рукой своему адъютанту.
- Давайте опустим силовой экран, пусть нам принесут освежающие напитки. Я думаю, мы все должны выпить за начало операции.
Угощение после брифинга должно было создать праздничную атмосферу, призванную сломать лед между командующими, которые мало знали друг друга. Но все вышло натянутым и принужденным.
Опрокинув рюмку марочного амасека лорда-генерала, Гаунт ушел рано, пройдя по паркетному полу палубы мостика, и вверх по винтовой лестнице на переднюю наблюдательную палубу дирижабля.
Он стоял на металлической решетке, подвешенной на натянутых тросах внутри перевернутого купола из бронированного стекла. За его пределами бесконечное небо Фэнтина кипело и пенилось. Он посмотрел вниз. Не было видно никакой земли. Только миллионы квадратных километров клубящихся облаков.
Там были быстро движущиеся клочья жемчужных изваяний, пунктирные линии перистых облаков, переливчатые полосы почти серебряного цвета.
Густая тьма просачивалась сквозь обрывки туч, причудливые завитки смога и выбросы в атмосферу. Далеко внизу случайные вспышки воспламенившегося газа расцветали в плотных нездоровых облаках.
Фэнтин был промышленным миром в течение пятнадцати столетий, и теперь он был по большей части непригоден для человека. Бесконтрольная добыча полезных ископаемых и перепроизводство нефтехимических продуктов разрушили поверхность и создали смертельный слой загрязненного воздуха глубиной пять километров.
Остались только наиболее возвышенные места. Острые горные пики и самые верхние уровни давно мертвых ульев. Эти пики и шпили возвышались над морями коррозионного газа и создавали отдельные острова, где люди, чья жадность сгубила этот мир, могли продолжать населять его. Места вроде Сиренхольма и Уранберга.
И единственной причиной существования этих рискованных поселений было продолжение использования химических ресурсов Фэнтина.
Скользнув под поручень, Гаунт уселся на краю пешеходного мостка, так что его ботинки свисали. Вытянув шею, он мог рассмотреть широкое днище дирижабля. Гофрированные газоходы. Панели из упрочненного брезента. Они отсвечивали охряным цветом в нездоровом свете наполовину севшего солнца. Он мог видеть одну из огромных двигательных гондол, здоровенные лопасти ее пропеллера были больше титана полководца.
- Они сказали, что я могу найти тебя здесь, Ибрам.
Гаунт посмотрел вверх. Полковник Колм Корбек присел рядом с ним.
- Что нового, Колм? – спросил Гаунт, кивнув своему заместителю.
Большой человек с густой бородой оперся о поручень. Его оголенные предплечья были как окорока, украшенные под волосами синими спиралями и звездами.
- Итак, что говорил лорд-генерал Ван Войтц? – сказал Корбек.
- И каков он? – добавил он, садясь рядом с Гаунтом, свесив ноги с решетки.
- Я как раз сам об этом думал. Иногда трудно понять, каков командующий. Дравере и Штурм не в счет, фес с ними. Ублюдки, они оба. Но Булледин и Слайдо…оба они были хорошими людьми. Меня всегда возмущал тот факт, что Люго заменил Булледина на Хагии.
- Люго, - проворчал Корбек. – Только не начинай…
Гаунт улыбнулся.
- Он поплатился. Макарот разжаловал его.
- Император защищает, - ухмыльнулся Корбек.
Он достал флягу из кармана штанов, отхлебнул и предложил ее Гаунту.
Гаунт покачал головой. Он воздерживался от алкоголя почти с пураитанской убежденностью со времен темных дней на Хагии несколько месяцев назад. Там он и его Призраки едва не заплатили за ошибки лорда-генерала Люго. Загнанный в угол и расстроенный, мучимый острым чувством ответственности, налагаемой на него его наставниками Слайдо и Октаром, Гаунт подошел ближе к личному краху, чем когда-либо в своей карьере. Он сильно запил, позорно, и позволил своим людям страдать. Только милость Императора, а возможно и Беати святой Саббат, спасли его. Он отбился от сил Хаоса и своих личных демонов и разбил архиврага, заставив оттянуть войска за считанные часы до падения Хагии.
Хагия была спасена, Люго опозорен, а Призраки выжили, и как активное соединение, и физически. Никакой из этих с трудом пройденных этапов Гаунт не хотел бы повторить.
Корбек вздохнул, забрал назад флягу и отпил снова. Он скучал по старому Гаунту, командиру, который мог расслабиться и пить ночь напролет со своими людьми столь же усердно, сколь мог сражаться за них на следующий день. Корбек понимал осторожность Гаунта и не имел никакого желания видеть своего любимого командира снова впавшим в неистовое пьяное недовольство. Но ему не хватало свойского Гаунта. Теперь между ними была дистанция.
- Итак, каков этот Ван Войтц?
- Ван Войтц хороший человек, я думаю. Я слышал о нем только хорошие отзывы. Мне нравится его стиль командования.
- Чувствую, что есть «но», Ибрам.
Гаунт кивнул.
- Он направляет урдешцев в первую атаку. Не думаю, что они переживают за это дело. Он должен доверять мне, и тебе. Призракам, я имею ввиду.
- Может быть, он на нашей стороне на этот раз.
- Может быть.
- Как ты сказал, часто трудно составить мнение о командующем с первого взгляда.
Гаунт повернулся и посмотрел на Корбека.
- Что ты имеешь ввиду?
- Посмотри на нас.
- Что «посмотри на нас?»
Корбек пожал плечами.
- Когда я впервые тебя увидел, то подумал, что на мою голову свалился самый худший командир в Империуме.
Они оба рассмеялись.
- Конечно, моя планета погибала в то время, - сказал Корбек, когда их веселье поутихло. – Затем, я обнаружил, что ты…
- Что?
- Ладно.
Гаунт поднял тост с воображаемой рюмкой. Спасибо за этот дежурный жест доверия.
Корбек посмотрел на Гаунта, все веселье ушло из его взгляда.
- Ты лучший фесов командир, какого я только встречал, - сказал он.
- Спасибо, Колм, - сказал Гаунт.
- Эй, - тихо сказал Корбек. – Смотрите, сэр.
Снаружи выглянуло солнце, и ядовитые облака уплыли прочь от иллюминаторов. Они посмотрели наружу и увидели широкий силуэт дирижабля, эскортировавшего их. Дирижабль, в километр длиной, окрашенный в серебро снизу и в белый сверху. Они насчитали восемь двигательных гондол вдоль его днища с вращающимися гигантскими пропеллерами. За его пределами во внезапно мерцающем свете они заметили следующий дирижабль в построении.
Плывущие острова, вооруженные и бронированные, каждый нес до четырех тысяч человек на борту.
- Фес! – повторял Корбек. – Ущипни меня! Мы на борту одного из них?
- Да.
- Я знал это, но стоит увидеть это, чтобы знать, ты знаешь, что я имею ввиду?
- Да.
Гаунт посмотрел на Корбека.
- Мы готовы, Колм?
- Не совсем. Я даже не собираюсь говорить тебе о ситуации с боеприпасами. Но…ладно, мы готовы настолько, насколько можем.
- Тогда этого достаточно для меня.
* Примечание. Я в курсе, что правильно Гонт, а не Гаунт. Но раз в первых четырех книгах использовался именно этот вариант, то я тоже буду его использовать. То же касается и других имен собственных.
Пролог
ПРИЗРАКИ ГАУНТА
ОРУЖИЕ ТАНИТА
Дэн Абнетт
Посвящается Бену Стемптону в благодарность за Ларкина и Ангелаl
В конце шестнадцатого года Крестового похода за миры Саббат резкое наступление Военмейстера Макарота на стратегически важную систему Кабал, которое было столь сильным и уверенным на начальном этапе, остановилось. Три четверти целевых планет, включая два имеющих дурную славу мира-крепости, были взяты силами имперского Крестового похода, а оккупационные армии архиврага Хаоса были разбиты наголову или обращены в бегство. Но, как и предупреждали многие флотские командующие, наступление слишком растянулось, и образовались уязвимые выступы с трех сторон.
Урлок Гор, один из наиболее талантливых военачальников архиврага, успешно использовал жестоких наемников локсатлей и провел гениальное контрнаступление вдоль фланга, захватывая один за другим Энотис, Хан V, Каиус Иннейт и Белшиир Байнери. Жизненно важные пути снабжения, особенно те, что служили для доставки запасов топлива на растянутый флот Крестового похода, были перекрыты. Героическая авантюра Макарота, которая, как он надеялся, поможет ему безоговорочно выиграть кампанию, теперь казалась безрассудной. Если не будут найдены новые пути снабжения и новые ресурсы не станут доступны, отвоеванный с таким трудом Кабал Сейлиент погибнет. В лучшем случае, имперская атака обратится в отступление. В худшем – она свернется и начнется вторжение.
Военмейстер Макарот поспешно передислоцировал важные элементы своего фланга в попытке открыть новые линии снабжения. Все вовлеченные лица знали, что результат этой импровизации точно решит судьбу Кабала Сейлиент, а возможно и самой войны.
Ключевыми мирами были богатые прометием планеты, такие как Гигар, Эондрифт Нова, Анаксимандр и Мирридон, миры-кузницы Урдеш, Танзина IV и Ариадна с их запасами твердого топлива, паровые предприятия Райдола и Фэнтина…
- из Истории последних имперских Крестовых походов
ПРОЛОГ: СЕРЕБРЯНЫЙ КИНЖАЛ
БОЕВОЙ ДИРИЖАБЛЬ «НИМБУС», ПОБЕРЕЖЬЕ ЗАПАДНОГО КОНТИНЕНТА, ФЭНТИН, 211.771, M41
«Не думаю, что кто-либо из нас знал, во что мы ввязываемся. Фес, я рад, что не знал, во что ввязываюсь!»
- сержант Варл, командир 1 отделения, Танитский Первый
Удушающий захват был последним, чего он ожидал.
Рядовой Глейн Ларкин приземлился с глухим ударом в месте столь темном, что он не мог рассмотреть даже руку перед лицом. Он немедленно перевернулся, как полковник говорил ему на учениях. Животом вниз.
Где-то в темноте, справа, он услышал, как сержант Обел кричит людям из своего звена, чтобы те нашли укрытие. Это было шуткой для новичков. Укрытие? Как они могут найти укрытие, если они не видят даже задницы тех, кто перед ними?
Ларкин лег и ощупал место вокруг себя, пока его пальцы не нашли вертикальную поверхность. Наверно, стойка. Подпорная стена. Он подполз к ней, затем вынул лазерную винтовку из мягкого пластикового чехла. Это то, что он мог сделать на ощупь. Его пальцы пробежались вдоль приклада из налового дерева, ударно-спускового механизма, смазанный разъем вверху был готов к установке прибора ночного видения.
Кто-то закричал в темноте рядом. Какой-то фесов бедолага сломал лодыжку во время выброски.
Ларкин почувствовал, как внутри него нарастает паника. Он достал прибор ночного видения из сумки, вставил на место, открыл колпачок и уже собирался посмотреть в него, когда чья-то рука обвилась вокруг его шеи.
- Ты покойник, танитец, - чей-то голос сказал ему на ухо.
Ларкин покрутился, но захват не ослабел. Кровь глухо стучала у него в висках по мере того, как удушающий захват сжимался и сдавливал его трахею и сонную артерию. Он попытался крикнуть «Выбыл!», но его горло было перекрыто.
Раздался хлопающий звук и осветительные лампы зажглись наверху. Зона выброски внезапно ярко осветилась. Черные тени, угловатые и плотные пролегли вокруг него.
Он увидел нож.
Танитский прямой серебряный тридцатисантиметровый кинжал застыл перед его лицом.
- Фес! – пробулькал Ларкин.
Раздался пронзительный свист.
- Поднимайся, ты, идиот! – приказал комиссар Виктор Харк, шагая вдоль отсека со свистком в руке. – Ты рядовой! Поднимайся! Ты направился не в ту сторону!
Лампы под потолком зашипели, заливая широкий отсек бледным желтым светом. Среди разбросанных упаковочных контейнеров и гофрированных листов металла солдаты в черной военной форме моргали и поднимались на ноги.
- Сержант Обел!
- Комиссар?
- Подойдите сюда!
Обел поспешил навстречу комиссару. Позади Харка в сумраке вспыхнул низкоимпульсный лазерный огонь.
- Прекратите это! – закричал Харк, оборачиваясь. – Вы все покойники в любом случае! Прекратить огонь и занять исходное положение в начальной позиции два!
- Да, сэр! – раздался голос с вражеской стороны.
- Отчет? – сказал Харк, глядя в покрасневшее лицо Обела.
- Мы высадились и рассеялись, сэр. Образец тета. Мы нашли укрытие…
- Как замечательно! Вы считаете несущественным, что восемьдесят процентов вашего подразделения направилось не в ту сторону?
- Сэр, мы…запутались.
- Вот те на! В какой стороне север, сержант?
Обел достал компас из кармана формы.
- В этой стороне, сэр.
- Наконец-то! Циферблат светится в темноте не просто так, сержант.
- Харк?
Комиссар Харк обернулся на зов. Высокая фигура в длинном плаще прошла через отсек и присоединилась к нему. Для всего мира она выглядела как тень Харка, вытянутая и размытая в плохом освещении.
- Как, по-вашему, вы справились? – спросил комиссар-полковник Ибрам Гаунт.
- Как, по-моему, я справился? Я думаю, вы убили нас. И заслуженно.
Гаунт подавил усмешку.
- Будьте справедливым, Харк. Все эти парни в укрытии. Они бы вскоре поняли, в какую сторону двигаться, если бы это был настоящий лазерный огонь.
- Это очень великодушно, сэр. По моим подсчетам это победа на семьдесят пять процентов для пассивного отряда.
Гаунт покачал головой.
- Не более, чем на пятьдесят пять-шестьдесят. У вас все еще оставалось окно, которое можно было использовать.
- Ненавижу поправлять вас, сэр, - сказал высокий, худой танитец в камуфляжном плаще, который вышел из рядов Обела.
- Маквеннер? – приветствовал Гаунт мрачного скаута, одного из элиты Маккола. – Продолжай, поправь меня.
У Маквеннера было длинное лицо с высокими скулами из-за чего все, что он говорил, казалось жутким и мрачным. У него была синяя татуировка в виде полумесяца под правым глазом.
Многие считали, что он очень похож на Гаунта, хотя у Маквеннера волосы были черными, как у всех танитцев, в то время как Гаунт был блондином с волосами соломенного цвета. Гаунт также был крупнее: выше, шире и внушительней.
- Мы слышали как они высаживались во время отключения света, и у меня было пять человек среди них.
- Пять?
- Бонин, Каобер, Дойл, Куу и я сам. Только с кинжалами, - добавил он, указывая карандашом. – Мы поймали восьмерых из них, пока свет был отключен.
- Как вы могли видеть? – спросил Обел печально.
- Мы надели повязки на глаза, пока свет еще не отключили. Наше ночное зрение приспособилось.
- Хорошая работа, Маквеннер, - заметил Гаунт. Он старался избегать жесткого взгляда Харка.
- Вы застали нас врасплох, - сказал Харк.
- Очевидно, - ответил Гаунт.
- Итак, они не готовы. Не к этому. Не к ночной высадке.
- Они должны быть готовы! – проворчал Гаунт. – Обел! Приберегите свои извинения для солдат до повторных прыжков с башен. Мы перегруппируемся и сделаем это снова!
- Да, сэр! – бойко ответил Обел. – Гм…рядовой Логлас сломал голень в последних учениях. Ему необходим медик.
- Фес! – сказал Гаунт. – Хорошо, идите. Всем остальным перегруппироваться!
Он подождал, пока медики Лесп и Чайкер вынесли стонавшего Логласа из отсека. Остальные из отделения Обела взбирались по лесам на шестнадцатиметровые башни для прыжков и сворачивали тросы для беспарашютного десантирования, готовые занять позиции для высадки.
- Выключить свет! – крикнул Гаунт. – Давайте будем делать это снова, пока не сделаем все правильно!
- Ты слышал его, - выдохнул Ларкин. – Все кончено. Мы начинаем заново!
- К счастью для тебя, танитец.
Удушающий захват ослабел и Ларкин, наконец, отошел в сторону, восстанавливая дыхание.
Рядовой Лайджа Куу шагнул прочь от него и спрятал в ножны свой серебряный кинжал.
- Но я поймал тебя, танитец. Точно-точно!
Ларкин подобрал свое оружие, закашлявшись. Снова раздался пронзительный свист.
- Фесов идиот! Ты чуть не убил меня!
- Твое убийство было частью учений, танитец, - ухмыльнулся Куу, пронзая взволнованного старшего снайпера хитрым взглядом.
- Предполагалось, что ты пометишь меня этим! – гневно возразил Ларкин, указывая на карандаш среди снаряжения Куу.
- О, да! – изумился Куу, словно видел карандаш впервые.
- Ларкин! Рядовой Ларкин! – раздался голос сержанта Обела в отсеке. – Ты собираешься присоединиться к нам?
- Сэр! – воскликнул Ларкин, укладывая свою лазерную винтовку обратно в чехол.
- Бегом марш, Ларкин! Пошли!
Ларкин повернулся к Куу, еще одно грубое ругательство готово было сорваться с его губ. Но Куу исчез.
Обел ждал его у подножия одной из вышек. Несколько последних человек взбирались по лесам, полный десантный комплект затруднял их движения. Пара еще стояла у подножия вышки и вытирала губками, смоченными водой, следы красной краски со своей формы.
- Проблема? – спросил Обел.
- Нет, сэр, - сказал Ларкин, поправляя перевязь чехла своего оружия. – За исключение того, что Куу это фесова угроза.
- В отличие от настоящих врагов, которые белые и пушистые. Тащи свою костлявую задницу на вышку, Ларкин!
Ларкин поднялся по каркасу. Наверху осветительные приборы отключались один за другим.
В шестнадцати метрах над полом на решетчатой платформе солдаты выстраивались в три шеренги. Над ними была арка из лесов, имитирующая размер и форму выходного люка десантного корабля, которая вела на рампу, сухо окрещенную кем-то «доской». Гутс, Гаронд и Анкин сгруппировались там, изготовившись к прыжку, страховочные тросы были обмотаны вокруг их колен. Один конец каждого троса был закреплен на раме над доской.
- Давай в строй! – пробормотал Обел, проходя мимо звена. Ларкин поспешил занять свое место.
- Покойник, Ларкс? – спросил Брагг, освобождая для него место.
- Фес, да. А ты?
Брагг погладил красное пятно на своем кителе, которое он не смог оттереть губкой.
- Даже не видел их, - сказал он.
- Разговорчики в строю! – гаркнул Обел. – Токар! Затяни потуже эти стропы или ты запутаешься. Феникс! Где твои фесовы перчатки?
Последние лампы погасли. Где-то внизу Харк просвистел. Три коротких свистка. Сигнал двухминутной готовности.
- Будьте готовы! – сказал Анкин ожидающим рядам.
Ларкин не видел людей на соседних вышках. Он не видел даже сами вышки. Тьма была темнее даже самой безлунной ночи на Таните.
- Дайте пройти, - прошептал голос позади них. Быстро прикрытая вспышка озарила зеленым светом еще одного человека, присоединившегося к ним. Это был Гаунт.
Он немного прошелся среди них.
- Слушайте! – шепотом сказал он, так, чтобы они все слышали его. – Я знаю, что эти учения новые для вас, и никому из вас они не нравятся. Но вы должны с ними справиться. В Сиренхольме не будет посадочной площадки. Я это гарантирую. Пилоты первоклассные и они доставят нас так близко, как только возможно. Но даже в этом случае это может быть намного больше шестнадцати метров.
Несколько солдат тяжело вздохнули.
- Десантный трос тридцать метров в длину, - сказал Гаронд. – Что будет, если нас сбросят выше?
- Взмахни руками, - сказал Гаунт. Раздались смешки.
- Зацепись крюком и быстро скользи. Держи колени согнутыми. И двигайся. Десантные корабли не могут оставаться на месте дольше, чем это необходимо. Вы будете идти по трое за раз, и может быть больше одного человека на тросе в любое время. Когда достигнете поверхности, быстро двигайтесь. Это штык, рядовой?
- Да, сэр.
- Убери его. Никаких примкнутых штыков, пока вы не высадитесь. Даже когда будете делать все по-настоящему. Оружие в безопасном режиме. Если у вас складной приклад, сложите его. Затяните плотно стропы и ремни снаряжения и подоткните их. И помните, когда все будет происходить по-настоящему, вы все будете в противогазах, что добавит веселья. Уверен, сержант Обел рассказал вам все.
- Похоже, это усвоится лучше, если вы это повторите, сэр, - сказал Обел.
- Уверен, что так, - Гаунт снял плащ и фуражку и застегнул пряжку на поясе с крючьями. – Логлас выбыл, так что у вас не хватает человека. Я займу его место.
Он занял место в отряде. Свисток Харка издал одну длинную ноту. Гаунт потушил свою лампочку. Наступила кромешная тьма.
- Пошли! – прошептал он. – Объявляйте учения, сержант!
- В зону высадки! – проинструктировал Обел, теперь он говорил через вокс-гарнитуру. – Развертываться! На фронт! Убрать тросы!
- Убрать тросы! – повторяли хором люди из темноты. Они уже закрепили крючья.
- Пошли!
Ларкин слышал трение тросов по мере их натяжения, когда они принимали вес первого человека.
- Пошли!
Вспышки низкоимпульсного огня проблеснули в темноте внизу. Ларкин шагнул из-под арки, держась за край кителя, шедшего впереди. Затем этот человек ушел.
- Пошли!
Он нащупал трос и зафиксировал свой крюк на нем.
- Давай!
Ларкин затянул стропы и шагнул в пустоту. Он дико раскачивался. Крюк дергался и свистел, когда сломал диск, прикрепленный к тросу. Он чувствовал запах нейлона, нагревшегося от трения.
Удар получился еще более тяжелым, чем в предыдущий раз. Палуба вышибла из него весь воздух. Он пытался высвободить крюк и откатился в сторону до того, как приземлился идущий за ним.
Он снова лежал на животе, как и в прошлый раз. Его плечо уперлось в твердую поверхность, когда он полз вперед и развернулся к ней спиной. Где же вспышки? Где, к фесу, вспышки?
Его лазерная винтовка была расчехлена, и прицел был на месте. Кто-то пробежал мимо него, и его вокс-гарнитура заполнилась сигналами.
Ларкин посмотрел в прибор ночного видения, который давал картинку в зеленых тонах, как фантомный вихрь. Вспышки вражеского огня были как маленькие точки света, дававшие остаточное изображение на видоискателе.
Он увидел фигуру в укрытии слева от себя, внизу за бочками с маслом.
Это был Маквеннер с карандашом в руке.
- Хлоп! – сказал Ларкин, и его оружие выплюнуло низкоэнергетический разряд.
- Фес! – сказал Маквеннер и откинулся назад. – Выбыл!
Наверху зажглись огни. Мерцающий, сине-белый свет залил зону высадки.
- Подняться и выбрать! – отрывисто приказал Обел по воксу.
Ларкин осмотрелся. Они были на месте и на этот раз направлялись в правильную фесову сторону.
Люди продвигались вперед. Ларкин остался на месте. Он был более полезен для них, будучи неподвижным и в режиме охоты.
Он увидел, как Бонин выслеживал двоих из его отряда и заставил выбыть его из игры тоже.
Световые разряды мелькнули справа от Ларкина. В отсеке зазвенело. Некоторые из отряда Обела вместе с людьми из соседней вышки вступили в полномасштабную схватку с пассивной командой. Ларкин слышал крики «Выбыл!» пять или шесть раз.
Затем он услышал, как кто-то закричал от настоящей боли.
Просвистел свисток Харка.
- Прекратить! Прекратить и стоять на месте!
Огни зажглись снова, медленно и слабо.
Появился Харк.
- Лучше. Лучше, Обел.
Люди начали подниматься. Бонин прошел мимо Ларкина.
- Хорошо справился, - сказал он.
Гаунт вышел вперед, освещенный огнями.
- Маквеннер? – позвал он. – Подсчитай.
- Сэр, - сказал Маквеннер.
Скаут выглядел несчастным.
- Тебя пометили? – спросил Гаунт.
- Думаю, это был Ларкин, сэр. Мы набрали около тридцати очков в этот раз, это все.
- Это должно сделать тебя немного счастливее, - сказал Гаунт Харку.
- Медика!
Все повернулись. Брагг спотыкаясь, вышел из-за пустых ящиков из-под боеприпасов, зажимая темно-красное пятно на плече, которое не было краской.
- Что случилось? – спросил Гаунт.
- Куу уколол меня, - прорычал Брагг.
- Рядовой Куу, выйти вперед! – рявкнул Харк.
Куу появился из укрытия. Его лицо, рассеченное надвое старым шрамом сверху донизу, не выражало никаких эмоций.
- Не хочешь объяснить? – спросил его Харк.
- Было темно. Я боролся с большим ф…с Браггом. Я был уверен, что у меня в руке карандаш, сэр. Точно-точно.
- Он уколол меня своим фесовым кинжалом! – кисло пожаловался Брагг.
- Достаточно, Брагг. Пойди, найди медика, - сказал Гаунт. – Куу, ко мне с докладом в шестнадцать ноль-ноль для дисциплинарного взыскания.
- Сэр.
- Отдавай честь, черт бы тебя побрал!
Куу быстро отдал честь.
- Стань в строй, и чтобы я больше не видел этот кинжал, пока мы не в бою!
Куу прошел назад к пассивному отделению. Когда он проходил мимо Ларкина, он повернулся и посмотрел на снайпера своими холодными зелеными глазами.
- На что уставился, танитец?
- Ни на что, - ответил Ларкин.
- Позвольте мне объяснить, - сказал сержант Кеглан Варл.
Он положил свое лазружье гвардейского образца на стойку склада Муниторума и провел тыльной стороной ладони по всей ее длине, словно шоумен перед началом трюка.
- Это лазкарабин стандартного образца марк III, выпущенный оружейниками Танит Магна, упокой Боже-Император их промасленные пальцы. Обратите внимание на деревянный приклад. Прекрасно, не так ли? Настоящее танитское наловое дерево, подлинный товар. И на металлическую часть, все отполировано так, чтобы уменьшить блеск. Видите?
Клерк Муниторума, толстый человек с рыжими сальными волосами в накрахмаленной мантии, стоял с другой стороны стойки и смотрел на танитца без всякого интереса.
- Вот в чем дело, - сказал Варл, постукивая по пазу для боеприпасов на оружии. – Это энергетический порт третьего размера. Принимает энергоячейки третьего размера. Они могут быть короткими, длинными, серповидными, квадратными или круглыми, но они должны быть третьего размера, иначе они не подойдут. Третьего размера. Тридцать миллиметров с задним креплением. Я понятно объясняю?
Клерк пожал плечами.
Варл вытащил энергоячейку из вещевого мешка и передал ее через стойку.
- Вы снабдили мою роту пятым размером. Пятым размером, видите? Они тридцать-четыре миллиметра и с плоской передней стороной. Вы можете сказать, что это не третий размер только лишь, глядя на них, но если вы сомневаетесь, на них нанесена большая цифра 5 сбоку в качестве ручного путеводителя.
Клерк взял энергоячейку и посмотрел на нее.
- Нам сказали выдать боеприпасы. Восемьсот ящиков. Стандартного образца.
- Стандартного образца три, - сказал Варл терпеливо. – Это стандартный размер пять.
- Стандартного размера, они сказали. У меня есть квитанция.
- Уверен, что есть. А у Танитского Первого и Единственного полно ящиков боеприпасов, которые он не может использовать.
- Там говорилось, стандартного образца.
Варл вздохнул.
- Все стандартного образца! Это фесова Имперская Гвардия! Стандартного образца ботинки, стандартного образца котелок, стандартного образца мешки для трупов! Я стандартного образца пехотинец, а ты стандартного образца безголовый, и в любую минуту мой стандартного образца кулак готов вбить твой нос в твой очень нестандартный мозг!
- Незачем меня оскорблять, - сказал клерк.
- О, думаю, есть причина, - тихо сказал сержант Гол Колеа, присоединяясь к Варлу за стойкой.
Колеа был крупным мужчиной, бывшим шахтером с Вергхаста, он возвышался над своим танитским товарищем. Но не его размеры немедленно всполошили клерка. Это был его мягкий тон и спокойные глаза. Варл был явно колючим и агрессивным, но вновь пришедший так и сочился едва сдерживаемым гневом под маской спокойствия.
- Скажи ему, Гол, - сказал Варл.
- Я покажу ему, - сказал Колеа и помахал рукой.
Гвардейцы, все так называемые Призраки, начали собираться и тащить ящики с боеприпасами. Они начали ставить их на стойку, пока не осталось свободного места. Затем они начали складировать их на палубе.
- Нет, нет! – закричал клерк. – Нужно получить подписанную квитанцию, прежде, чем вы сможете вернуть эти.
- Я вот что вам скажу, - произнес Колеа. – Давайте не будем. Давайте просто поменяем эти на ящики с третьим размером.
- У нас нет…у нас нет третьего размера, - сказал клерк.
- У вас что? – воскликнул Варл.
- Нам не говорили привозить их. На Фэнтине пятый размер…
- Только не говорите стандартный образец. Не говорите это! – предупредил Варл.
- Вы говорите, что у благословенного Муниторума нет боеприпасов для всего Танитского полка? – спросил Колеа.
- Фес! – выругался Варл. – Мы вот-вот пойдем в атаку на…как он называется?
- Сиренхольм, - подсказал Колеа.
- Это место. Мы вот-вот пойдем в атаку, а вы нам такое говорите? Чем мы будем пользоваться?
Варл вытащил свой танитский кинжал из ножен и показал клерку длинный прямой серебряный клинок.
- Предполагается, что мы возьмем город при помощи этого?
- Если нам придется.
Призраки застыли, внимательно слушая говорившего. Майор Элим Роун тихо зашел на склад.
- Мы бывали и в худших ситуациях. Если танитский серебряный кинжал это все, что у меня есть, значит, это все, что мне надо.
Майор посмотрел на клерка, и клерк задрожал. Взгляд Роуна был способен вызвать такую реакцию. Было в нем что-то змеиное, в его полуприкрытых глазах и холодных манерах. Он был строен, темноволос и красив, и, как большинство танитцев имел татуировку. У Роуна была синяя звезда под правым глазом.
- Варл, Колеа, верните своих людей в казармы. Соберите лидеров отрядов и сделайте опись. Я хочу знать, сколько пригодных боеприпасов у нас осталось. Подсчитайте все. Не позволяйте никому прятать их в носках или вещмешках. Соберите все, и мы распределим их равномерно.
Сержанты отдали честь.
- Фейгор, - сказал Роун, поворачиваясь к своему мрачному адъютанту. – Иди с ними и принеси мне опись. Не трать на это весь день.
Фейгор кивнул и последовал за солдатами.
- Теперь, - сказал Роун, вновь поворачиваясь к клерку, - посмотрим, что мы можем отсортировать.
Рядовой Майло Брин, самый молодой Призрак, сидел на своей койке и смотрел на молодого человека на соседней.
- Это очень здорово, - сказал Майло, - и это тебя убьет.
Другой парень посмотрел на него озадаченно и недоверчиво. Он был вергхастцем по имени Ноа Вадим, одним из множества новых Призраков, набранных после осады улья Вервун, чтобы пополнить ряды Танитского полка. Все еще существовало соперничество между двумя лагерями. Танитцы негодовали по поводу нового пополнения, а вергхастцы негодовали по поводу этого негодования. По правде говоря, они медленно объединялись теперь. Полк выдержал битву за храмовый мир Хагию несколько месяцев назад и, как это обычно бывает на войне, товарищество и общая цель сплотили танитцев и вергхастцев в одну сильную компанию.
На сейчас вергхастцы и танитцы все еще были разных пород. Было так много мелких отличий. Как, например, акцент: грубый вервунский протяжный говор против напевного танитского акцента. Или как цвета: танитцы в большинстве своем были бледными и темноволосыми, в то время как вергхастцы были более разнообразны, что типично для города-улья таких размеров. Оружие вергхастцев имело складные металлические приклады, в то время как оружие танитцев имело жесткие приклады из налового дерева.
Вадим держал самое большое отличие в руках: значок полка. Рекруты из улья Вервун носили серебряный значок в виде топора и граблей, обозначавший их родной мир. Танитцы носили золотой, окруженный венком череп, на фоне кинжала с девизом «За Танит, за Императора».
- Что ты имеешь ввиду, говоря «убьет»? – спросил Вадим.
Он полировал до блеска свой значок в виде топора и граблей при помощи куска хлопчатобумажной ткани.
- Будет смотр в двадцать ноль-ноль.
- Я знаю, а еще будет ночная атака через день или два. Блестящий предмет поймает отражённый свет.
- Но комиссар Гаунт ожидает…
- Гаунт ожидает, что все будут готовы к битве, когда придет время. Для этого проводится смотр. Готовность к войне, а не к параду.
Майло протянул Вадиму свою пилотку и молодой вервунец взял ее.
- Видишь?
Вадим посмотрел на значок, закрепленный на краю. Он был чистым, но не отражающим, матовым, как гранит.
- Немного камуфляжной краски или сапожного крема убирают блеск.
- Хорошо.
Вадим посмотрел более пристально на значок Майло.
- Что это за шероховатые кромки здесь, с каждой стороны? Как будто что-то было отрезано.
- Изначально череп был на фоне трех кинжалов. Один для каждого из трех оригинальных полков. Танитского Первого, Танитского Второго и Танитского Третьего. Только Танитский Первый выбрался с родного мира.
Вадим слышал эту историю из вторых рук несколько раз, но еще никогда не решался спрашивать об этом танитцев напрямую. В качестве награды за службу предшественнику военмейстера Макарота Гаунт был удостоен личного командования танитскими силами. Это само по себе было необычным – командующий комиссар. Комиссары были политическими офицерами. Это объясняет официальное звание Гаунта – комиссар-полковник.
Около шести лет назад, в день Основания, на Танит ворвались легионы архиврага. Танит был потерян, это не вызывало сомнений. Для Гаунта был выбор: остаться и погибнуть вместе со всеми, либо отступить с теми силами, которые он мог спасти, чтобы сразиться в другой раз. Он выбрал последнее и отступил с людьми из Первого Танитского. Танитского Первого и Единственного. Призраками Гаунта.
Многие Призраки возненавидели Гаунта за то, что он не дал им шанса сразиться за свой мир. Некоторые, как, например, майор Роун, ненавидели его до сих пор. Но последние несколько лет доказали мудрость решения Гаунта. Призраки Гаунта одержали ряд побед в бою, что значительно помогло успеху Крестового Похода. Он заставил считать их спасение не лишенным смысла.
В улье Вервун, где имела место, вероятно, наиболее прославленная победа Гаунта, Призраки пополнили свои ряды. Вергхастские рекруты: разношерстные компании партизан, бывших солдат улья, обездоленных гражданских – все получили шанс присоединиться к делу военмейстера Макарота и отдать этим дань уважения за защиту великого улья.
- Мы удалили боковые кинжалы с герба, - сказал Майло. – Нам нужен только один танитский серебряный кинжал, чтобы напоминать нам, кто мы такие.
Вадим вернул пилотку Майло.
Казарма представляла собой прокуренное помещение, где люди валялись в койках или чинили свое снаряжение. Домор и Бростин играли в регицид. Нэн скверно играл на флейте.
- Как тебе эти учения? – спросил Майло Вадима.
- Высадка? Нормально. Довольно просто.
- Ты думаешь? У нас раньше были тренировки с веревками несколько раз, но не в темноте. Говорят, прыжок может быть длинным. Ненавижу высоту.
- А я ее не замечаю, - сказал Вадим.
Он достал банку сапожного крема из вещмешка и начал наносить его на свой значок, как предложил Майло.
- Почему?
Вадим расплылся в улыбке. Он был лишь немногим старше Майло, возможно ему слегка за двадцать. У него был резко очерченный нос, большой рот и маленькие озорные глазки.
- Я был кровельщиком. Ремонтировал антенны и листовую обшивку на Главном Шпиле. На высоких уровнях, часто без страховки. Думаю, я привык к высоте.
- Фес! – сказал впечатленный Майло.
Он лично видел Главный Шпиль улья Вервун. Были горы меньших размеров.
- Дашь какие-то советы?
- Ага, - сказал Вадим. – Не смотри вниз.
- Завтра, в двадцать три ноль-ноль наступит час Д, - сказал лорд генерал Бэртоль Ван Войтц.
Он сложил руки в белых перчатках почти как в молитве.
- Пусть Император защищает всех нас. Полевой смотр начинается в двадцать тридцать, к тому времени у нас будет метеопрогноз для наступления, дирижабли будут маневрировать на запасной аэродром. Я хочу, чтобы десантные корабли и корабли поддержки были готовы в двадцать один тридцать. Первая волна высадится в двадцать два ноль-ноль, вторая через десять минут, а третья волна в двадцать два тридцать.
Он взглянул на своих офицеров за широким, плохо освещенным штурманским столом.
- Вопросы?
Их не последовало, во всяком случае сразу. Гаунт, сидевший через два места слева от Ван Войтца, просматривал свою копию приказов по наступлению. За пределами силового купола, окружавшего место брифинга, команда мостика могучего дирижабля несла дежурство на своих постах и мерила шагами полированную древесину палубы.
- Давайте напомним себе, что на кону, - сказал лорд генерал, кивнув своему адъютанту.
Как и лорд генерал, помощник был одет в накрахмаленную изумрудно-зеленую флотскую униформу с безупречно белыми перчатками. Каждая пуговица с золотой аквилой на его груди блестела как звезда в мягком белом освещении. Адъютант нажал на кнопку на пульте управления, и трехмерная гололитическая модель Сиренхольма выросла над стеклянной поверхностью штурманского стола.
Гаунт сто раз уже изучал планы, но он все же воспользовался возможностью изучить это объемное изображение. Сиренхольм, как и все населенные пункты, еще существующие на Фэнтине, был построен на вершинах горной цепи, значительно возвышавшейся над смертельно загрязненными атмосферными океанами, покрывающими планету. Там было три главных купола, два самых больших гнездились вместе, а третий, меньший, под углом примостился на вторичном пике. Купола были массивными и плоскими, как шляпки лесных грибов. Их края выступали по сторонам почти вертикальных гор. На вершине каждого купола примостились антенны и мачты, а также лес вытяжных труб и теплообменников на западных склонах вторичного купола. Численность населения составляла двести три тысячи человек.
- Сиренхольм не крепость, - сказал Ван Войтц. – Ни один из городов Фэнтина таковой не является. Он не рассчитан на то, чтобы выстоять в войне. Если бы нужно было просто разбить врага здесь, мы бы сделали это с орбиты и не тратили бы время Имперской Гвардии. Но, я думаю, это стоит повторить, наша задача здесь – вернуть паровые предприятия. Выгнать врага и восстановить производство. Крестовый Поход отчаянно нуждается в топливном газе и жидких химикатах, которые производит этот мир.
Ван Войтц прочистил горло.
- Итак, нам нужна пехотная атака. И в условиях пехоты Сиренхольм – это крепость. Доки и ангары находятся под куполами и хорошо охраняются, так что нет зоны посадки. Это означает десантирование по тросам.
Он взял световую указку и показал узкие платформы, огибавшие купола.
- Здесь. Здесь. И здесь. Это единственные доступные зоны высадки. Они выглядят маленькими, я знаю. В действительности они около тридцати метров в ширину. Но они будут казаться маленькими любому, кто высаживается с десантного корабля на тросе. Последнее, что нам нужно завтра ночью – неточность.
- Могу ли я спросить, сэр, почему именно завтра?
Вопрос задал капитан Бэн Даур, вергхастец, четвертый офицер Танитского полка. Гаунт взял его с собой в качестве помощника. Корбек и Роун были заняты подготовкой людей, а Даур, как Гаунт знал, имел холодную голову в том, что касалось стратегии, и впитывал тактику как губка.
Ван Войтц задержался на соседе слева, низкорослом, суетливом человеке, одетом в черную кожу с красными нашивками Имперских Тактиков. Его звали Байота.
- Долгосрочный прогноз указывает на то, что погодные условия будут оптимальны завтра ночью, капитан, - сказал Байота. – Низкая облачность и отсутствие лунного света. Будет боковой ветер с востока, но он удержит облака позади нас и не помешает. Маловероятно, что будут лучшие условия на следующей неделе.
Даур кивнул. Гаунт знал, о чем он думает. Им бы не помешало еще несколько дней тренировки.
- Кроме того, - сказал лорд генерал, - я не хочу держать дирижабли в воздухе дольше, чем это необходимо. Мы провоцируем атаку вражеских воздушных истребителей.
Адмирал Орнофф, командующий дирижаблем, кивнул.
- Каждый день ожидания умножает вероятность перехвата.
- Мы увеличили эскортные патрули, сэр, - возразила коммандер Джагди.
Маленькая женщина с коротко остриженными черными волосами, Джагди была старшим офицером истребительного корпуса Фэнтина. Ее авиаторы предоставляли защиту дирижаблю, и они возглавят рейд.
- Принято, коммандер, - сказал Ван Войтц. – И мы благодарны за работу ваших летных офицеров и наземных команд. Тем не менее, я не хочу упустить нашу удачу.
- Какова численность противника в Сиренхольме? – тихо спросил Гаунт.
- По нашим подсчетам от четырех до семи тысяч, комиссар-полковник, - сказал Байота. – В основном легкая пехота из Кровавого Пакта с поддержкой.
- Что насчет локсатлей? – спросил Даур.
- Мы не думаем, что они там есть, - сказал тактик.
Гаунт записал число. Оно было неточным, и ему это не нравилось. Кровавый Пакт был стержнем сил Хаоса в этом субсекторе, персональной дружиной печально знаменитого военачальника Урлок Гора.
Они были хороши, так говорилось в отчетках. Призракам еще только предстояло встретиться с ними. Большинство противников, с которыми приходилось сражаться танитцам, были радикальными фанатиками: инфарди, зойканцы, кающиеся. Фанатики Хаоса, потерявшие рассудок на почве своей нечестивой веры и вооружившиеся. Но Кровавый Пакт – это солдаты, культ военного братства, каждый из них поклялся служить Гору в ходе ужасного ритуала, включающего порез ладоней о зубчатые края его древней брони космодесантника.
Они были хорошо тренированы, послушны и эффективны согласно стандартам Хаоса, слепо преданы как своим темным демоническим богам, так и извращенному воинскому кредо. Подразделениями Кровавого Пакта на Фэнтине командовал предположительно Сагиттар Слэйт, один из наиболее доверенных полководцев Урлок Гора.
Локсатли были чем-то иным. Наемники ксеносы, чужацкое племя, принятое в состав ударных войск архиврага. Их смертоносная жажда боя быстро становилась легендой. Или, по крайней мере, пищей для казарменных кошмарных историй.
- Как вы уже читали в приказах о наступлении, первая волна ударит по главному куполу. Это вы и ваши люди, полковник Жайт.
Жайт, раздражительный, грубый человек на другом конце стола, кивнул. Он был полевым командиром Седьмого урдешского штурмового полка, состоявшего из девяти тысяч солдат. Он носил черно-белый камуфляж своего подразделения. Урдешцы были основной силой имперских войск на Фэнтине, по крайней мере, численно, и Гаунт знал это. Его Призраки, насчитывавшие немногим более трех тысяч, были по большей части легкой поддержкой.
Урдеш, знаменитый мир-кузница, был завоеван архиврагом несколько лет назад. Люди Гаунта уже встречались с продукцией оружейных цехов и танковых заводов завоеванного мира на Хагии. Урдешские полки, восемь из которых были знамениты как хорошие ударные войска, как и танитцы, были лишены дома. Но разница заключалась в том, что у урдешцев все еще был мир, который можно было отвоевать.
Даже сейчас, Урдешские Шестой, Четвертый Легкий и Десятый были вовлечены в освободительную войну за свой мир. Непристойная манера держаться Жайта, вероятно, указывала на факт, что он и его люди предпочли бы быть там, а не здесь и сражаться за какие-то вонючие паровые предприятия.
Все же Гаунт сожалел о том, что главная атака выпала не его людям. Он чувствовал, что они справились бы с этим лучше.
- Вторая волна пойдет здесь. Вторичный купол. Это ваши танитцы, Гаунт. Во вторичном куполе расположены паровые предприятия Сиренхольма, но, как ни странно, это не ваша основная цель. Я знаю, что это идет вразрез с тем, что я говорил ранее, но нам необходимо обезопасить Сиренхольм как позицию для сосредоточения войск. Это жизненно важно. Нашим настоящим трофеем станет Уранберг, и нам нечего надеяться взять его, пока у нас не появится база в этой полусфере, чтобы работать оттуда. Сиренхольм – это врата к нашей победе на Фэнтине, друзья мои. Плацдарм к нашему триумфу.
Ван Войтц направил указку на самый маленький купол.
- Третья волна возьмет третичный купол. Фэнтинские Неборожденные майора Фазалура поведут их за собой при поддержке урдешских ударных войск.
Фазалур, рядом с Гаунтом, наконец, улыбнулся. Это был закаленный в боях бритоголовый человек. На нем был кремовый мундир местной армии. Гаунт знал о лояльности присутствующих в этой защищенной силовым экраном комнате. Жайту не терпелось поучаствовать в войне где угодно, войне, которая была так важна для него и его людей. Даур, как и сам Гаунт, сожалел о том, что Призраки пойдут в атаку такими неподготовленными. Фазалур жаждал, чтобы его людям выпала честь возглавлять освобождение его собственного фесова мира. Но Фэнтинские Неборожденные насчитывали менее шести сотен. Не важно, насколько они храбры или целеустремленны, им придется позволить другим отвоевать их высокие города.
- Комментарии? – спросил лорд-генерал.
Последовала неловкая пауза. Гаунт знал, что, по меньшей мере, трое за столом умирали от желания облегчить душу и пожаловаться.
Но никто не заговорил.
- Хорошо, - сказал лорд-генерал.
Он сделал знак рукой своему адъютанту.
- Давайте опустим силовой экран, пусть нам принесут освежающие напитки. Я думаю, мы все должны выпить за начало операции.
Угощение после брифинга должно было создать праздничную атмосферу, призванную сломать лед между командующими, которые мало знали друг друга. Но все вышло натянутым и принужденным.
Опрокинув рюмку марочного амасека лорда-генерала, Гаунт ушел рано, пройдя по паркетному полу палубы мостика, и вверх по винтовой лестнице на переднюю наблюдательную палубу дирижабля.
Он стоял на металлической решетке, подвешенной на натянутых тросах внутри перевернутого купола из бронированного стекла. За его пределами бесконечное небо Фэнтина кипело и пенилось. Он посмотрел вниз. Не было видно никакой земли. Только миллионы квадратных километров клубящихся облаков.
Там были быстро движущиеся клочья жемчужных изваяний, пунктирные линии перистых облаков, переливчатые полосы почти серебряного цвета.
Густая тьма просачивалась сквозь обрывки туч, причудливые завитки смога и выбросы в атмосферу. Далеко внизу случайные вспышки воспламенившегося газа расцветали в плотных нездоровых облаках.
Фэнтин был промышленным миром в течение пятнадцати столетий, и теперь он был по большей части непригоден для человека. Бесконтрольная добыча полезных ископаемых и перепроизводство нефтехимических продуктов разрушили поверхность и создали смертельный слой загрязненного воздуха глубиной пять километров.
Остались только наиболее возвышенные места. Острые горные пики и самые верхние уровни давно мертвых ульев. Эти пики и шпили возвышались над морями коррозионного газа и создавали отдельные острова, где люди, чья жадность сгубила этот мир, могли продолжать населять его. Места вроде Сиренхольма и Уранберга.
И единственной причиной существования этих рискованных поселений было продолжение использования химических ресурсов Фэнтина.
Скользнув под поручень, Гаунт уселся на краю пешеходного мостка, так что его ботинки свисали. Вытянув шею, он мог рассмотреть широкое днище дирижабля. Гофрированные газоходы. Панели из упрочненного брезента. Они отсвечивали охряным цветом в нездоровом свете наполовину севшего солнца. Он мог видеть одну из огромных двигательных гондол, здоровенные лопасти ее пропеллера были больше титана полководца.
- Они сказали, что я могу найти тебя здесь, Ибрам.
Гаунт посмотрел вверх. Полковник Колм Корбек присел рядом с ним.
- Что нового, Колм? – спросил Гаунт, кивнув своему заместителю.
Большой человек с густой бородой оперся о поручень. Его оголенные предплечья были как окорока, украшенные под волосами синими спиралями и звездами.
- Итак, что говорил лорд-генерал Ван Войтц? – сказал Корбек.
- И каков он? – добавил он, садясь рядом с Гаунтом, свесив ноги с решетки.
- Я как раз сам об этом думал. Иногда трудно понять, каков командующий. Дравере и Штурм не в счет, фес с ними. Ублюдки, они оба. Но Булледин и Слайдо…оба они были хорошими людьми. Меня всегда возмущал тот факт, что Люго заменил Булледина на Хагии.
- Люго, - проворчал Корбек. – Только не начинай…
Гаунт улыбнулся.
- Он поплатился. Макарот разжаловал его.
- Император защищает, - ухмыльнулся Корбек.
Он достал флягу из кармана штанов, отхлебнул и предложил ее Гаунту.
Гаунт покачал головой. Он воздерживался от алкоголя почти с пураитанской убежденностью со времен темных дней на Хагии несколько месяцев назад. Там он и его Призраки едва не заплатили за ошибки лорда-генерала Люго. Загнанный в угол и расстроенный, мучимый острым чувством ответственности, налагаемой на него его наставниками Слайдо и Октаром, Гаунт подошел ближе к личному краху, чем когда-либо в своей карьере. Он сильно запил, позорно, и позволил своим людям страдать. Только милость Императора, а возможно и Беати святой Саббат, спасли его. Он отбился от сил Хаоса и своих личных демонов и разбил архиврага, заставив оттянуть войска за считанные часы до падения Хагии.
Хагия была спасена, Люго опозорен, а Призраки выжили, и как активное соединение, и физически. Никакой из этих с трудом пройденных этапов Гаунт не хотел бы повторить.
Корбек вздохнул, забрал назад флягу и отпил снова. Он скучал по старому Гаунту, командиру, который мог расслабиться и пить ночь напролет со своими людьми столь же усердно, сколь мог сражаться за них на следующий день. Корбек понимал осторожность Гаунта и не имел никакого желания видеть своего любимого командира снова впавшим в неистовое пьяное недовольство. Но ему не хватало свойского Гаунта. Теперь между ними была дистанция.
- Итак, каков этот Ван Войтц?
- Ван Войтц хороший человек, я думаю. Я слышал о нем только хорошие отзывы. Мне нравится его стиль командования.
- Чувствую, что есть «но», Ибрам.
Гаунт кивнул.
- Он направляет урдешцев в первую атаку. Не думаю, что они переживают за это дело. Он должен доверять мне, и тебе. Призракам, я имею ввиду.
- Может быть, он на нашей стороне на этот раз.
- Может быть.
- Как ты сказал, часто трудно составить мнение о командующем с первого взгляда.
Гаунт повернулся и посмотрел на Корбека.
- Что ты имеешь ввиду?
- Посмотри на нас.
- Что «посмотри на нас?»
Корбек пожал плечами.
- Когда я впервые тебя увидел, то подумал, что на мою голову свалился самый худший командир в Империуме.
Они оба рассмеялись.
- Конечно, моя планета погибала в то время, - сказал Корбек, когда их веселье поутихло. – Затем, я обнаружил, что ты…
- Что?
- Ладно.
Гаунт поднял тост с воображаемой рюмкой. Спасибо за этот дежурный жест доверия.
Корбек посмотрел на Гаунта, все веселье ушло из его взгляда.
- Ты лучший фесов командир, какого я только встречал, - сказал он.
- Спасибо, Колм, - сказал Гаунт.
- Эй, - тихо сказал Корбек. – Смотрите, сэр.
Снаружи выглянуло солнце, и ядовитые облака уплыли прочь от иллюминаторов. Они посмотрели наружу и увидели широкий силуэт дирижабля, эскортировавшего их. Дирижабль, в километр длиной, окрашенный в серебро снизу и в белый сверху. Они насчитали восемь двигательных гондол вдоль его днища с вращающимися гигантскими пропеллерами. За его пределами во внезапно мерцающем свете они заметили следующий дирижабль в построении.
Плывущие острова, вооруженные и бронированные, каждый нес до четырех тысяч человек на борту.
- Фес! – повторял Корбек. – Ущипни меня! Мы на борту одного из них?
- Да.
- Я знал это, но стоит увидеть это, чтобы знать, ты знаешь, что я имею ввиду?
- Да.
Гаунт посмотрел на Корбека.
- Мы готовы, Колм?
- Не совсем. Я даже не собираюсь говорить тебе о ситуации с боеприпасами. Но…ладно, мы готовы настолько, насколько можем.
- Тогда этого достаточно для меня.
@темы: пафос, истории с другого берега
среда, 18 ноября 2015
...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
БОЕВОЙ ОТРЯД
Перо Тота скрипит и скрипит, а я ловлю себя на том, что задумываюсь о крови. Крови, которая скоро прольется в этой хронике, и крови, которая лилась на протяжении десяти тысяч лет битв — с тех пор, как первые из нас вступили в бой рядом с Воителем на борту корабля «Пульхритудинус».
Кровь никогда не имела значения для Абаддона. Старые легионы, старые родословные, старое наследие... Всё это ничего не значило для него тогда — и ничего не значит поныне. Всё это покрыто патиной незаслуженной гордости. Для Черного легиона родословные остальных Восьми — не больше, чем поражение, притворяющееся сопротивлением.
И, что бы вам ни рассказывали о его безжалостной тирании — ему ни к чему беспрекословное повиновение среди внутреннего круга его приближенным, равно как не ценит он и верность, которую можно купить. Что имеет значение для него — и для его воинств — так это узы братства. В империи, нас изгнавшей; в прибежище, нас ненавидящем; в тени отцов, которые подвели нас, Абаддон предложил нечто новое. Нечто чистое.
Слишком многие из нас видят себя не более, чем сыновьями своих отцов. Они становятся несовершенными отражениями чаяний и стремлений своих примархов, не допуская для себя никакой иной жизни. Но я задам вам тот же вопрос, который задавал им: разве вы — не свободные души в собственном своем праве? Разве вы — всего лишь повторенное в череде поколений отражение тех мужчин и женщин, кому вы обязаны своей жизнью? Ответ прост, ибо вопрос абсурден. Мы — намного больше, чем просто отражения породивших нас.
Абаддон воплощал эту истину — еще тогда, в прежние дни, еще прежде, чем мы убедили его вернуться и принять мантию Воителя. В итоге он объединил тысячи воинов, застывших в образах своих неудачливых отцов, взамен научив этих потерянных сыновей быть братьями. Он заставил нас взглянуть в будущее — вместо того, чтобы сражаться в за прошлое, в котором мы уже проиграли.
И тогда жизнь в Великом Оке перестала быть для нас подобием чистилища. Космическая пустота, тронутая варпом, стала нашим приютом, и ее сила обещала нам новый шанс.
Я говорил вам о злорадстве злонамеренности варпа, и это правда. Но не вся правда.
Услышав, как среди нас, «Воинств Проклятых», говорят о Богах и их Нерожденных детях, знайте: вы слышите, как мы лжём себе. Не потому, что счастливы в неведении — потому, что оно нам необходимо. Мы воспринимаем положение вещей именно таким образом: во имя сохранения рассудка.
Верные Богам — те, кого Империум считает не более, чем немытыми толпами безумных культистов и обманутых еретиков, — проповедуют всесилие их зловещих господ. Эти жалкие толпы возглашают о «Хаосе», словно бы о разумном зле, и о мощи, заключенной в его деформирующем касании.
Любому псайкеру — будь то скованные душою с Золотым Троном, или командиры высшего ранга Адептус Астартес, — известна простая истина: человеческая душа — светоч во тьме. Душа подобна маяку среди волн, колышущихся за пределом реальности, и демонов влечет к подобным огням их злобный, извечный голод.
Душа псайкера, ценнейшая награда из всех, пылает в тысячу раз ярче.
Да, всё верно. И — нет, всё не так.
Знаете ли вы, что в действительности лежит за завесой? Можете ли постигнуть, что такое — на самом деле — есть варп?
Мы.
Варп — это мы. Истина в том, что в этой галактике нет ничего, кроме нас. Только наши эмоции, наши тени, наши страсти, ненависть и отвращение; вот что подстерегает нас на изнанке реальности. Только оно, и всё. Всякая мысль, всякое воспоминание, всякая грёза и всякий кошмар, когда-либо посещавшие любого из нас.
Боги существуют, поскольку мы произвели их на свет. Они — наша собственная мерзость, и жестокость, и ярость, обретшие форму и проникнутые божественностью, ибо мы бессильны представить нечто столь могущественное, не нарекая этому имени. Изначальная Истина. Пантеон Хаоса Неделимого. Губительные Силы. «Темные Боги»... О, прошу прощения, я едва могу выговорить это последнее имя, не вынудив моего писца, терпеливого и усердного сервитора, в течение нескольких мгновений записывать только лишь отрывистый смех.
Варп — зеркало, в котором клубится дым наших пылающих душ. Без нас в нем не было бы ни одного отражения, ни одного образа для восприятия, ни одной тени наших желаний. Когда мы вглядываемся в варп, тот смотрит в ответ. Всматривается в нас нашими же глазами: той жизнью, которую мы дали ему.
Эльдары верят, что обрекли себя. Возможно так; а возможно и нет. Ускорили они собственную кончину, либо только возвестили о ней — несущественно; они были обречены с того самого мига, как первый обезьяноподобный человек поднял камень и употребил его, дабы разбить череп своему брату.
Мы одиноки в этой галактике. Одни лицом к лицу с кошмарами всех тех, кто жил, надеялся, гневался и рыдал прежде нас. Одни лицом к лицу с кошмарами наших предков.
Так что попомните эти мои слова. Боги не горят ненавистью к нам. Не вопиют о разрушении всего, что нам дорого. Они — это мы. Они — наши собственные пороки, возвратившиеся к сердцам, некогда подарившим им жизнь.
Мы суть Боги, и круги преисподней, нами созданные, — лишь наши.
Мы бежали от Детей Императора и бросили остальных умирать.
Стоит ли мне расписывать в деталях позор еще одного отступления? Истина — как я и обещал рассказать — в том, что бегство больше не было для нас чем-то, чего следует стыдиться. Мы бежали, чтобы выжить, чтобы продолжать сражаться. У нас не было больше великих целей, к которым можно было бы стремиться, не было победы, ради которой стоило погибнуть. Мы еще могли дышать — и это всё, чего мы желали. Я не говорил еще о том, как именно я пережил падение Просперо. Уверяю вас, после этого я никогда не буду стыдиться очередного отступления.
Итак, мы бежали. «Тлалок» был удачно расположен с самого начала битвы, достаточно близко от края шторма по сравнению с «Гибельным оком» и «Пастью белого пса». В то время, как корабли Сынов Хоруса и Пожирателей Миров подошли еще ближе к обломкам линкора, чтобы забрать свои челноки, Ашур-Кай немедленно отвел «Тлалок» прочь от столкновения, зная, что мы можем положиться на наш канал связи. Лишь один из кораблей Детей Императора добрался до нас, но пушки «Тлалока» отговорили его от погони. Нас взяли на абордаж, но я не замечал свидетельств того, что кто-то из захватчиков добрался до командной палубы.
Существует два сценария, согласно которым разыгрываются войны в космосе. Оба —разворачиваются медленно и торжественно, и терпение необходимо для них не менее, чем злоба и ярость.
Первый — холодное, тщательно рассчитанное представление, когда корабли разряжают свое оружие на невообразимых расстояниях демонстрируя математически выверенную красоту. Имперские корабли нечасто вступают в бой, обмениваясь залпами дальнобойных орудий и пренебрегая использованием своих мощных бортовых батарей, но тем менее это не такой уж неслыханый случай. Подобный способ не позволяет Легионам показать свою силу, равно как не в чести он у большинства капитанов Империума, желающих обрушить на врагов всю огневую мощь своих кораблей. Но, как я уже сказал, это порой случается. Эти битвы проективной математики и расчетов траекторий — практически форма искусства, и единственный способ их выиграть — покалечить или уничтожить вражеский корабль. Намного чаще они заканчиваются без настоящей победы, когда одна из сторон решает сбежать.
Пока мы были заняты встречей с пленным пророком Фалька и попыткой уйти живыми из засады сардара, Ашур-Кай вел битву, разворачивающуюся по второму сценарию. Это — столкновения грохочущего металла и приказы, которые выкрикивают сорванным голосом, перекрывая вой тревожных сирен. Полные обжигающей ненависти затяжные бои и мучительно-медленные маневры, залпы бортовых орудий с беспощадно близкого расстояния, и огонь батарей, разрывающий пустоту, когда корабли проходят мимо друг друга в вечной ночи. Абордажные торпеды, точно удары ножей, мелькают между корпусами кораблей, вонзаясь в их железо с огненными искрами. Целые палубы, занятые орудийными батареями, содрогаются от отдачи выстрелов.
Подобные битвы можно выиграть, уничтожив вражеский корабль, но зачем терять такой трофей? Ведь речь идет о космических городах, на создание которых ушли тысячи жизней и миллионы часов — на особых верфях, обслуживаемых техноадептами и их армиями рабов, часто с использованием технологий, теперь потерянных и Империумом, и его врагами. Не стоит упускать это из виду. Гораздо чаще в таких случаях желают захватить вражеский корабль в качестве военной добычи.
Как в тизканской игре «кутуранга» (аналог терранского регицида), победа достается той стороне, что сумеет уничтожить командиров противника. Абордажные команды стремятся к мостику, прорубаясь к командной палубе, чтобы убить или взять в плен всех, кто способен управлять кораблем и вести его в бой. Мы в Черном легионе называем это «гха в'маукрис» — «удар копья в горло».
Как всегда случается с космическими битвами среди Легионов, защита «Тлалока» свелась к отражению абордажа — что подходило нам как нельзя лучше. На протяжении долгих лет я продавал свои умения множеству отрядов — успев послужить силам Механикум и каждому из Девяти Легионов в тот или иной момент — и неизменно оговаривал особые условия оплаты. В редких случаях я соглашался на драгоценное знание. Но никогда не брал ни золота, ни рабов, ни боеприпасов. Чаще всего я требовал плату холодным железом марсианских боевых машин.
Мы связывали их с сознанием Анамнезис, позволяя ей контролировать металлические тела множества боевых роботов. Ни один враг, пытавшийся в битве взять "Тлалок" на абордаж, еще ни разу не покидал его живым. Мы называли этот разрушительный коллективный разум Синтагмой.
Я сидел на своем троне на центральном возвышении, подавшись вперед и не отрывая взгляда от окулуса, а корабль содрогался вокруг нас. Трое киборгизированных рабов на платформе управления пустотными щитами отсылали отчеты, не отрываясь от своих расчетных таблиц. Щиты пока держались. Мы были слишком далеко от основного боя, и большая часть флота Детей Императора была увлечена тем, что разносила корабли Фалька.
Но все же абордаж заставил нас замедлить ход, как и то, что Ашур-Кай был вынужден удерживать курс, ожидая, пока я не воспользуюсь переходом. Три эсминца, каждый из которых в одиночку мог бы состязаться с «Тлалоком», уже приближались к нам. С их носовых орудий срывались лучи, пронзавшие пустоту, но мы уходили от них, держа полыхающие щиты, стараясь включить поле Геллера прежде, чем нырнуть обратно в глубины шторма. Они уже не могли нас поймать. Если только мы не совершим какую-нибудь глупость.
Именно то, чего требовал Леор. Он хотел развернуть корабль, но Ашур-Кай не соглашался.
— Еще не слишком поздно. Мы сможем пробиться туда.
— Мы могли бы, — ответил альбинос. — Но не станем.
— На моем корабле — почти пятьдесят воинов.
— Впечатляет.
— И больше десяти тысяч рабов.
— Да, это действительно немалое число.
— Предупреждаю тебя, колдун...
— Если ты так беспокоишься о жизнях своих людей и рабов, возможно, тебе следовало бы пересмотреть свои необдуманные насмешки над вражеским командиром, когда он предлагал тебе пощаду.
Ах, вот оно. Его неодобрение в мой адрес, скрытое в поучениях другому. Он всегда оставался моим наставником — так же, как и моим братом.
— Леор, — окликнул я Пожирателя Миров со своего трона. — Если ты будешь ругаться с провидцем, это все равно ничего не изменит.
Воин в красном повернулся ко мне, поднимаясь по ступеням к трону:
— Пятьдесят человек, Хайон. Пятьдесят легионеров.
— Пятьдесят мертвых легионеров.
Он отстегнул крепления шлема и стянул его, демонстрируя лицо, исполосованное уродливыми шрамами. Заплатки синтетической плоти не совпадали по цвету с эбонитовым оттенком его настоящей кожи, а все до единого его зубы были заменены бронзовыми клыками. Металлические зубы нередко встречались среди Пожирателей Миров, но зубы из усиленной бронзы я видел впервые. Столетия боевых ран превратили Леорвина Укриса в живую картину залатанных чем попало повреждений.
— Нам только нужно подойти ближе, чтобы подобрать спасательные капсулы.
— Мы не повернем назад, Леор.
—Чего еще от тебя ждать, — ухмыльнулся он, — разворачиваешься к врагу задницей вместо того, чтобы остаться и драться. Бегство от битвы тебе подходит, сын Магнуса. Не нарушать же привычку всей жизни, верно? Точно как на Просперо, когда я нашел тебя скукожившимся среди пепла.
Откинувшись на спинку трона, я посмотрел на него, не говоря ни слова. Стоило Леору поднять свой тяжелый болтер, в ту же секунду каждый из пятидесяти воинов Рубрики на командной палубе поднял свое оружие, целясь в семерых Пожирателей Миров.
«Не стрелять», — приказал я им. Ситуация начинала выходить из-под контроля.
— Думаешь, твои братья-трупы напугают меня, колдун? — его изуродованное лицо дернулось в нервном тике — церебральные импланты пришли в действие.
Я чувствовал нерожденных демонов в воздухе вокруг него, облизывающих свои бесформенные клыки. Они пировали, пожирая его боль и его гнев.
— Мы не повернем назад, Леор. Мы не можем. Посмотри на меня. Ты меня знаешь. Ты знаешь — я бы не бросил твоих братьев на смерть, если бы мог спасти их. Я бы даже открыл портал, чтобы вытащить их, если бы только мог. Посмотри на окулус. Твой корабль уже мертв. Он погиб в тот момент, когда мы попали в засаду. Даже если бы ты добрался туда сразу же, ты бы ничего не смог изменить.
Истинность этих слов была достаточно очевидна — мы наблюдали за финалом краткой жизни нашего флота. Корабли умирают долго — так когда-то океанским судам требовалась целая вечность, чтобы полностью затонуть. Мы видели, как «Гибельное око» разлетелось на части, а Фальк так и не ответил на наши вызовы. «Пасть белого пса» рассыпалась и горела, а мы даже не отвечали им. Братья Леора умирали, проклиная нас и называя трусами.
— Ты мог бы попытаться, — настаивал Леор.
— Я владею силой, Леор, но я — не бог.
Он отвернулся, не сказав ничего больше.
— Прервать связь, — приказал я одному из сервиторов на мостике. Я устал слушать проклятия и вопли обреченных Пожирателей Миров.
— Выполняю, — ответил киборг.
Среди хаоса боя один из кораблей вдруг пропал в болезненно-яркой вспышке света. Взрыв варп-двигателя? Разрыв пространства — здесь, в спокойствии ока бури? У Фалька не было достаточно сильных колдунов для такого.
Хотя — Саргон. Пророк. Может ли быть, что он...
— Что это был за корабль? — спросил я.
Ашур-Кай ответил, не открывая глаз, полагаясь на свои чувства больше, чем на ненадежный мигающий тактический гололит.
— «Восход трех солнц».
Самый новый — и самый поврежденный — из кораблей Фалька.
— Он сбежал?
— Он исчез, — поправил Ашур-Кай.
Здесь, в преисподней, это могло означать что угодно. Что корабль был проглочен штормом, который выбросит его где-нибудь на противополжном краю Ока. Что его зашвырнуло вперед, в собственное будущее. Что он был вообще стерт из реальности.
Остатки нашего наспех собранного флота продолжали свой путь к забвению. Мы видели, как тысячи форм и разновидностей демонов обретали существование вокруг горящих кораблей, порожденные яростью и ужасом, и как они пожирали обреченные экипажи, чей разум создал их.
Я отвернулся от этого зрелища:
— Если хочешь, мы высадим вас у ближайшей крепости Двенадцатого легиона.
Вместо ответа Леор только плюнул на палубу у моих ног.
После этого наше бегство было едва не позорно легким. Я оставался на командной палубе, не покидая трона. Время от времени я подключался к общему вокс-каналу — и был несколько удивлен, услышав крики Нефертари. Она была по-прежнему заперта в Гнезде.
— Ты не освободил ее? — спросил я Ашур-Кая. — Не позволил ей сражаться, когда нас брали на абордаж? Брат, не лишился ли ты рассудка?
Альбинос обратил на меня усталый взгляд своих красных глаз:
— У меня было довольно забот без того, чтобы освобождать твою убийцу ради ее развлечения.
Отвернувшись, он зашагал прочь; его гнев чуть заметно пульсировал в моем разуме. Я чувствовал подводное течение сдержанной, полной достоинства ярости. Он хотел побеседовать с Саргоном как провидец с провидцем, извлечь крупицы истины из пророчеств Несущего Слово. Переплетения паутины судеб завораживали его. Он был возмущен тем, что я провел эту встречу не так, как, по его мнению, следовало бы.
Вихрь подошла ко мне, обогнув трон и усевшись рядом. Ашур-Кай вернулся на свой балкон, ведя корабль вместе с Анамнезис. Куда подевался Леор со своими людьми, я не знал — похоже, куда угодно, лишь бы избежать моего присутствия. Таким образом, я остался в компании моей волчицы.
«Ты не должен был спасать того, кого Ашур-Кай называет Огненным Кулаком. Он — убийца родичей, и ему нельзя доверять. Я вижу это в его сердце».
Я посмотрел на нее, вновь отвернувшись от зрелища кипящего шторма.
«Убийство родичей — наименьшее прегрешение для воинов Легионов. Никто из нас не может похвастаться, что невиновен в подобном».
«Слова смертных, — ответила она, — и оправдания смертных. Я говорю о предательствах, что чернее и глубже».
«Я знаю. Но я в долгу перед ним — так же, как в долгу перед Фальком».
Волчица знала, что именно я должен Леору. Она была там во время падения Просперо. Это была первая ее ночь в волчьем обличье.
«Жизнь — куда больше, чем верность старым клятвам, хозяин».
Это звучало весьма странным утверждением для связанного демона. Я провел по ее черному меху закованными в перчатку пальцами. Волк в ней отозвался ворчанием на проявление внимания. Демон остался безучастен.
«Договор — это не клятва, — сказала она. — Договор — это связь двух жизненных сил. А клятвы — всего лишь блеянье и скулеж смертных в моменты слабости».
Сейчас она дышала — а это, должен заметить, случалось нечасто. Для нее форма волка была всего лишь одним из любимых образов, ничем больше. Ей нравился смертоносный символизм этого тела, но она не утруждала себя тем, чтобы имитировать жизнь в деталях.
«Вихрь, если Хорус Возрожденный придет в миры Великого Ока...»
Волчица вздрогнула, словно от озноба. Ее безмолвный голос сочился неприязнью.
«Ты не одинок в своем беспокойстве при мыслях о подобном возрождении: Пантеон также разделяет его. Жертвенный Король умер, как и было ему суждено умереть. Он не может восстать вновь. Его время ушло. Эпоха Двадцати Ложных Богов ушла. Мы ныне живем в Эпоху Рожденных и Нерожденных. Так есть, и так должно быть».
Я молчал, позволяя ее словам укорениться в моем разуме. Она же явно утратила желание предаваться размышлениям дальше.
«Я ухожу», — передала она с низким рыком, поднимаясь на ноги и отправляясь прочь. Команда мостика отшатывалась от шествуюего среди них огромного демонического волка. Вихрь не обращала на них никакого внимания.
«Куда ты идешь?»
«К Нефертари».
С этими словами она оставила меня; я смотрел ей вслед, искренне потрясенный.
Следующим ко мне явился Ашур-Кай. Он все еще был недоволен.
— Мы захватили пленников, — сообщил он, зная, что подобное случалось нечасто. Обычно Синтагма не оставляла ничего живого. — Семеро Детей Императора.
Я не сводил с него взгляд некоторое время, прежде чем ответить.
— Было бы неплохо, если бы ты предсказал хотя бы тень того, что произошло с нами, провидец. Мы могли бы избежать множества смертей и унижений.
— Разумеется, — в его красных глазах светилось взвешенное принятие всего случившегося. — Было бы просто прекрасно, если бы пророчества работали таким образом. Простой факт, о котором ты бы знал, будь у тебя хоть какой-то талант — или уважение к нему. Куда мы направляемся теперь?
— Галлиум.
Постепенно, неторопливо его разум возвращался к привычной степенной и бесстрастной обработке аналитических соображений. Ашур-Кай просчитывал свои ответы в разговоре подобно тому, как когитатор просчитывает математические выражения. Галлиум был логичным выбором. Там мы можем получить топливо, вооружение и ремонт.
— А после Галлиума? — продолжал настаивать он. Я знал, что он имеет в виду.
Решился ли я уже тогда? Был ли я уже готов последовать в ловушку Саргона, рискнуть всем на границе Сияющих Миров ради величайшей награды? Признаюсь честно: я не знаю. Размышления — еще не готовность. Искушение — еще не решение.
— Дай мне время, — сказал я. — Я решу.
Я почувствовал его безмолвное понимание — но не согласие. Неспешным шагом он отправился обратно на свою обозревательную платформу, положив руку на рукоять убранного в ножны меча.
Царственный гнев Ашур-Кая был не тем, с чем у меня хватило бы терпения разбираться. Я поднялся с трона, но не затем, чтобы последовать за ним.
Впервые я встретил Леорвина Укриса на руинах Тизки, за несколько столетий до этого неудачного сбора флота. Пожиратели Миров явились в наш безжалостно уничтоженный родной мир, чтобы увидеть своими глазами, что же совершили сыны Русса.
Хрустальный город был разрушен, Просперо — сожжена, и все, что оставалось там — только мертвые и умирающие. Магнус, владыка моего первого легиона, обратился в бегство. Он и большинство выживших воинов бежали через варп, найдя новое пристанище на Сортиарии. Невероятные силы, освобожденные при этом деянии, забрали сердце Тизки с собой в последней судороге исхода. После этого остались лишь внешние кварталы города — безжизненные развалины, где миллионы мертвецов наполняли парки и устилали телами мостовые широких улиц.
Меня не было среди тех, кто достиг Сортиария вместе с моими братьями. Мне предстояло отправиться туда позднее, после окончания войны на Терре.
Тогда же, на Просперо, я не пробивался к центральной пирамиде Фотепа, чтобы присоединиться к последней линии обороны Аримана. Моей целью, к которой я шел по горящим улицам, была западная окраина города. Мне нужно было добраться до Пограничных Зиккуратов, и я вынужден был делать это без моих братьев, так как «Тлалок» был отправлен прочь вместе с остальным флотом. Анамнезис была на его борту, как и те из моих воинов, что переживут Ересь — только ради того, чтобы пасть жертвой обреченной на провал Рубрики Аримана. Ашур-Кай командовал «Тлалоком» в мое отсутствие, оказавшись далеко от Просперо в час ее падения. Я же — во всех имеющих значение смыслах — был один.
И я не добрался до цели. Мои раны не позволили мне это сделать. Мне приходилось страдать от тяжелых увечий прежде, в океане Варайи, но тогда я с легкостью исцелился, стоило лишь мне выбраться из воды. Возможность погибнуть от тех ран была не более, чем шуткой. Они и сравниться не могли ни с ударами топоров, ни с выстрелами болтеров.
Когда я не смог больше бежать, я, спотыкаясь, хромал к горизонту — туда, где в небо возносились ступенчатые пирамиды. Когда я не смог стоять на ногах, я полз, а когда я не смог даже ползти... Я не помню. Сознание покинуло меня сквозь трещины в моем черепе и раны, покрывающие тело.
В какой-то момент последующего безвременья я помню, как смотрел вверх, в ночное небо, думая, что звезды могут быть нашим флотом на орбите — флотом, который наконец вернулся. Темнота накатывала и отступала тяжелыми волнами — был день, была ночь, были сумерки и был рассвет. В изменениях неба не было никакого порядка — во всяком случае, мои угасающие чувства не могли его заметить.
Вихрь исчезла, покинула меня в отчаянных поисках помощи. Я замерз; генетические улучшения, заставляющие мое тело компенсировать потерю крови, были перенапряжены и действовали медленно. Я чувствовал тянущую боль в животе, хотя, не имея представления о времени, не мог сказать — был ли это просто голод или медленная мучительная гибель от истощения.
Я помню, как мои сердца замедлялись, сбивались с ритма; одно из билось куда слабее и медленнее, чем второе.
— Этот еще живой, — раздался голос где-то неподалеку.
Это были первые слова, которые я услышал от Леора.
Я думал о той встрече теперь, спустя долгие годы, шагая по коридорам «Тлалока» в поисках Пожирателя Миров и его шестерых выживших братьев.
Они устроили свое временное логово в одной из оружейных корабля. Слуги с разных палуб уже были заняты работой, оторванные от своих прежних обязанностей, чтобы привести в порядок броню и оружие Пожирателей Миров.
Двое воинов устроили поединок, используя металлические балки, оторванные от стен корабля. Еще один сидел, опираясь спиной на ящик с амуницией, и монотонно ударялся затылком о железную стенку. В его затопленных болью ощущениях мне удалось поймать неожиданно размеренное, механическое успокоение: боль уменьшалась каждый раз, когда его голова ударялась о ящик. Он посмотрел на меня — вовсе не расфокусированным взглядом идиота, как я ожидал; это был взгляд страдающего, полностью осознающего себя человека. Я чувствовал злобу в этом взгляде. Он ненавидел меня. Ненавидел этот корабль. Ненавидел то, что он вынужден оставаться живым.
Вокруг Пожирателей Миров клубились тени. Слабые духи боли и безумия, привлеченные к измученным воинам, приближающиеся к рождению.
Леор уже наполовину снял броню, пользуясь украденными инструментами, чтобы завершить работу. Подобно закованным в железо крестоносцам примитивнейших культур, ему требовалось немало времени и помощь обученных рабов, чтобы надевать и снимать свое боевое облачение. Каждая пластина устанавливалась на свое место посредством специальных механизмов и требовала синхронизации с другими частями.
— Нам нужны рабы-оружейники, — приветствовал меня Леор, указывая на несчастных, пытающихся чистить его броню грязными тряпками. — От этих никакого толку.
Разумеется, потому что «эти» не обладали необходимыми техническими знаниями. На «Тлалоке» осталось не так уж много рабов-оружейников — потому что мало кто из нас нуждался в их помощи. Воины Рубрики вряд ли были способны снять свои доспехи. В сущности, доспехи и есть всё, что они собой представляют.
Ничего из этого я не произнес вслух. Я сказал:
— Я мог бы подумать об этом, если ты попросишь повежливее.
Он ухмыльнулся. Никто не собирался просить вежливо, и мы оба это знали.
— Фальк и этот его скованный провидец... У меня от него мурашки по коже бежали. Ты думаешь, его корабль мог сбежать?
— Возможно, — допустил я.
— Как-то это не очень уверенно звучит. Вот уж чего жаль. Мне нравился Фальк, даром что он чересчур подозрительно относился к своим друзьям. Ну, так чего ты там хотел? Если ждешь, что я извинюсь, колдун...
— Я не жду. Хотя с твоей стороны было бы весьма учтиво как минимум признать, что я спас твою жизнь.
— Ценой пятидесяти моих людей, — ответил он. — И моего корабля.
Его корабль годился в лучшем случае на металлолом, о чем я ему и сказал.
— Конечно, это был тот еше кусок металлолома, — Леор оскалил зубы в гримасе, которую можно было бы при некотором допущении назвать улыбкой. — Но это был мой кусок металлолома. А теперь выкладывай, зачем ты явился на самом деле.
— Я пришел за списком павших.
Леор уставился на меня — несмотря на то, что черты его лица давно превратились в месиво шрамов, оба темных глаза были его собственными, а не аугметическими протезами. Приподняв рубец на том месте, где когда-то была бровь, он переспросил с неподдельным замешательством:
— Что?..
— Список павших, — повторил я. — Ты спросил, зачем я пришел. Вот за этим. Я пришел, чтобы выслушать список павших.
Теперь на меня смотрели все. Поединщики замерли. Сидящий воин больше не стучал головой о ящик позади него.
Леор командовал Пятнадцатью Клыками на протяжении десятилетий, и служил в звании офицера в своем легионе во время Великого Крестового похода. Он не обращался к своим подчиненным за советами, но я чувствовал движение его мыслей: он явно принимал во внимание их присутствие. Он знал, что они наблюдают за ним, наблюдают за этим моментом и за тем, как он отреагирует. Но я также чувствовал паутинное присутствие механизмов, тормозящих его разум. Они неизменно действовали наперекор логике и терпению, подтачивая его концентрацию, заменяя мысли в его черепе болью.
Молчание затягивалось. Я чувствовал, как боль в его голове перерастает из искр и царапин в усиливающуюся пульсацию. Это заставляло его вздергивать верхнюю губу — абсолютно по-собачьи.
— Скалл, — сказал он. — Геносемя не возвращено. Аургет Мэлвин, геносемя не возвращено. Уластер, геносемя не возвращено. Эрейан Морков, геносемя не возвращено...
Он перечислил их всех, одно имя за другим. Все сорок шесть имен. Договорив последнее — Сэнгр, геносемя не возвращено, — он замолчал, глядя на меня с мрачным весельем в глазах.
— Я внесу их имена в Панихиду корабля.
Панихида была традицией Тысячи Сынов; в других легионах использовали другие названия — Архив Павших у Пожирателей Миров, или Плач в случае Сынов Хоруса. Это были не просто списки погибших, но и воспоминания — все их почести и достижения, реликвии, которыми легион дорожил. На борту кораблей это обычно выглядело как имена и звания, записанные на свитках.
— В архивах этого корабля? — спросил один из воинов.
— Я передам все записи на любой корабль Пожирателей Миров, который нам встретится.
— Наш легион не слишком заботится о том, чтобы хранить записи о мертвых, Хайон.
— Как бы то ни было, предложение остается в силе. Эти воины, названные сейчас, погибли в битве, которая свела нас вместе. Это — наша общая ответственность. Их имена должны быть внесены в Панихиду «Тлалока».
Пожиратели Миров переглянулись, а затем перевели взгляд на Леора. Леора, который только что передал мне список павших — как, согласно традиции, Апотекарии в легионах озвучивали сообщали его своим командующим офицерам.
Что-то проскользнуло между нами: некое взаимопонимание. Не психическое воздействие, нет, ничего столь грубого или очевидного. Но Леор кивнул, признавая это, и ударил своим лишенным перчатки кулаком о мой нагрудник — жестом, который можно было при желании счесть братской признательностью.
— Может, у тебя и есть кое-какой характер, колдун. А теперь выметайся отсюда и пришли нам настоящих рабов-оружейников. Нам нужно привести в порядок свою броню.
«Неплохая работа, — голос Ашур-Кая в моем разуме. — Они нам пригодятся».
«Я руководствуюсь не настолько холодными и меркантильными побуждениями, провидец».
Обернувшись к своим братьям, Леор обнажил бронзовые зубы в нехорошей улыбке:
— Мы остаемся. Пока что.
Никто из них не спорил.
— Два вопроса, — сказал Леор. — Что ты собираешься делать с Телемахоном?
Для секретов было уже несколько поздновато. Насколько я понимал, список павших скрепил наш союз.
— Я собираюсь сделать с ним нечто весьма неприятное.
Пожиратели Миров обменялись глухими смешками.
— А что это за крики на вокс-канале? — спросил Леор.
— Это моя связанная кровью. Сейчас я разберусь с ней.
скачать в формате .doc